Архимандрит Спиридон (Кисляков): Любить Христа и жить исключительно по Его Нагорной проповеди. Спиридон (Кисляков) Архимандрит
О жизни Спиридона Кислякова до сих пор было известно немного. Большинство доступной информации содержалось в собственных сочинениях проповедника, изданных еще при его жизни - "Из виденного и пережитого. Записки русского миссионера" ("Христианская мысль", 1917), "Исповедь священника перед церковью" (К., 1919) и "Царь Христианский" (К., 1920), а также в отрывочных воспоминаниях современников. Печатались книги о. Спиридона и на Западе. В пятидесятых годах прошлого века вышло несколько изданий его воспоминаний на французском. В 1994 г., стараниями католического монаха из Бельгии Антония Ламбрехта, "Из виденного и пережитого" вышли также и по-немецки. Эти издания вызвали большой интерес в научных христианских кругах Запада. Однако в последнее время были найдены и готовятся к публикации рукописи нескольких фундаментальных произведений архимандрита Спиридона - [Дневник], [Из воспоминаний], [Размышления над Евангелием] и [Психологические типы]. Автору данной статьи посчастливилось ознакомиться с этими документами, которые в настоящее время готовятся к публикации в киевском издательстве "Центр православной книги". Они дают гораздо более полную картину биографии отца Спиридона, а также проливают свет на особенности его богословского видения.
Даже краткое знакомство с произведениями Спиридона Кислякова увлекает не только высоконравственным содержанием, но и уникальностью стиля - Спиридон пишет легко и душевно, так что в какой-то момент он предстает перед читателем невидимым собеседником, повествующим о своей жизни и приключениях духа. Биография отца Спиридона интереснейшие с исторической точки зрения материалы. Дореволюционные годы, Первая Мировая война, революция, гражданская война, эпоха зарождающегося сталинизма - эти вехи отечественной истории оставили неизгладимый отпечаток в жизни Спиридона, чьи произведения насквозь пронизаны духом эпохи.
Детские воспоминания Спиридона (содержащиеся в его рукописи [Из воспоминаний], а также в книге "Из виденного и пережитого") - это история о мальчике, который, родившись в бедной крестьянской семье, с первых лет своего существования был полностью поглощен поиском духовного содержания окружающего мира. Спиридон (в миру Георгий Степанович Кисляков) родился 4 марта 1875 года в с. Козинка Скопинского уезда (250 км к югу от Москвы). Это была простая русская деревня, жизнь обитателей которой, по свидетельству Спиридона, состояла из изнурительных сельскохозяйственных работ и редких праздников с неминуемым пьянством и мордобитием. Однако Спиридон с огромной нежностью вспоминает детские годы - свою мать, простую религиозную женщину, которая более всего на свете хотела, чтобы сын вырос достойным человеком и не походил на своего отца, который, судя по всему, не соответствовал идеалу христианской кротости. Спиридон сызмальства отличался повышенной чувствительностью. Особенно его увлекала природа, она была тем храмом, куда он и в детстве, и на протяжении всей жизни удалялся, чтобы в уединении предаваться размышлениям о Боге и созерцанию красоты его творения.
Восторженное и талантливое описание природных явлений, занимает значительное место в произведениях архимандрита Спиридона. По особенно трепетному отношению к творению он близок к одному из наиболее известному святых Западной Церкви - Франциску Ассизскому. Следует заметить, что для Спиридона тема Божьего творения была столь же близкой, а, возможно он даже дерзновеннее ставит вопрос о природе в десятках своих литургических гимнов. Уже очень рано в душе будущего монаха, помимо особого трепета к природе, зарождается острейший интерес к ее создателю. "Много, о, как много я в детстве думал о Боге! Меня еще очень сильно занимало то, как Бог появился? Откуда Он? …Почему я не Бог? Почему леса, камни, реки, солнце, луна, звезды, земля - не Бог? Как Бог может править и людьми, и солнцем, и звездами, и небом, и землею, и жизнью, и смертью? Ничего я не понимаю об этом, а уж как я хочу все это знать!" - пишет в своих воспоминаниях архимандрит. "Зрелый" Спиридон в своих воспоминаниях обращается к своей юности, вспоминая, какое огромное значение для него в те годы имело общение с Богом.
Мальчик, с детства наделенный удивительным поэтическим восприятием мира и неестественным для своего возраста духовным голодом, естественно, приходит в церковь, которая привлекает его своим эстетическим и духовным превосходством над окружающей деревенской реальностью. Христианские праздники, паломничества в близлежащий Задонск, а после и в Киев, вызывают в нем экстатический восторг. Особенно сердце будущего священнослужителя потрясают церковные песнопения - единственная на тот момент знакомая ему форма "высокого искусства".
