Архимандрит Спиридон (Кисляков): Любить Христа и жить исключительно по Его Нагорной проповеди

20.09.2019

Историческая Россия в результате крушения ее государственности в 1917-м году выпала из общеевропейского процесса переосмысления «неправд» т. н. христианской цивилизации. Опыт наших фронтовиков, часто израненных или психологически покалеченных, оказался на родине никому не нужным. Между тем один незаурядный русский монах, выходец из крестьян, бывший военный священник пережил на той первой тотальной мировой бойне внутренний переворот. Он переродился как личность. В оставшийся ему отрезок земного пути он в своих делах утверждал правду Христа сострадающего, открывшуюся проповеднику во всей ее пламенной бескомпромиссности. Свои прозрения об этом первозданном христианстве, о его трагедии в мире он сумел записать. И – в разгар Гражданской войны – даже издать небольшую часть своих рукописей. Свидетельство это произвело эффект разорвавшейся бомбы. По понятным причинам на родине его книги ожидало забвение, а на Западе их постепенно перевели на основные европейские языки. Теперь, через столетие после их выхода в свет, и наш читатель сможет прикоснуться к пронзительной исповеди бывшего крестьянского сына, ушедшего однажды из дому в поисках истины.

Поздней осенью 1916 года в Киеве на древнем Подоле состоялось знакомство двух необычайных людей. Их встречи, скорее всего, происходили и на Волошской улице, в помещении редакции журнала «Христианская мысль» (там же располагался и книжный магазин, принадлежащий редактору), и в доме на Боричевом Току, где жил его издатель.

Издатель, редактор, владелец магазина и профессор нравственного богословия в одном лице В.И. Экземплярский принимал у себя архимандрита Спиридона, прибывшего с Юго-Западного фронта.

В самом начале 1915 г. архимандрит – согласно собственному прошению на имя протопресвитера военного и морского духовенства Г.И. Шавельского – был отправлен на Юго-Западный фронт военным священником. Идя добровольцем, он хотел понять, как должно относиться христианину к войне и вызываемым ею катаклизмам. В действующей армии он оказался в разгар карпатской операции, в итоге которой русские войска потеряли около миллиона солдат (убитыми, ранеными и пленными). В мае того же года началось «Великое отступление» русской армии, продолжавшееся почти полгода.

В обязанности военного проповедника входило духовное окормление частей, уходящих в бой. В полевой церкви, часто просто на лесной поляне, служилась литургия, в конце которой православные воины причащались, затем произносилось наставление, после чего военные отправлялись на передовую. По приблизительным подсчетам архимандрита он в общей сложности причастил Святыми Тайнами «около 200 тысяч солдат», затем шедших «убивать христиан».

Кроме того, он был прикреплен к четырем военным госпиталям в городе Холм (пока его не заняли немцы), к бригаде народного ополчения, к школе прапорщиков и к т. н. «Главному сборному пункту» (откуда части направлялись на передовую). По долгу службы ему ежедневно приходилось сталкиваться с большим числом людей, вырванных из мирной жизни и находящихся перед лицом смерти. Он выслушивал исповеди, ему постоянно изливали свои боли, страхи и переживания солдаты (по сути, крестьяне и крестьянские дети), офицеры, юнкера, бывшие студенты, военные врачи. Он сталкивался с людьми, физически и психически покалеченными войной.

Однажды, скорее всего в сентябре 1915 года, посещая части ополченской бригады, охранявшие железные дороги Юго-Западного края, отец Спиридон попал под бомбежку. На брюхе немецкого аэроплана был нарисован черный крест, из «продольной конечности которого» на землю, на русских солдат внизу, летели смертельные бомбы. картина убийства, осененного высшим христианским символом, произвела на монаха угнетающее впечатление. Он был сотрясен до глубины души. Позже он вспоминал: «Это был такой момент в моей жизни, когда меня, как личности, не было; я как бы в самом ужасе умирал, разрываясь на мельчайшие частички, которые куда-то исчезали, уничтожались, и меня не было, а был один страх и один ужас!»

Событие это стало поворотным в дальнейшей судьбе архимандрита. В то время ему было 40 лет. Он понял, что его райская, добрая, христианская жизнь окончилась 20 лет назад, когда он фактически вступил в клир Церкви, став псаломщиком: следующую половину своей жизни он счел потраченной на служение греху. Только сейчас в нем созрела окончательная решимость вернуться к «свободе Евангельской жизни» и уже не отступать от велений совести. Еще несколько лет ушло на то, чтобы прийти в себя и бесповоротно погрузиться в дело христианского служения.

Бомбы, сброшенные с немецкого аэроплана, дали архимандриту ответ на больной вопрос о христианском отношении к войне. Все предыдущие впечатления от военных будней мгновенно сложились в одну апокалипсическую картину, раскрывшую для архимандрита ту бездну, в которое попало цивилизованное человечество, позволив себя втянуть в Первую мировую бойню. Он также осознал, что последние двадцать лет был невольным противником Христа, идя на поводу имперской политики огосударствления религии и Церкви.

Мировая война как вселенская катастрофа, как глобальный кризис христианства и цивилизации, как ослепление русских и европейцев банальностью зла и соблазном язычества, – вот то, что открылось военному священнику в разрывах бомб, а затем в лесном уединении, когда он окидывал внутренним взором свое прошлое и осмыслял причины собственного духовного плена. Он увидел себя в аду, в который пришел добровольно.

Этот новый важный опыт невольно делал архимандрита изгоем, поскольку его мысли и чувства входили в противоречие с настроениями подавляющего большинства идейных вождей тогдашнего русского общества. Не только политических и военных начальников, но и партийных активистов различных оттенков, а также деятелей культуры.

Картина складывалась парадоксальная. Вокруг себя архимандрит видел океан человеческого горя, отчаяния и потерянности. Бесконечный поток бедствий обрушился на «простых» людей, находившихся на самом низу социальной лестницы, а также на представителей других, более благополучных классов, оказавшихся на фронте и на деле столкнувшихся со своей беспомощностью перед массовым насилием. В то же время законодатели общественного мнения, в том числе и руководители Церкви, взирали на происходящее с воодушевлением. Им виделось, что война оздоровит и Россию, и христианскую цивилизацию. И даже – преобразит человечество .

Архимандрит Спиридон (Георгий Степанович Кисляков, р. 1875) родом был из крестьян Рязанской губернии, из семьи вполне православной и бедной. Духовное напряжение в семье поддерживала очень набожная и добрая мать, а отец был «как все»: отличался порой грубостью, разговор его часто перемешивался с матерщиной. При этом их село казинка Скопинского уезда в старину относилось к дворцовым владениям, здесь не было крепостного права в классическом его виде и имелись элементы местного самоуправления. Здешние крестьяне в годы детства и юности Георгия получали духовные наставления не только в местном приходе во имя великомученицы Параскевы, а и в общении с рядом своих односельчан, ревнителей веры, собиравшихся по домам и читавших Евангелие. Некоторые из них за эту ревность были сочтены церковным начальством неблагонадежными и отправлены в Сибирь.

Георгий Кисляков («Егорий», как звали его дома) окончил всего два класса церковно-приходской школы, главным итогом чего стало его пристрастие к чтению. Во многом его религиозную жизнь определяло общение с яркими представителями «народного православия»: полуюродивыми (а то и просто юродивыми) «людьми Божиими» и странниками. В 14 лет уйдя в Киев, этот «русский Иерусалим», он в итоге оказался в Андреевском монастыре на Афоне. Так началось его собственное длительное странничество. Годы жизни в монашеской республике (включая нахождение на афонском подворье в константинополе) сменяются годами послушничества в Алтайской духовной миссии, пребыванием в Иерусалиме, Средней Азии (Бухара и Хива), киргизии. Наконец в 1903 году в миссионерском Иргенском стане Забайкальской области, где он служил псаломщиком, его постригают в монахи и вскоре возводят в священный сан. После этого еще четыре года он сопровождает крестный ход по Забайкалью и проповедует среди народа. Со временем в круг его обязанностей стало входить и духовное попечение о заключенных Читинской тюрьмы (куда его зачислили священником) и Нерчинской каторги. В 1907 году его переводят в Юго-Западный край империи (нынешняя Украина).

«С сегодняшнего дня я заявляю всей вселенной, что меня от моего Христа ни государство со своими тюрьмами, сумасшедшими домами, высылками в Сибирь, смертными казнями, ни сама Церковь со своими отлучениями и постыдными проклятьями не отлучат от моего Спасителя. Отныне я христианин! я христианин!»

В первые годы бурного развития православного сегмента интернета было модно у церковных сайтов благотворительной или просветительской направленности выбирать себе «небесного покровителя». Если бы подобное захотели сделать мы, то трудно было бы найти более подходящего человека в святые покровители «Ахиллы», чем тот, о ком сегодня пойдет речь. И я уверен, что не ошибаюсь насчет «небесного» — если такой человек не блажен, то нет тогда и христианства на земле...

В издательстве ЭКСМО выходит книга архимандрита Спиридона (Кислякова) «Исповедь священника перед Церковью». Спустя сто лет этот странный, наивный и немножко нелепый человек вновь пытается не только рассказать удивительную историю своей жизни, своих размышлений и поступков, но и докричаться до Церкви — до той Церкви, которая... забыла Христа.

Будущий архимандрит родился в 1875 году в простой крестьянской семье. Он описывает свое детство и юность с таким жаром непосредственной веры и наивности, что кажется, будто читаешь автобиографическое житие древнерусского святого. С ним в детстве произошло то, что так часто, согласно житиям, случалось с другими подвижниками — избранничество от Бога. Когда ребенок уже лет с пяти без всякого толчка со стороны весь поглощен мыслями о Боге, ищет Его, задает самому себе глубокие духовные вопросы и пытается найти на них ответы.

Он ищет Бога в природе, молится в лесу своими словами, берет с собой Евангелие и читает его в поле, под пение птиц, под шорох колосьев. И уже в детстве он опытно узнает, что такая молитва — свободная, непосредственная, чистая — находит отклик, в душе пробуждается жажда быть с Богом навсегда.

Уже в юности он интуитивно открывает один из важнейших законов человеческой мудрости и трезвости: он учится слушать и слышать других. Это и впоследствии постоянно будет отличать его: слово ближнего, боль другого будут откликаться в нем тысячекратно.

Так в подростковом возрасте он встречает Божьего человека, простого крестьянина, странника Семена, вместе с ним ходит по монастырям, насыщаясь духовными беседами в пути, братской молитвой и дружбой (хотя тот человек годился ему скорее в деды).

Он не только доходит пешком до Киевских святынь, но, влекомый Божьим призывом, пытается попасть на Афон. И он попадает — чудом, к которому привело его простодушие.