Воспоминания Спиридона Кислякова о своем детстве полны интереснейших деталей. Однако сразу бросаются в глаза два события, которые в некотором роде предопределили его дальнейшую судьбу. Первое событие - это встреча крестьянского ребенка во сне с Оригеном. "Он с котомкою на спине, длинноликий, безбородый, босой, с палкою в руках явился мне во сне" - пишет Кисляков. Далее в своих воспоминаниях Спиридон вновь неоднократно упоминает о своей привязанности к Оригену. Как будто существовала некая невидимая пуповина, связывавшая русского миссионера с выдающимся богословом древности. Любопытно, что эта привязанность носила абсолютно иррациональный характер - Ориген был настоящим детским героем маленького Егорки, который, похоже, полюбил само имя этого богослова еще задолго до того как стал способен понять кто он таков и в чем суть его учения. Интересно, что именно общая с Оригеном идея всеобщего спасения (апокастасиса) стала впоследствии одной из центральных тем богословия о. Спиридона и нашла свое отражение в последней части его [Дневника]: художественном видении Страшного Суда и последующего спасения всех в Боге, которое посетило его за три года до смерти. Второе знаменательное событие своего детства Спиридон описывает такими словами: "В один из дней моих ранних лет я оставил дом и отправился в Иерусалим. Я от кого-то слышал, что там в День Святой Троицы апостолы получили огненные языки. Почему бы и мне не получить такой дар Неба? И вот я рано отправился искать тот Иерусалим. … Отойдя от села верст пять-шесть, я встретил женщину с ребенком, которая тотчас спросила меня: куда ты, мальчик, бежишь? Вместо ответа я ее сам спрашиваю: где находится Иерусалим и куда, в какую сторону мне нужно идти, чтобы найти его? Женщина смотрит на меня с удивлением и улыбается и говорит мне: я слышала, что Иерусалим находится в той стороне, где заходит солнце. Я поклонился и снова ударился искать Иерусалим. Стало вечереть. Пришел я в Журавинский лес; пошел сильный дождь, загремел гром, я свернул с дороги и присел под куст. Стало жутко. Устал. Есть захотел. Не спится. Хочется скорее добраться до Иерусалима. На зорьке, по-видимому, я только уснул. Утро. При восходе солнца я оставил свой ночлег, пошел прежней дорожкой опять в Иерусалим. Только что я начал проходить лес, как увидел за собою погоню. Отец догнал меня верхом и вернул домой. Здесь я был хорошо наказан". Тут мы видим сильное и непосредственное чувство доверия к Богу, преданность ему. Данное событие предвосхитило дальнейшую жизнь мальчика, который, единожды убежав из дому, так и пробродяжничал весь век, проповедуя нищим и обездоленным.
Этот первый неудавшийся побег приоткрывает еще одну сторону личности Спиридона Кислякова - чудачество, ведь паломничество в небесный Иерусалим - центральная тема для всех юродивых. В духовном облике взрослого Спиридона будут отчетливо прослеживаться некоторые черты, свойственные народной святости, а так называемые "юродивые" всегда будут присутствовать в его жизни, играя в ней роль неких "глашатаев воли господней". Следует отметить, что и первый учитель Спиридона - это "полуюродивый" крестьянин Степан (позже иеромонах Пронского монастыря Кириад), вместе с которым Кисляков отправляется в монастырь в соседний город Пронск, где остается церковной служкой. Однако через какое-то время Спиридон опять возвращается домой - долго сидеть на одном месте этому мальчику не по нраву. А через некоторое время во время паломничества в Задонский монастырь он получает невероятное предсказание от еще одного "чудака" - иеромонаха Иосифа: "Через год будешь на Афоне". Эта перспектива так поразила сердце тринадцатилетнего подростка, за плечами которого было всего два класса церковно-приходской школы, что он, забыв обо всем, во время паломничества в Киев решается идти пешком без денег в Одессу, с тем, чтобы оттуда переправиться на Афон. На этот раз "побег" оказывается удачным, и осенью 1889 года, благодаря невиданному упорству и счастливому стечению обстоятельств, Спиридон, оказывается в Андреевском скиту, расположенном в далекой греческой монашеской республике. Тут он, собственно, и превращается из отрока Георгия в послушника Спиридона.
Афон стал для Спиридона очередным потрясением. Время, проведенное тут, будущий миссионер называет лучшим в своей жизни. "Исполняя возложенное на меня послушание, я чувствовал, что нахожусь в какой-то духовной мастерской, в которой меня энергично и умело совершенно перестраивают" - пишет он об этом периоде своего личностного становления. Немалый раздел воспоминаний отца Спиридона посвящен описанию жизни и быта афонского скита, а также рассказам о его обитателях - монахах, старцах, подвижниках, многие из которых на страницах его повествования выписаны очень ярко и выпукло. Молодого послушника поражает красота и величие богослужений, особенно праздничных. "Такие всенощные, как под Рождество, Крещение, Благовещение, Вознесение, особенно Троицу, Преображение и т. п. своей торжественностью, необыкновенным духовным величием церковной мистической поэзии переносят человека с земли на небо, да еще на какое небо, где, чудится, не люди прославляют Бога, а сами бесплотные духи - херувимы и серафимы, превратившиеся в невообразимо сладостный тонический гимн воспевания и прославления воплотившегося Бога Слова в человеческую тварную природу!" - пишет он. Однако такое благоговение не превращает Спиридона в благочестивого "слепца" - он остро подмечает также и недостатки Афонской жизни - межнациональную рознь среди монахов, духовное тщеславие, а также нередкие случаи алкоголизма. Но подобные примеры не вызывают в Спиридоне злобы: "Те иноки, которые делают в своей жизни те или иные отклонения от духовного напряжения …просто выражают ими свою человеческую усталость или даже беспомощность в беспрерывной борьбе со злом в себе самих" - объясняет он.
В марте 1890 года Спиридон отправляется в Константинополь, где в течение двух с половиной лет исполняет послушание повара на Андреевском Афонском подворье. "Кто в этом городе не был, тот не знает, что такое вообще Константинополь! Царьград! Он - красота и гордость всех существующих на земном шаре городов" - восклицает Спиридон, однако далее отмечает, что именно в этом древнем селении ему, семнадцатилетнему юноше, довелось столкнуться с множеством невиданных доселе соблазнов. Красивые девушки, роскошная пища и шикарные вина, близкое соприкосновение со светской жизнью, "людская похвала" - большой город не на шутку искушал юного монаха. Однако Спиридону удалось преодолеть соблазны, и вместо того, чтобы пуститься во все тяжкие, он все активней размышляет над извечными богословскими вопросами, с юношеским пылом пытаясь разгадать загадку мироздания и раскрыть секрет возникновения человеческой души. Все сильнее молодого Спиридона начинает волновать проблема духовного тщеславия, а также "церковной гордости". С горечью описывает он чувства, возникшие в нем во время созерцания похоронной процессии патриарха Дионисия. "Процессия была торжественная, но в этом похоронном торжестве, была только мишурная внешность без всякого в себе религиозного настроения. Тогда я глубоко задумался и сквозь слезы сказал сам себе: "Убийцами христианства являются одни представители церкви Христовой!" Уже в это время становится заметным некоторый антагонизм Спиридона в отношении официальных церковных властей. Эти настроения Спиридон вкладывает в уста одного из своих собеседников, однако по тону повествования очевидно, что и сам автор придерживается аналогичных взглядов. "Семнадцать веков … своею властью духовенство, точно проволочным бичом, выгоняет Самого Христа из Его церкви, как ее Основателя … благодаря такой власти, которую они похищают у Христа, они и породили и доселе порождают всякие расколы и всякие разделения в Церкви" - эти строки Спиридона до сих пор звучат болезненно, но тем более актуально.
После Константинополя вновь Афон. Но вскоре Спиридон опять отправляется в путешествие, на этот раз назад в Россию - на Андреевское афонское подворье в Петрограде исполнять послушание певчего. После Афона жизнь в чиновничьем Петрограде представлялась Спиридону сущей мукой. Опять нагрянули соблазны большого города, духовный уровень местных монахов оставлял желать лучшего, не говоря уже о послушниках, принадлежавших, по словам Спиридона, к типу "монастырского босячества" и разрешавших себе откровенно хулиганские выходки. Вскоре Кисляков отправляется в родную деревню, где знакомится с юродивым крестьянином Максимом Павловским, встретившим Спиридона очередным в его жизни знаковым предсказанием: "Откуда ко мне пришел сибирский миссионер! Ах, Боже мой, сибирский миссионер! Дивны дела Божии!". Мы так никогда и не узнаем, в чем секрет столь часто сбывавшихся предсказаний в жизни отца Спиридона. Возможно, встречавшиеся на его пути "юродивые" действительно обладали даром "прозорливости", а может, и сам монах был тому причиной, вернее, его искренняя вера, дававшая ему могучий импульс для совершения невозможных на первый взгляд поступков. Надо сказать, Спиридон и сам интересовался проблемой сущности духовной прозорливости, приходя к выводу, что это определенное "гносеологическое божественное состояние", пребывая в котором человек переживает в себе божественную реальность. Как бы то ни было, а спустя буквально пару недель, уже в Петрограде келейник митрополита Палладия вдруг предложил Спиридону: "Слушай, мой друг, хочешь поехать в Сибирь в качестве миссионера...?". Спиридон, по его словам, был так потрясен удивительным стечением обстоятельств, что, не задумываясь, ответил утвердительно.
С этого момента в жизни Спиридона Кислякова начался абсолютно новый этап. В декабре 1894 он путешествует по железной дороге до Омска, а потом уже на конях через Томск едет в г.Бийск к епископу Мефодию. Тут в беседах с миссионерами, уже не один год проповедующими христианство алтайским жителям, он утверждается в желании стать миссионером. Как и в случае с путешествием на Афон, Спиридон загорается идеей и не желает замечать никаких преград для ее воплощения в жизнь. И вот 17 мая 1895 года он начинает проповедовать Евангелие в Алтайском крае. Как и прежде, новоиспеченный миссионер много времени уделяет размышлениям на общехристианские темы. В частности, судя по всему, именно в этот ранний сибирский период у него окончательно оформляется идея "всеобщего спасения", которая станет одной из центральных тем его [Дневника] за 1927 год. Однако теперь в его жизни открылся еще один духовный горизонт, который на многие годы станет для Спиридона источником бесконечных радостей и скорбей - это беседы с простыми людьми об их жизни, духовных поисках, надеждах и разочарованиях. Три года провел Спиридон на Алтае. Особую симпатию у миссионера, по его свидетельству, вызывали старообрядцы, с которыми в то время велась жесточайшая полемика. Спиридон был крайне разочарован методами, с помощью которых официальное духовенство боролось с раскольниками. Уже на Алтае миссионер выработал собственную стратегию, которой неукоснительно придерживался на протяжении всей жизни - он никогда не допускал в себе ненависти, даже к наиболее низко падшим и не желающим раскаиваться. Его оружием были любовь и поразительный дар слова, благодаря которому, судя по свидетельствам современников, на его проповедях рыдали даже самые отпетые нигилисты.
Спиридон Кисляков - фигура нетривиальная. Он напрочь лишен той соблазнительной фарисейской елейности, которая, к сожалению, нередко ощутима в некоторых формах современного благочестия. Следуя древней аскетической христианской традиции, в своих воспоминаниях он полностью обнажает свою душу перед читателем, откровенно повествуя не только о взлетах, но и о падениях. Так, к примеру, с душераздирающей простотой и искренностью описаны сцены борьбы молодого Спиридона со свойственной возрасту тягой к противоположному полу, в которой он однажды все-таки одерживает сокрушительное поражение. Спиридон оставался стоек к прелести обитательниц Константинополя, не сдался перед очарованием петроградских прелестниц - первое сильное чувство поджидало его на далеком Алтае в лице молодой обитательницы деревни Костин-Лог, простой девушки с неожиданным именем Олимпиада. Молодые люди, что называется, "по уши" влюбились друг в друга, и Спиридон дал клятвенное обещание жениться. Однако так и не решился открыться епископу в своих намерениях, начал колебаться и, в конце концов, уехал с Алтая в родную деревню, ответив отказом на письмо девушки с просьбой вернуться и выполнить свое обещание. По всему видно, что это решение Спиридону далось непросто. С разбитым сердцем он в 1898 году отправляется в заграничное путешествие. Константинополь, Афон, Александрия, Каир, Афины, две недели на о. Корфу, два незабываемых месяца в Иерусалиме, и в завершение - путешествие по Средней Азии. Надо полагать, столь насыщенный маршрут залечил прежние любовные раны молодого человека. Однако искушения на этом не закончились, и в Иерусалиме он вновь влюбился. На этот раз его сердце сразила молодая монастырская художница, которая отказалась выходить замуж, посчитав себя недостойной Спиридона. Впечатлительный юноша был сильно шокирован встречей с собственной сексуальностью. Он до конца жизни считал, что за два неудачных любовных эпизода был наказан "потерей дара слова" - то есть никогда более не мог проповедовать так хорошо, как до этих злополучных событий. Следует отметить, что тут Спиридон явно слегка преувеличивает - оставшегося дара ему все же с лихвой хватило, чтобы стать одним из наиболее выдающихся миссионеров и проповедников своего времени, а неудачи на любовном фронте стали хорошим уроком для будущего монаха, подтвердив его истинное призвание.