На Афоне он ищет подвижников, начинает сам подвизаться. Но его простодушие не есть глупость: он не только видит добрых подвижников и учится у них, но ясно осознает, что и на Афоне многое испорчено: монахи враждуют, там царит жесточайший национализм и вытекающая из него ненависть друг к другу. Он видит, как монахов одолевает страсть к деньгам, и как из-за этого те теряют любовь и становятся озлобленными.

Он двигается дальше в своих поисках: живет в Константинополе, бывает в Иерусалиме, путешествует по другим местам. Он ужасается тому, что видит в Святом граде: как православные поставили торговлю Божьей святыней на поток, какое кощунство происходит вокруг всего этого. Уже тогда он глубоко задумывается, как же так можно — продавать благодать, вновь распинать Христа, меняя Его на деньги!

Он попадает в Забайкалье, там начинает в качестве мирянина-миссионера ходить с многолетними крестными ходами, произносит горячие проповеди, его слушают тысячи человек, он гордится собой, видит себя ревнителем веры и... падает: согрешает блудно с девушкой.

В «Исповеди» Спиридон говорит, что жизнь его тогда разделилась на две части: до 22 лет он жил с Богом, а после — целых 23 года — он жил в отчаянии, без Бога, на место Бога поставив самого себя. Хотя именно в это время он принимает монашество, священный сан, продолжает проповедовать в крестных ходах.

Но жизнь его поменялась: он вместо Бога служит земному начальству, своей гордости, деньгам, славе.

Недаром книга Спиридона Кислякова называется «Исповедь»: он действительно публично исповедуется в этом, искренне горюет, страдает и плачет — не на публику, не ради ореола кающегося грешника, — а от всего большого искреннего сердца.

Но его сердце по-прежнему чутко и открыто голосу другого человека. И вот он встречает крещеного еврея, который так искренне любил Спасителя, так ревностно Его проповедовал, что, по словам Спиридона, он даже приревновал этому «апостолу XIX-го века», он вновь вспомнил, как сам любил Христа в чистом детстве. Он вновь нащупывает пути ко Спасителю, начинает осознавать, что и сам постоянно предает и продает Христа: служа за деньги, проповедуя, надеясь получить награду, используя святыню — чудотворные иконы в крестных ходах — как способ выманивания денег из простого народа.

Из Забайкалья он попадает в Каменец-Подольск, служит там и... встречает свою любовь. Да, вот такой грешный иеромонах: четыре года взаимной любви с некой чудесной доброй девушкой — и продолжает служить, проповедовать... Он это осознает, горько кается, но все равно: эта любовь для него так чиста, что он не просто умоляет Бога простить их, но и обещает молить Христа до скончания дней, чтобы Тот взял эту девушку к Себе в рай, сопричислил однажды ко святым... Жаль, что Спиридон никак не описывает, чем закончились их отношения.

Он переезжает в Одессу, служит там среди простого народа, среди рабочих. И его обостренное чувство правды вновь начинает мучить его. Он видит, что есть только один-единственный способ быть пастырем других людей: показывать своим примером жизнь истинного христианина.

Когда он еще окормлял каторжников в Забайкалье, он видел, как эти грешники искренне каются, как они хотят прощения Христа, и он ощущал себя недостойным их. Также и потом: он видел тяжелую нищенскую жизнь рабочих и понимал, что проповедовать им можно, только став одним из них. А иначе ты не имеешь права говорить им о Христе, если сам потом идешь в свою удобную квартиру, сладко ешь и пьешь, живешь другой жизнью.

И монах-миссионер пошел к людям: он шел в подвалы, на чердаки, общался со всеми, слушал всех, пытался помочь словом и делом.

Спиридон Кисляков по образу жизни был настоящим экуменистом: он принимал любого человека, как Христа, не обращая внимания на конфессию. Не терпел он только фальшивых людей.

Он внимательно слушал критику от языческих лам, которые обвиняли христианских миссионеров в том, что те лгут, и после проповеди вместо Христа вслед за ними приходят пушки. И Спиридон признавал горькую правду этого и сокрушался, что сам, как миссионер, занимался тем же самым.

Потом, когда уже накануне революции он служил в Киеве в основанном им и профессором Василием Экземплярским обществе «Иисуса Сладчайшего», для него не было разницы: православный ты или католик, еврей или протестант — его сердце было открыто для всех.

Еще в Забайкалье Спиридона застали русско-японская война и революция 1905 года. Он много общался с разными революционерами, при этом мучительно пытаясь понять, как возможно совместить христианство и благословение убивать другого человека.

Первая мировая война застает его в Одессе. Тогда патриотический угар охватывает всех, Церковь горячо призывает идти и убивать нечестивых германцев. И в те дни Спиридон произносит свою знаменитую проповедь, которую заканчивает словами: «Пока христиане будут вести войны, до тех пор они ни в коем случае не вправе называть себя христианами».

Впервые с церковного амвона звучит проповедь пацифизма, один человек осмеливается выступить против всеобщего милитаристского безумия. Результат предсказуем: на него доносят архиерею, а тот заявляет: «Настоящая война есть священная война», и угрожает сдать Спиридона гражданскому начальству, если он не замолчит.

Собратья монахи, священники его не понимают, считают еретиком, он живет в атмосфере подозрения и неприязни. И тогда иеромонах Спиридон... идет на войну. Он еще колеблется, пытается понять: прав он или нет, может быть, все же возможна священная война, может быть, допустимо христианам убивать других христиан? Может быть, необходимо выдумывать явления Богородицы над полем боя, где Божья Матерь якобы благословляет «благочестивое воинство» убивать других Божьих детей...