Далекое путешествие по центрам мировой цивилизации оказало большое влияние на Спиридона. Это было время своеобразного духовного перерождения, накопления внутреннего опыта и жизненных впечатлений. Спиридон увидел мир, в том числе и нехристианский, и был потрясен им. Он утверждался в своей вере и в собственном предназначении - вел проникновенные беседы о христианстве с дервишем из Смирны и среднеазиатским муллой, проповедовал Евангелие в глухих киргизских улусах. И все же, вернувшись в Сибирь, Спиридон ощутил, что его место именно в этом суровом крае. Через Омск и Иркутск он направляется к епископу Мефодию в Читу, откуда - в Игренскую миссиию, где начинает проповедовать среди коренных народов, в частности бурят. Здесь он опять сталкивается с огромной проблемой - местное население не хочет и не может воспринять идеи, заложенные в христианстве, не в последнюю очередь в силу враждебно-формального подхода самих миссионеров к своей задаче. Спиридон обличает церковь за массовые крещения язычников, проводимые единственно с целью увеличения количества "единоверцев" в регионе. "Я как-то сразу понял, что значит обокрасть духовно человека, лишить его самого для него ценности, вырвать и похитить у него святое святых, его природное религиозное мировоззрение, и взамен этого ничего ему не дать, за исключением разве лишь нового имени и креста на грудь" - пишет миссионер в своей книге "Из виденного и пережитого". Именно на Забайкалье Спиридон осознал, что никого нельзя обратить силой - для того, чтобы люди искренне поверили, миссионер должен интересоваться их проблемами, помогать в лечении, оказывать всестороннюю моральную поддержку, стать, в конце концов, их искренним другом. Именно таким проповедником все пять лет работы в забайкальской миссии и на протяжении остальной жизни старался быть о. Спиридон. И именно поэтому он принял решение ограничиться проповедованием Евангелия язычникам, отказавшись их насильно крестить. Однако это было нелегко. ... Спиридоном и о. Анатолием Жураковским с остальными киевскими иосифлянами резко ухудшились. Причиной тому стали допускаемые Спиридоном литургические "нововведения", а также якобы "еретические" сочинения архимандрита. Один из соавторов "Киевского воззвания" обратился с жалобой на архим. Спиридона и к митрополиту Иосифу и тот обязал архимандрита повторно раскаяться (первый раз Спиридону приносить покаяние Патриарху Тихону еще в 1923 году). Более того, митрополит Иосиф потребовал, чтобы в качестве епитимии на Спиридона был наложен годичный запрет на служение при открытых Царских вратах. Анатолий Жураковский попытался отменить этот запрет, однако на тот момент среди иосифлянских архиереев уже царила неразбериха, связанная с арестами священнослужителей. Спиридон в конце концов принял решение поехать к месту ссылки митрополита Иосифа, но так и не успел осуществить свой замысел. 11 сентября 1930 года в праздник Усекновения главы Иоанна Крестителя большое и любящее сердце этого выдающегося человека навсегда остановилось. По одной из версий, пятидесятилетний архимандрит умер от сердечного приступа, по другой - погиб от множественных пчелиных укусов, забравшись на дерево и неосторожно зацепившись за ветку рясой. Конечно, учитывая прижизненные чудачества Спиридона Кислякова, второй вариант не выглядит таким уж невероятным. Тем более, что сам архимандрит в одной из своих книг писал, что должен умереть каким-то неожиданным образом. Как бы то ни было, а 16 сентября 1930 года на похороны этого потрясающего человека собрались все босяки, бомжи и бессеребренники города Киева. Судя воспоминаниям священника Анатолия Жураковского, за тринадцать лет жизни в Киеве Спиридон Кисляков успел обаять и отогреть сердца тысяч людей - похоронная процессия растянулась на несколько километров, от Соломенского базара до Соломенского кладбища. Провожая в последний путь лучшего друга и духовного наставника, Анатолий Жураковский такими словами описывал уникальную атмосферу этих похорон: "В это воскресенье пришлось быть свидетелями и участниками необычайного: эта толпа, тысячи людей, вышедших навстречу гробу священника, - необычайна, эти люди, стоявшие около церкви в течение многих часов, встречавшие на улице, на окраине города, пришли не ради любопытства, суетной мысли, пришли хоронить своего священника, вождя, друга, научившего их верить, любить, молиться. Всё было необычайно: толпа, цветы, венок, который несли нищие, толпы детей... Может быть, когда-нибудь город наш видел более торжественные, многолюдные похороны, но не было более необычайного, чем это погребение, необычайного потому, что человек, которого мы провожали, был необычайным, не похожим на других...". Необычайной в этих похоронах была и еще одна страшная правда. Архимандрит Спиридон оказался едва ли не единственным из всех своих друзей, кто умер собственной смертью. Тучи над религиозно-интеллектуальным кружком, сформировавшимся еще в годы революции, сгущались с неумолимой быстротой. В 1931 году был арестован и сослан на погибель в советских лагерях о.Анатолий Жураковский. В 1937 его расстреляли. Священник Евгений Лукьянов, также сосланный в лагерь, в 1933 году был освобожден на четыре года, в течение которых не прекращал заниматься запрещенной церковной деятельностью и чтить память своего духовного наставника, проводя по архимандриту Спиридону регулярные панихиды на Соломенском кладбище. Но и он в 1937 году был арестован и расстрелян. В десятилетие, последовавшее за кончиной о.Спиридона, церковь потеряла многих наиболее преданных и благородных своих служителей, отказавшихся идти на компромисс с собственной совестью. Как бы это кощунственно не звучало, но Спиридону Кислякову по-своему повезло - он ушел, не видя ужасов сталинских репрессий и Второй мировой войны, которые окончательно разбили бы его и так разорванное сочувствием к человеческому горю сердце. По свидетельству сына о. Евгения Лукьянова, НКВДисты, во время допросов его отца очень сокрушались о том, что им не удалось расстерелять о. Спиридона.
Полноценное осмысление потрясающей биографии и интереснейшего творческого наследия Спиридона Кислякова, безусловно, еще впереди. Это огромная удача, что, наконец, благодаря публикации бесценных архивов архимандрита, мы сможем открыть для себя заново эту уникальную личность. Чего бы хотелось избежать на этом пути - это формализации образа о.Спиридона, попыток подогнать его под определенные рамки и "каноны". Спиридон Кисляков всю жизнь оставался церковным нонконформистом, разрушая стереотипы и презирая все формы духовного окостенения. Он был, прежде всего, очень простым, бесхитростным и кристально искренним человеком, в чем очень походил на еще одного выдающегося деятеля церковной истории ХХ века - митрополита Антония Сурожского. "Мир есть письмо Бога к людям" - в этих словах, приписываемых Спиридоном Кисляковым Платону, отражено и его собственное кредо. Всю свою жизнь архимандрит Спиридон читал это письмо, и именно поэтому запоминал все исповеди - ведь они были для него частичкой божественного послания, которое он попытался передать и нам, потомкам, в своих литературных произведениях. Масштаб личности этого человека - от моря до моря - от сибирской каторги до одесских ночлежек. Не менее велика и подлинность, глубина его переживаний. Проблемы, которые других не мучили, поскольку они знали правильные ответы из книг, Спиридон решал экзистенциально. Любил, не только духовно, но порой и плотски, а все оттого, что обладал колоссальным умением любить. Страдал, потому что не мог не страдать, видя мучения окружающих. Метался, сомневаясь в себе и окружающем мире, искал в нем и, временами, находил ростки истинного христианства. Он прожил свою жизнь по-настоящему, сердцем, вместив в себя невместимое. Он был чудаком, это несомненно. Но церковная история изобилует чудаками, а многие из них не взирая на все свои "чудачества" прославляются Церковью как святые.
Биография публикуется по.
архимандрит Спиридон (Кисляков)
Из виденного и пережитого
Воспоминания о детстве и отрочестве
На землю я появился в 1875 году. Родители у меня бедные крестьяне. Первых три года я не помню. С четвертого же года своей жизни до сего дня я помню все. Я очень рано почувствовал в себе влечение к одиночному созерцанию Бога и природы. Насколько припоминаю, меня уже с самого раннего возраста соседи считали каким-то странным мальчиком. Я чуть ли не с пяти лет начал сторониться своих товарищей по своему детскому возрасту и уходить в лес, бродить по полям, просиживать на полевых курганах, где отдавался размышлению о том: есть ли Бог, есть ли у Него жена, дети, что Он ест, пьет, откуда Он явился, кто Его родители, почему Он Бог, а не другой кто-либо, почему я не Бог, что такое я, почему я хожу, киваю головой, говорю, ем, пью, сижу, лежу и т.д., а деревья, травы, цветы этого не могут делать? Дольше всего на меня производили сильное, неотразимое впечатление солнце и в ночные часы звезды! Я никак не мог понять, каким образом солнце движется.
Были дни, когда я так увлекался солнцем, что вечером, ложась спать, я думал: вот завтра, как встану, то обязательно пойду туда, откуда оно появляется, только нужно ломоть взять хлеба и чтобы меня не видела мама. Не менее солнца меня сильно занимали и звезды; Я никак не мог понять, почему они только показывались ночью? Что они такое? Живут ли как люди, или они зажженные лампы? Особенно меня приковывал к себе Млечный путь. Однажды я от своего товарища-мальчика услышал, что учитель, который жил у них на квартире, как-то рассказывал его родителям, что солнце очень во много раз больше всей земли, а звезды тоже такие же большие, как наша земля, и есть даже больше солнца, но они нам кажутся потому лишь такими маленькими, что они очень и очень высоко от нас находятся. Этот мальчик своим рассказом до того меня заинтересовал, что я от сильного впечатления эту ночь всю напролет не спал; и рано утром, только что появилось солнце, я отправился к этому учителю. Учитель принял меня и, когда узнал цель моего к нему прихода, то сейчас же начал мне рассказывать о земле, о солнце, о звездах и т.д.
Я как сейчас помню, с каким затаенным дыханием я слушал его, а минутами я даже всхлипывал от каких-то торжественно-радостных слез. Мне казалось, что передо мною развернулась какая-то страшная, никогда не виданная мною картина!
Я долго его слушал. Когда же учитель закончил со мною беседу о природе и затем расспросил, чей я мальчик и сколько мне лет, я, под впечатлением его рассказов, отправился на свой огород, где росла конопля, зашел в самую глубь этой конопли и, пав на колени, начал молиться Богу. Не могу сейчас припомнить, чего я в это время просил у Бога. Молился так усердно и с такими слезами, что у меня лицо распухло, и глаза были налиты кровью. Через несколько дней после рассказа учителя я заболел и лежал несколько дней в постели. Мама моя после этой моей болезни стала на меня смотреть с каким-то беспокойством.
Не знаю, после этого сколько прошло времени, я уже стал учиться читать молитвы. Первая молитва была «Отче наш», затем «Богородице Дево», «Достойно есть» и т.д.
Нужно сказать правду, что я с самого детства своего почему-то любил молиться без чтения молитв, и это чувство до сегодня меня не покидает. В нашем селе, где я родился, были религиозные крестьяне, мама часто меня водила к ним. Эти крестьяне много, много моей детской душе доставили пользы. Но больше всего мою детскую душу развивали леса, поля, солнце и звезды небесные. Я никогда не забуду, с каким я сладостным восторженным чувством всегда впивался в солнце или в Млечный путь небесных светил!