И Спиридон получает этот опыт. Он видит своими глазами, как люди убивают друг друга. Он вновь готов услышать и принять горькую правду от ближнего: например, от военного хирурга, который, устав от сотен и тысяч смертей, обличает церковников за то, что они ничего не делают, чтобы остановить войну.

Он слушает простого солдатика, который недоумевает: «Батюшка, как же я теперь пойду после причастия на позицию? Ведь я принял в себя Самого Христа, я ведь теперь органически соединился с моим христианским Богом, как же я теперь пойду убивать людей? Ведь в моем лице будет Сам Христос убивать людей, а если меня убьют, то вместе со мною и Сам Христос будет убит. Как же мне теперь быть?» И духовный отец не знает, что ответить на этот жизненно важный вопрос.

И наконец, Спиридон слушает юного «нигилиста», юнкера, который тоже кидает ему правду в лицо: «Что может быть хуже, как всю свою жизнь болтать красивые фразы и рукою палача убивать саму христианскую жизнь? Я знаю многих епископов, которые с амвона распинаются в защиту девства, чистоты плоти и духа, а сами имеют любовниц! И много я знал подобных проповедников христианства. Вот эта-то в людях ложь, отвратительная фальшь и мерзкая маска лицемерия мне противны, и я их не выношу. (..) Молю вас, отец Спиридон, будьте хоть вы одним истинным, христианским священнослужителем».

И отец Спиридон решает стать таковым. Он проклинает свое участие в этом лицемерии, обличает себя и всю Церковь за то, что забыт Христос и жизнь по Его слову. И он формулирует главную аксиому, опору своего мировоззрения: «Нагорная проповедь Христа есть истинное христианство». Догматы, Символ веры, богослужение, все книжное богословие, вся история Церкви, начиная с IV века, когда Церковь сплелась с государством в «симфонии» — все это «головное» как бы христианство ничто без «волевого» христианства, которое заключается в последовательном исполнении учения Нагорной проповеди своей конкретной жизнью.

И тут Кисляков сближается со Львом Толстым, которого он очень любит и называет бо́льшим христианином, в сравнение с теми, кто отлучал его от Церкви. Потому что христианство не в словах, а в опыте честной жизни по Христу и со Христом. И все, что этому противоречит, должно быть отвергнуто как ложное, мертвое.

Так отец Спиридон становится христианским анархистом. Он верит, что только свободное братство христиан, построенное на евангельских началах, может реально преобразовать мир, стать настоящей Церковью. И первейшим врагом Христа он называет государство. То государство, которое подчинило себе Церковь, сделало ее религиозным ведомством, превратив христовых служителей в служителей антихриста.

«Учение Христа для государства смерть.

А Самого Христа оно считает за святого анархиста с динамитом в руках. Чтобы сохранить себя и не быть раздавленным Евангелием, государственная дипломатия оградила себя от Христа благодарным церковным духовенством».

Блаженный идеалист не только мечтает о таком братстве: он реально пытается создать его в Киеве в 1916 году, братство «Иисуса Сладчайшего», участниками которого были тысячи человек, те тысячи, которые потом пришли проводить его в последний путь в 1930 году...

В самом начале революции архимандрит Спиридон еще верит в осуществимость своих идеалов во всецерковном масштабе, он верит в покаяние Церкви за заблуждения последних полутора тысяч лет: он пишет свою «Исповедь», посылает ее собравшемуся Поместному собору, но безрезультатно. Мало того, вскоре митрополит Киевский Антоний (Храповицкий) обвиняет Спиридона в сектантстве за то, что тот... читает тайные молитвы литургии вслух, считая это наиважнейшим условием — участие мирян в общем литургическом действе. Собратья вообще практически не понимали этого романтика, лишь малое количество друзей было у него среди клира (один из них — священник Анатолий Жураковский).

Не принял Спиридон и «Декларацию» митрополита Сергия (Страгородского), да и не мог этот анархист согласиться с подобным раболепством перед ненавистным ему государством. Он вместе с общиной уходит к «иосифлянам», но и там на него смотрят косо, запрещая служить привычным образом. А через три года он умирает.

Вот уже скоро тридцать лет, как идет возрождение Русской Церкви, но имя архимандрита Спиридона Кислякова остается практически неизвестным, его наследие игнорируют. И правильно делают. Потому что «Исповедь священника перед Церковью» во много раз страшнее для официальной Церкви, чем «Исповедь послушницы» Марии Кикоть, которая наделала столько шума. Идеи, которые высказывал отец Спиридон, реально способны сокрушить весь тот привычный, закоснелый, «традиционный» образ жизни Церкви — не только Русской, — которым она жила последние 1700 лет.

«Я же ищу Христову Церковь, ту Церковь, в которой находились бы Сам лично живой Христос, полнота Христова Духа, жизнь по учению божественного Евангелия и свобода человеческого духа, осуществляющего в себе и через себя, во всей полноте, жизнь Христову в соборной апостольской церковной жизни. Где же она, матушка? где же она, кормилица наша?»

Всемирное братство христиан на основе Нагорной проповеди, без преклонения перед догматами, иерархией, храмами, иконами, мощами — только Христос, только жизнь в любви, свободе и единстве с Богом и друг другом — так видел будущее Кисляков. И так обличал лицемерное «историческое» христианство:

«Кто считает себя христианином и не живет по Нагорной проповеди, тот лжец, лицемер и открытый язычник. Пусть он будет сам святейший папа, сам святейший патриарх — наместник Христа, пусть он будет величайший подвижник на земле, пусть он сам своим словом будет воскрешать мертвых, творить чудеса, переставлять с места на место горы и т. д., но если он не живет по Нагорной проповеди Христа, он жалкий фигляр и крещеный антихрист».