Когда мне было лет семь, тогда я еще чаще прежнего стал оставлять свой дом и находиться в поле. Часто с отцом, с дядей, с работниками я выезжал в поле.
Тут еще сильнее природа располагала меня к себе.
Были ночи, когда все возле меня мертвым сном спало, и только я один бодрствовал, упиваясь до слез красотой и гармонией небесных светил. Но что больше всего меня удивляло, так это то, что я всегда в самом себе с самого раннего своего детства чувствовал сильное влечение к молитве. Как бы своей красотой меня природа ни поражала, как бы она ни наполняла мое сердце и мой ум к себе благоговением, я все же чувствовал, что этого мне мало, что есть еще уголок в душе моей, чтобы заполнить который - нужна молитва. Но молитва не церковная, молитва не с молитвами, выученными наизусть, а молитва одинокая, детская молитва, которая роднит молящегося с Богом. Однажды как-то я услышал, не припомню от кого, что на Троицу в Иерусалиме Апостолы получили огненные языки с неба и, никогда не учившись говорить иностранными языками, тут же, как получили огненные языки с неба, сразу начали свободно говорить на разных языках. Эта весть до того меня всколыхнула, что я еще до восхода солнца отправился искать Иерусалим.
Отошел от своего села каких-нибудь верст пять, идет мне навстречу женщина с ребенком на руках, она спросила меня; «Куда ты, мальчик, бежишь?» Я остановился И, вместо того, чтобы ответить ей на ее вопрос, я начал сам ее расспрашивать о том, где находится Иерусалим и куда, в какую сторону мне нужно идти, чтобы попасть в Иерусалим? Женщина смотрит на меня и улыбается, и я тоже стою и смотрю на нее и жду, когда она мне скажет о Иерусалиме и о дороге в него, по которой бы я мог скорее добраться до него. Женщина сказала мне: «Я слышала, что Иерусалим находится в той стороне, где садится солнце».
Я поклонился ей и отправился в ту сторону. Шел я больше всего чистым полем. Пришел в журавинский лес; вечером этого дня пошел сильный дождь, загремел гром, а я тогда сошел с дороги и присел под куст.
Наступила ночь. Хлеба у меня нет. Есть до смерти хочется. Утром, на следующий день, я встал и опять пошел по той же самой дороге искать Иерусалим.
Только что стал проходить лес, как слышу, что кто-то вслед мне кричит: «Остановись, куда тебя черт несет?» Я как оглянулся, то так и присел на месте. Это был мой отец. Он ехал верхом на белом коне и с плеткою в правой руке, во весь карьер мчался ко мне.
Когда он поравнялся со мной, то слез с коня, закурил махорку; посадил меня на коня и сам сел, и мы шагом отправились обратно домой. К вечеру того же дня мы были уже дома. Мама со слезами встретила нас. Отец привязал коня к плетню, с плеткой в руке вошел в избу и этой плеткой такие нарисовал на всем моем теле языки, что я две недели не мог даже с бока на бок повернуться.
С этого года я начал учиться грамоте. Прежде всего меня учил один благочестивый сосед крестьянин Сергей Тимофеевич Тимошкин. Учился я плохо. Думаю, что причиною этому была та же самая природа, в которую я весь целиком ушел тогда. Начал читать Псалтырь, Евангелие и другие книги.
Историческая Россия в результате крушения ее государственности в 1917-м году выпала из общеевропейского процесса переосмысления «неправд» т. н. христианской цивилизации. Опыт наших фронтовиков, часто израненных или психологически покалеченных, оказался на родине никому не нужным. Между тем один незаурядный русский монах, выходец из крестьян, бывший военный священник пережил на той первой тотальной мировой бойне внутренний переворот. Он переродился как личность. В оставшийся ему отрезок земного пути он в своих делах утверждал правду Христа сострадающего, открывшуюся проповеднику во всей ее пламенной бескомпромиссности. Свои прозрения об этом первозданном христианстве, о его трагедии в мире он сумел записать. И – в разгар Гражданской войны – даже издать небольшую часть своих рукописей. Свидетельство это произвело эффект разорвавшейся бомбы. По понятным причинам на родине его книги ожидало забвение, а на Западе их постепенно перевели на основные европейские языки. Теперь, через столетие после их выхода в свет, и наш читатель сможет прикоснуться к пронзительной исповеди бывшего крестьянского сына, ушедшего однажды из дому в поисках истины.
Поздней осенью 1916 года в Киеве на древнем Подоле состоялось знакомство двух необычайных людей. Их встречи, скорее всего, происходили и на Волошской улице, в помещении редакции журнала «Христианская мысль» (там же располагался и книжный магазин, принадлежащий редактору), и в доме на Боричевом Току, где жил его издатель.
Издатель, редактор, владелец магазина и профессор нравственного богословия в одном лице В.И. Экземплярский принимал у себя архимандрита Спиридона, прибывшего с Юго-Западного фронта.
В самом начале 1915 г. архимандрит – согласно собственному прошению на имя протопресвитера военного и морского духовенства Г.И. Шавельского – был отправлен на Юго-Западный фронт военным священником. Идя добровольцем, он хотел понять, как должно относиться христианину к войне и вызываемым ею катаклизмам. В действующей армии он оказался в разгар карпатской операции, в итоге которой русские войска потеряли около миллиона солдат (убитыми, ранеными и пленными). В мае того же года началось «Великое отступление» русской армии, продолжавшееся почти полгода.
В обязанности военного проповедника входило духовное окормление частей, уходящих в бой. В полевой церкви, часто просто на лесной поляне, служилась литургия, в конце которой православные воины причащались, затем произносилось наставление, после чего военные отправлялись на передовую. По приблизительным подсчетам архимандрита он в общей сложности причастил Святыми Тайнами «около 200 тысяч солдат», затем шедших «убивать христиан».