Это страшные идеи. Их лучше забыть, стереть из памяти имя наивного романтика, нахального анархиста, еретика и самочинника, непокорного, несломленного юродивого, который не выносил лицемеров в рясах, болтунов на амвоне и богословствующих ханжей.

«Исповедь священника перед Церковью» — одна из важнейших христианских книг XX века. Голос архимандрита Спиридона (Кислякова) не был услышан сто лет назад. Будет ли он услышан в XXI веке?..

Читать полностью

""Есть у них кое-что общее: оба из самых низов, только Иоанн из дьячков, а Спиридон из крестьян. Оба писали очень горячо, искренне, от всей души, с бесчисленными восклицательными знаками. Оба отличались нищелюбием. Спиридон (по примеру ли Иоанна или по собственному почину) тоже служил громко, читал вслух тайные молитвы, устраивал общие исповеди по причине огромного множества народа. Оба были почитаемы простым народом, на обоих часто косо смотрело начальство. Оба искали Христа больше всего на свете.

Но различий намного больше. Конечно, надо учитывать, что дневники Иоанна писались как бы для себя («как бы», потому что если бы реально так, то можно было бы хоть раз в год сжигать в печке свои бесконечные «опыты» над желудочно-кишечным трактом), а исповедь Спиридона писалась для отсылки в Синод (а потом - на Поместный Собор).

Главное, что бросается в глаза: кардинально разный подход к покаянию. Иоанн ежедневно вращается в одном цикле: поел лишку-спал блудно-служил тошно-покаялся-стало легче на душе, голос прорезался=Господь простил, ура. Можно начинать новый цикл борьбы с чаем, сахаром, свояченицей и поллюцией.

Спиридон подходит к своим грехам глобально: он видит первопричины своего отступления от Бога - гордыня, желание почестей, славы, денег, эгоизм - и пытается кардинально изменить свою жизнь. Не ежедневное «не согрешишь-не покаешься», а как повернуть кормилом тяжелый корабль своего сердца в сторону жизни по Евангелию.

Спиридон ищет идеальную Церковь, христианство воли, отвергая христианство ума. Иоанн тоже отвергает христианство ума, но никакой идеальной Церкви, никакого настоящего христианства он не ищет - он вполне удовлетворен всей обрядовой стороной христианства. Как и у нас продолжают учить: главное - ходи в храм, исповедуйся, причащайся, ставь свечки, пиши записки, клади рублик, крестись-повенчайся-отпойся, целуй ручку батюшке - остальное приложится само собой.

Спиридон обвиняет историческое христианство в отступлении от Христа, начиная с IV века, со времен начала тесных объятий с государством - «симфонии». Иоанн, напротив, в этом слиянии видит важнейшее условие процветания Церкви, всячески ратует за госконтроль, никакой свободы Церкви ему и даром не надо.

Спиридон резко критикует несоответствие в богослужении, в котором такое большое место уделяется поминовению властей, поминать царскую семью во время великого входа (пути Христа на Голгофу) - это для анархиста Спиридона величайшее кощунство. Для Иоанна же важнейшим условием его «правильной» духовной жизни является «непреткновенное выговаривание» на службе царской фамилии. Даже в сам праздник Пасхи его очень волнует этот момент.

Иоанн четко проводит границу клира и мира. Эта граница для него непереходима: с одной стороны, духовная власть (куда включается и император), с другой - всякий прочий люд, даже богачи, военные и знать. Все эти миряне должны преклоняться перед клиром, понимать, что они всего лишь овцы, а священники - пастыри, что без священников они «кал, псиная блевотина». Иоанн всегда подчеркивает свой статус священника, «теурга».

Спиридон бунтует против этого разделения, для него все люди равны. Мало того, священство, иерархия - главные виновники всех церковных и гражданских бед, именно потому, что поставили себя в такое чванливо-высокомерное, «учительное» положение, а сами вместо того, чтобы показывать личный пример мирянам, только обирают их, угнетают и держат во тьме мракобесия.

Иоанн благотворит нищим, но четко знает грань: не забывает и себя, живет в роскоши, ест-пьет сладко, денег куры не клюют. Спиридон как принцип жизни поддерживает идею, что проповедник не должен жить лучше, чем эти самые нищие, рабочие, крестьяне. И он старается жить так же, как и простой народ.

Иоанн обличает Льва Толстого, «врага Церкви», желает ему смерти. Спиридон считает Толстого куда большим христианином, чем многие священники и иерархи.

Иоанн был семейным человеком, но категорически отвергал плотскую любовь, вообще, тотально. Спиридон, будучи священноиноком, четыре года нежно любил девушку, взаимно, не считал плотскую любовь чем-то недостойным Бога саму по себе. Грех свой понимал, но любовь саму не отвергал.

В общем, Иоанн олицетворяет собой государственную церковь, с ее стремлением ничего не менять, держать народ в подчинении, служить властям. Иоанн - это обрядовость, богослужение, хождение с крестом на сбор денег, просфорочки, панихидки-молебны в таможне и на кораблях. Причащение для него на первом месте, именно в этом он видит соединение с Богом.

Спиридон - это бунтарь, экуменистический анархист, практически протестант внутри православия. На первом месте для него Нагорная проповедь, все прочее - догматы, иконы, мощи, каноны - ничто без евангельского слова. Даже причащение бессмысленно без жизни по Нагорной проповеди.