Кроме того, он был прикреплен к четырем военным госпиталям в городе Холм (пока его не заняли немцы), к бригаде народного ополчения, к школе прапорщиков и к т. н. «Главному сборному пункту» (откуда части направлялись на передовую). По долгу службы ему ежедневно приходилось сталкиваться с большим числом людей, вырванных из мирной жизни и находящихся перед лицом смерти. Он выслушивал исповеди, ему постоянно изливали свои боли, страхи и переживания солдаты (по сути, крестьяне и крестьянские дети), офицеры, юнкера, бывшие студенты, военные врачи. Он сталкивался с людьми, физически и психически покалеченными войной.
Однажды, скорее всего в сентябре 1915 года, посещая части ополченской бригады, охранявшие железные дороги Юго-Западного края, отец Спиридон попал под бомбежку. На брюхе немецкого аэроплана был нарисован черный крест, из «продольной конечности которого» на землю, на русских солдат внизу, летели смертельные бомбы. картина убийства, осененного высшим христианским символом, произвела на монаха угнетающее впечатление. Он был сотрясен до глубины души. Позже он вспоминал: «Это был такой момент в моей жизни, когда меня, как личности, не было; я как бы в самом ужасе умирал, разрываясь на мельчайшие частички, которые куда-то исчезали, уничтожались, и меня не было, а был один страх и один ужас!»
Событие это стало поворотным в дальнейшей судьбе архимандрита. В то время ему было 40 лет. Он понял, что его райская, добрая, христианская жизнь окончилась 20 лет назад, когда он фактически вступил в клир Церкви, став псаломщиком: следующую половину своей жизни он счел потраченной на служение греху. Только сейчас в нем созрела окончательная решимость вернуться к «свободе Евангельской жизни» и уже не отступать от велений совести. Еще несколько лет ушло на то, чтобы прийти в себя и бесповоротно погрузиться в дело христианского служения.
Бомбы, сброшенные с немецкого аэроплана, дали архимандриту ответ на больной вопрос о христианском отношении к войне. Все предыдущие впечатления от военных будней мгновенно сложились в одну апокалипсическую картину, раскрывшую для архимандрита ту бездну, в которое попало цивилизованное человечество, позволив себя втянуть в Первую мировую бойню. Он также осознал, что последние двадцать лет был невольным противником Христа, идя на поводу имперской политики огосударствления религии и Церкви.
Мировая война как вселенская катастрофа, как глобальный кризис христианства и цивилизации, как ослепление русских и европейцев банальностью зла и соблазном язычества, – вот то, что открылось военному священнику в разрывах бомб, а затем в лесном уединении, когда он окидывал внутренним взором свое прошлое и осмыслял причины собственного духовного плена. Он увидел себя в аду, в который пришел добровольно.
Этот новый важный опыт невольно делал архимандрита изгоем, поскольку его мысли и чувства входили в противоречие с настроениями подавляющего большинства идейных вождей тогдашнего русского общества. Не только политических и военных начальников, но и партийных активистов различных оттенков, а также деятелей культуры.
Картина складывалась парадоксальная. Вокруг себя архимандрит видел океан человеческого горя, отчаяния и потерянности. Бесконечный поток бедствий обрушился на «простых» людей, находившихся на самом низу социальной лестницы, а также на представителей других, более благополучных классов, оказавшихся на фронте и на деле столкнувшихся со своей беспомощностью перед массовым насилием. В то же время законодатели общественного мнения, в том числе и руководители Церкви, взирали на происходящее с воодушевлением. Им виделось, что война оздоровит и Россию, и христианскую цивилизацию. И даже – преобразит человечество .
Архимандрит Спиридон (Георгий Степанович Кисляков, р. 1875) родом был из крестьян Рязанской губернии, из семьи вполне православной и бедной. Духовное напряжение в семье поддерживала очень набожная и добрая мать, а отец был «как все»: отличался порой грубостью, разговор его часто перемешивался с матерщиной. При этом их село казинка Скопинского уезда в старину относилось к дворцовым владениям, здесь не было крепостного права в классическом его виде и имелись элементы местного самоуправления. Здешние крестьяне в годы детства и юности Георгия получали духовные наставления не только в местном приходе во имя великомученицы Параскевы, а и в общении с рядом своих односельчан, ревнителей веры, собиравшихся по домам и читавших Евангелие. Некоторые из них за эту ревность были сочтены церковным начальством неблагонадежными и отправлены в Сибирь.
Георгий Кисляков («Егорий», как звали его дома) окончил всего два класса церковно-приходской школы, главным итогом чего стало его пристрастие к чтению. Во многом его религиозную жизнь определяло общение с яркими представителями «народного православия»: полуюродивыми (а то и просто юродивыми) «людьми Божиими» и странниками. В 14 лет уйдя в Киев, этот «русский Иерусалим», он в итоге оказался в Андреевском монастыре на Афоне. Так началось его собственное длительное странничество. Годы жизни в монашеской республике (включая нахождение на афонском подворье в константинополе) сменяются годами послушничества в Алтайской духовной миссии, пребыванием в Иерусалиме, Средней Азии (Бухара и Хива), киргизии. Наконец в 1903 году в миссионерском Иргенском стане Забайкальской области, где он служил псаломщиком, его постригают в монахи и вскоре возводят в священный сан. После этого еще четыре года он сопровождает крестный ход по Забайкалью и проповедует среди народа. Со временем в круг его обязанностей стало входить и духовное попечение о заключенных Читинской тюрьмы (куда его зачислили священником) и Нерчинской каторги. В 1907 году его переводят в Юго-Западный край империи (нынешняя Украина).
«С сегодняшнего дня я заявляю всей вселенной, что меня от моего Христа ни государство со своими тюрьмами, сумасшедшими домами, высылками в Сибирь, смертными казнями, ни сама Церковь со своими отлучениями и постыдными проклятьями не отлучат от моего Спасителя. Отныне я христианин! я христианин!»