Ну и да: первый - всемирно известный святой и чудотворец, второй - еретик, разрушитель скреп, и практически неизвестен…""

5 февраля 2018 Алексей Плужников

«С сегодняшнего дня я заявляю всей вселенной, что меня от моего Христа ни государство со своими тюрьмами, сумасшедшими домами, высылками в Сибирь, смертными казнями, ни сама Церковь со своими отлучениями и постыдными проклятьями не отлучат от моего Спасителя. Отныне я христианин! я христианин!»

В первые годы бурного развития православного сегмента интернета было модно у церковных сайтов благотворительной или просветительской направленности выбирать себе «небесного покровителя». Если бы подобное захотели сделать мы, то трудно было бы найти более подходящего человека в святые покровители «Ахиллы», чем тот, о ком сегодня пойдет речь. И я уверен, что не ошибаюсь насчет «небесного» - если такой человек не блажен, то нет тогда и христианства на земле…

В издательстве ЭКСМО выходит книга архимандрита Спиридона (Кислякова) «Исповедь священника перед Церковью» . Спустя сто лет этот странный, наивный и немножко нелепый человек вновь пытается не только рассказать удивительную историю своей жизни, своих размышлений и поступков, но и докричаться до Церкви - до той Церкви, которая… забыла Христа.

Будущий архимандрит родился в 1875 году в простой крестьянской семье. Он описывает свое детство и юность с таким жаром непосредственной веры и наивности, что кажется, будто читаешь автобиографическое житие древнерусского святого. С ним в детстве произошло то, что так часто, согласно житиям, случалось с другими подвижниками - избранничество от Бога. Когда ребенок уже лет с пяти без всякого толчка со стороны весь поглощен мыслями о Боге, ищет Его, задает самому себе глубокие духовные вопросы и пытается найти на них ответы.

Он ищет Бога в природе, молится в лесу своими словами, берет с собой Евангелие и читает его в поле, под пение птиц, под шорох колосьев. И уже в детстве он опытно узнает, что такая молитва - свободная, непосредственная, чистая - находит отклик, в душе пробуждается жажда быть с Богом навсегда.

Он не только доходит пешком до Киевских святынь, но, влекомый Божьим призывом, пытается попасть на Афон. И он попадает - чудом, к которому привело его простодушие.

Он двигается дальше в своих поисках: живет в Константинополе, бывает в Иерусалиме, путешествует по другим местам. Он ужасается тому, что видит в Святом граде: как православные поставили торговлю Божьей святыней на поток, какое кощунство происходит вокруг всего этого. Уже тогда он глубоко задумывается, как же так можно - продавать благодать, вновь распинать Христа, меняя Его на деньги!

Он попадает в Забайкалье, там начинает в качестве мирянина-миссионера ходить с многолетними крестными ходами, произносит горячие проповеди, его слушают тысячи человек, он гордится собой, видит себя ревнителем веры и… падает: согрешает блудно с девушкой.

В «Исповеди» Спиридон говорит, что жизнь его тогда разделилась на две части: до 22 лет он жил с Богом, а после - целых 23 года - он жил в отчаянии, без Бога, на место Бога поставив самого себя. Хотя именно в это время он принимает монашество, священный сан, продолжает проповедовать в крестных ходах.

Но жизнь его поменялась: он вместо Бога служит земному начальству, своей гордости, деньгам, славе.

Недаром книга Спиридона Кислякова называется «Исповедь»: он действительно публично исповедуется в этом, искренне горюет, страдает и плачет - не на публику, не ради ореола кающегося грешника, - а от всего большого искреннего сердца.

Но его сердце по-прежнему чутко и открыто голосу другого человека. И вот он встречает крещеного еврея, который так искренне любил Спасителя, так ревностно Его проповедовал, что, по словам Спиридона, он даже приревновал этому «апостолу XIX-го века», он вновь вспомнил, как сам любил Христа в чистом детстве. Он вновь нащупывает пути ко Спасителю, начинает осознавать, что и сам постоянно предает и продает Христа: служа за деньги, проповедуя, надеясь получить награду, используя святыню - чудотворные иконы в крестных ходах - как способ выманивания денег из простого народа.

Из Забайкалья он попадает в Каменец-Подольск, служит там и… встречает свою любовь. Да, вот такой грешный иеромонах: четыре года взаимной любви с некой чудесной доброй девушкой - и продолжает служить, проповедовать… Он это осознает, горько кается, но все равно: эта любовь для него так чиста, что он не просто умоляет Бога простить их, но и обещает молить Христа до скончания дней, чтобы Тот взял эту девушку к Себе в рай, сопричислил однажды ко святым… Жаль, что Спиридон никак не описывает, чем закончились их отношения.

архимандрит Спиридон (Кисляков)

Потом, когда уже накануне революции он служил в Киеве в основанном им и профессором Василием Экземплярским обществе «Иисуса Сладчайшего», для него не было разницы: православный ты или католик, еврей или протестант - его сердце было открыто для всех.

Первая мировая война застает его в Одессе. Тогда патриотический угар охватывает всех, Церковь горячо призывает идти и убивать нечестивых германцев. И в те дни Спиридон произносит свою знаменитую проповедь, которую заканчивает словами: «Пока христиане будут вести войны, до тех пор они ни в коем случае не вправе называть себя христианами» .

Впервые с церковного амвона звучит , один человек осмеливается выступить против всеобщего милитаристского безумия. Результат предсказуем: на него доносят архиерею, а тот заявляет: «Настоящая война есть священная война», и угрожает сдать Спиридона гражданскому начальству, если он не замолчит.

Собратья монахи, священники его не понимают, считают еретиком, он живет в атмосфере подозрения и неприязни. И тогда иеромонах Спиридон… идет на войну. Он еще колеблется, пытается понять: прав он или нет, может быть, все же возможна священная война, может быть, допустимо христианам убивать других христиан? Может быть, необходимо выдумывать явления Богородицы над полем боя, где Божья Матерь якобы благословляет «благочестивое воинство» убивать других Божьих детей…

И отец Спиридон решает стать таковым. Он проклинает свое участие в этом лицемерии, обличает себя и всю Церковь за то, что забыт Христос и жизнь по Его слову. И он формулирует главную аксиому, опору своего мировоззрения: «Нагорная проповедь Христа есть истинное христианство» . Догматы, Символ веры, богослужение, все книжное богословие, вся история Церкви, начиная с IV века, когда Церковь сплелась с государством в «симфонии» - все это «головное» как бы христианство ничто без «волевого» христианства, которое заключается в последовательном исполнении учения Нагорной проповеди своей конкретной жизнью.

«Учение Христа для государства смерть.

А Самого Христа оно считает за святого анархиста с динамитом в руках. Чтобы сохранить себя и не быть раздавленным Евангелием, государственная дипломатия оградила себя от Христа благодарным церковным духовенством».

В самом начале революции архимандрит Спиридон еще верит в осуществимость своих идеалов во всецерковном масштабе, он верит в покаяние Церкви за заблуждения последних полутора тысяч лет: он пишет свою «Исповедь», посылает ее собравшемуся Поместному собору, но безрезультатно. Мало того, вскоре митрополит Киевский Антоний (Храповицкий) обвиняет Спиридона в сектантстве за то, что тот… читает тайные молитвы литургии вслух, считая это наиважнейшим условием - участие мирян в общем литургическом действе. Собратья вообще практически не понимали этого романтика, лишь малое количество друзей было у него среди клира (один из них - священник Анатолий Жураковский).

Вот уже скоро тридцать лет, как идет возрождение Русской Церкви, но имя архимандрита Спиридона Кислякова остается практически неизвестным, его наследие игнорируют. И правильно делают. Потому что «Исповедь священника перед Церковью» во много раз страшнее для официальной Церкви, чем Марии Кикоть, которая наделала столько шума. Идеи, которые высказывал отец Спиридон, реально способны сокрушить весь тот привычный, закоснелый, «традиционный» образ жизни Церкви - не только Русской, - которым она жила последние 1700 лет.

«Я же ищу Христову Церковь, ту Церковь, в которой находились бы Сам лично живой Христос, полнота Христова Духа, жизнь по учению божественного Евангелия и свобода человеческого духа, осуществляющего в себе и через себя, во всей полноте, жизнь Христову в соборной апостольской церковной жизни. Где же она, матушка? где же она, кормилица наша?»

Всемирное братство христиан на основе Нагорной проповеди, без преклонения перед догматами, иерархией, храмами, иконами, мощами - только Христос, только жизнь в любви, свободе и единстве с Богом и друг другом - так видел будущее Кисляков. И так обличал лицемерное «историческое» христианство:

«Кто считает себя христианином и не живет по Нагорной проповеди, тот лжец, лицемер и открытый язычник. Пусть он будет сам святейший папа, сам святейший патриарх – наместник Христа, пусть он будет величайший подвижник на земле, пусть он сам своим словом будет воскрешать мертвых, творить чудеса, переставлять с места на место горы и т. д., но если он не живет по Нагорной проповеди Христа, он жалкий фигляр и крещеный антихрист».

«Исповедь священника перед Церковью» - одна из важнейших христианских книг XX века. Голос архимандрита Спиридона (Кислякова) не был услышан сто лет назад. Будет ли он услышан в XXI веке?..

Если вам нравится наша работа - поддержите нас:

Карта Сбербанка : 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:

архимандрит Спиридон (Кисляков)

Из виденного и пережитого

Воспоминания о детстве и отрочестве

На землю я появился в 1875 году. Родители у меня бедные крестьяне. Первых три года я не помню. С четвертого же года своей жизни до сего дня я помню все. Я очень рано почувствовал в себе влечение к одиночному созерцанию Бога и природы. Насколько припоминаю, меня уже с самого раннего возраста соседи считали каким-то странным мальчиком. Я чуть ли не с пяти лет начал сторониться своих товарищей по своему детскому возрасту и уходить в лес, бродить по полям, просиживать на полевых курганах, где отдавался размышлению о том: есть ли Бог, есть ли у Него жена, дети, что Он ест, пьет, откуда Он явился, кто Его родители, почему Он Бог, а не другой кто-либо, почему я не Бог, что такое я, почему я хожу, киваю головой, говорю, ем, пью, сижу, лежу и т.д., а деревья, травы, цветы этого не могут делать? Дольше всего на меня производили сильное, неотразимое впечатление солнце и в ночные часы звезды! Я никак не мог понять, каким образом солнце движется.

Были дни, когда я так увлекался солнцем, что вечером, ложась спать, я думал: вот завтра, как встану, то обязательно пойду туда, откуда оно появляется, только нужно ломоть взять хлеба и чтобы меня не видела мама. Не менее солнца меня сильно занимали и звезды; Я никак не мог понять, почему они только показывались ночью? Что они такое? Живут ли как люди, или они зажженные лампы? Особенно меня приковывал к себе Млечный путь. Однажды я от своего товарища-мальчика услышал, что учитель, который жил у них на квартире, как-то рассказывал его родителям, что солнце очень во много раз больше всей земли, а звезды тоже такие же большие, как наша земля, и есть даже больше солнца, но они нам кажутся потому лишь такими маленькими, что они очень и очень высоко от нас находятся. Этот мальчик своим рассказом до того меня заинтересовал, что я от сильного впечатления эту ночь всю напролет не спал; и рано утром, только что появилось солнце, я отправился к этому учителю. Учитель принял меня и, когда узнал цель моего к нему прихода, то сейчас же начал мне рассказывать о земле, о солнце, о звездах и т.д.

Я как сейчас помню, с каким затаенным дыханием я слушал его, а минутами я даже всхлипывал от каких-то торжественно-радостных слез. Мне казалось, что передо мною развернулась какая-то страшная, никогда не виданная мною картина!

Я долго его слушал. Когда же учитель закончил со мною беседу о природе и затем расспросил, чей я мальчик и сколько мне лет, я, под впечатлением его рассказов, отправился на свой огород, где росла конопля, зашел в самую глубь этой конопли и, пав на колени, начал молиться Богу. Не могу сейчас припомнить, чего я в это время просил у Бога. Молился так усердно и с такими слезами, что у меня лицо распухло, и глаза были налиты кровью. Через несколько дней после рассказа учителя я заболел и лежал несколько дней в постели. Мама моя после этой моей болезни стала на меня смотреть с каким-то беспокойством.

Не знаю, после этого сколько прошло времени, я уже стал учиться читать молитвы. Первая молитва была «Отче наш», затем «Богородице Дево», «Достойно есть» и т.д.

Нужно сказать правду, что я с самого детства своего почему-то любил молиться без чтения молитв, и это чувство до сегодня меня не покидает. В нашем селе, где я родился, были религиозные крестьяне, мама часто меня водила к ним. Эти крестьяне много, много моей детской душе доставили пользы. Но больше всего мою детскую душу развивали леса, поля, солнце и звезды небесные. Я никогда не забуду, с каким я сладостным восторженным чувством всегда впивался в солнце или в Млечный путь небесных светил!

Когда мне было лет семь, тогда я еще чаще прежнего стал оставлять свой дом и находиться в поле. Часто с отцом, с дядей, с работниками я выезжал в поле.

Тут еще сильнее природа располагала меня к себе.

Были ночи, когда все возле меня мертвым сном спало, и только я один бодрствовал, упиваясь до слез красотой и гармонией небесных светил. Но что больше всего меня удивляло, так это то, что я всегда в самом себе с самого раннего своего детства чувствовал сильное влечение к молитве. Как бы своей красотой меня природа ни поражала, как бы она ни наполняла мое сердце и мой ум к себе благоговением, я все же чувствовал, что этого мне мало, что есть еще уголок в душе моей, чтобы заполнить который - нужна молитва. Но молитва не церковная, молитва не с молитвами, выученными наизусть, а молитва одинокая, детская молитва, которая роднит молящегося с Богом. Однажды как-то я услышал, не припомню от кого, что на Троицу в Иерусалиме Апостолы получили огненные языки с неба и, никогда не учившись говорить иностранными языками, тут же, как получили огненные языки с неба, сразу начали свободно говорить на разных языках. Эта весть до того меня всколыхнула, что я еще до восхода солнца отправился искать Иерусалим.

Отошел от своего села каких-нибудь верст пять, идет мне навстречу женщина с ребенком на руках, она спросила меня; «Куда ты, мальчик, бежишь?» Я остановился И, вместо того, чтобы ответить ей на ее вопрос, я начал сам ее расспрашивать о том, где находится Иерусалим и куда, в какую сторону мне нужно идти, чтобы попасть в Иерусалим? Женщина смотрит на меня и улыбается, и я тоже стою и смотрю на нее и жду, когда она мне скажет о Иерусалиме и о дороге в него, по которой бы я мог скорее добраться до него. Женщина сказала мне: «Я слышала, что Иерусалим находится в той стороне, где садится солнце».

Я поклонился ей и отправился в ту сторону. Шел я больше всего чистым полем. Пришел в журавинский лес; вечером этого дня пошел сильный дождь, загремел гром, а я тогда сошел с дороги и присел под куст.

Наступила ночь. Хлеба у меня нет. Есть до смерти хочется. Утром, на следующий день, я встал и опять пошел по той же самой дороге искать Иерусалим.

Только что стал проходить лес, как слышу, что кто-то вслед мне кричит: «Остановись, куда тебя черт несет?» Я как оглянулся, то так и присел на месте. Это был мой отец. Он ехал верхом на белом коне и с плеткою в правой руке, во весь карьер мчался ко мне.

Когда он поравнялся со мной, то слез с коня, закурил махорку; посадил меня на коня и сам сел, и мы шагом отправились обратно домой. К вечеру того же дня мы были уже дома. Мама со слезами встретила нас. Отец привязал коня к плетню, с плеткой в руке вошел в избу и этой плеткой такие нарисовал на всем моем теле языки, что я две недели не мог даже с бока на бок повернуться.

С этого года я начал учиться грамоте. Прежде всего меня учил один благочестивый сосед крестьянин Сергей Тимофеевич Тимошкин. Учился я плохо. Думаю, что причиною этому была та же самая природа, в которую я весь целиком ушел тогда. Начал читать Псалтырь, Евангелие и другие книги.