В первые годы бурного развития православного сегмента интернета было модно у церковных сайтов благотворительной или просветительской направленности выбирать себе «небесного покровителя». Если бы подобное захотели сделать мы, то трудно было бы найти более подходящего человека в святые покровители «Ахиллы», чем тот, о ком сегодня пойдет речь. И я уверен, что не ошибаюсь насчет «небесного» — если такой человек не блажен, то нет тогда и христианства на земле...
В издательстве ЭКСМО выходит книга архимандрита Спиридона (Кислякова) «Исповедь священника перед Церковью». Спустя сто лет этот странный, наивный и немножко нелепый человек вновь пытается не только рассказать удивительную историю своей жизни, своих размышлений и поступков, но и докричаться до Церкви — до той Церкви, которая... забыла Христа.
Будущий архимандрит родился в 1875 году в простой крестьянской семье. Он описывает свое детство и юность с таким жаром непосредственной веры и наивности, что кажется, будто читаешь автобиографическое житие древнерусского святого. С ним в детстве произошло то, что так часто, согласно житиям, случалось с другими подвижниками — избранничество от Бога. Когда ребенок уже лет с пяти без всякого толчка со стороны весь поглощен мыслями о Боге, ищет Его, задает самому себе глубокие духовные вопросы и пытается найти на них ответы.
Он ищет Бога в природе, молится в лесу своими словами, берет с собой Евангелие и читает его в поле, под пение птиц, под шорох колосьев. И уже в детстве он опытно узнает, что такая молитва — свободная, непосредственная, чистая — находит отклик, в душе пробуждается жажда быть с Богом навсегда.
Уже в юности он интуитивно открывает один из важнейших законов человеческой мудрости и трезвости: он учится слушать и слышать других. Это и впоследствии постоянно будет отличать его: слово ближнего, боль другого будут откликаться в нем тысячекратно.
Так в подростковом возрасте он встречает Божьего человека, простого крестьянина, странника Семена, вместе с ним ходит по монастырям, насыщаясь духовными беседами в пути, братской молитвой и дружбой (хотя тот человек годился ему скорее в деды).
Он не только доходит пешком до Киевских святынь, но, влекомый Божьим призывом, пытается попасть на Афон. И он попадает — чудом, к которому привело его простодушие.
На Афоне он ищет подвижников, начинает сам подвизаться. Но его простодушие не есть глупость: он не только видит добрых подвижников и учится у них, но ясно осознает, что и на Афоне многое испорчено: монахи враждуют, там царит жесточайший национализм и вытекающая из него ненависть друг к другу. Он видит, как монахов одолевает страсть к деньгам, и как из-за этого те теряют любовь и становятся озлобленными.
Он двигается дальше в своих поисках: живет в Константинополе, бывает в Иерусалиме, путешествует по другим местам. Он ужасается тому, что видит в Святом граде: как православные поставили торговлю Божьей святыней на поток, какое кощунство происходит вокруг всего этого. Уже тогда он глубоко задумывается, как же так можно — продавать благодать, вновь распинать Христа, меняя Его на деньги!
Он попадает в Забайкалье, там начинает в качестве мирянина-миссионера ходить с многолетними крестными ходами, произносит горячие проповеди, его слушают тысячи человек, он гордится собой, видит себя ревнителем веры и... падает: согрешает блудно с девушкой.
В «Исповеди» Спиридон говорит, что жизнь его тогда разделилась на две части: до 22 лет он жил с Богом, а после — целых 23 года — он жил в отчаянии, без Бога, на место Бога поставив самого себя. Хотя именно в это время он принимает монашество, священный сан, продолжает проповедовать в крестных ходах.
Но жизнь его поменялась: он вместо Бога служит земному начальству, своей гордости, деньгам, славе.
Недаром книга Спиридона Кислякова называется «Исповедь»: он действительно публично исповедуется в этом, искренне горюет, страдает и плачет — не на публику, не ради ореола кающегося грешника, — а от всего большого искреннего сердца.
Но его сердце по-прежнему чутко и открыто голосу другого человека. И вот он встречает крещеного еврея, который так искренне любил Спасителя, так ревностно Его проповедовал, что, по словам Спиридона, он даже приревновал этому «апостолу XIX-го века», он вновь вспомнил, как сам любил Христа в чистом детстве. Он вновь нащупывает пути ко Спасителю, начинает осознавать, что и сам постоянно предает и продает Христа: служа за деньги, проповедуя, надеясь получить награду, используя святыню — чудотворные иконы в крестных ходах — как способ выманивания денег из простого народа.
Из Забайкалья он попадает в Каменец-Подольск, служит там и... встречает свою любовь. Да, вот такой грешный иеромонах: четыре года взаимной любви с некой чудесной доброй девушкой — и продолжает служить, проповедовать... Он это осознает, горько кается, но все равно: эта любовь для него так чиста, что он не просто умоляет Бога простить их, но и обещает молить Христа до скончания дней, чтобы Тот взял эту девушку к Себе в рай, сопричислил однажды ко святым... Жаль, что Спиридон никак не описывает, чем закончились их отношения.
Он переезжает в Одессу, служит там среди простого народа, среди рабочих. И его обостренное чувство правды вновь начинает мучить его. Он видит, что есть только один-единственный способ быть пастырем других людей: показывать своим примером жизнь истинного христианина.
Когда он еще окормлял каторжников в Забайкалье, он видел, как эти грешники искренне каются, как они хотят прощения Христа, и он ощущал себя недостойным их. Также и потом: он видел тяжелую нищенскую жизнь рабочих и понимал, что проповедовать им можно, только став одним из них. А иначе ты не имеешь права говорить им о Христе, если сам потом идешь в свою удобную квартиру, сладко ешь и пьешь, живешь другой жизнью.
И монах-миссионер пошел к людям: он шел в подвалы, на чердаки, общался со всеми, слушал всех, пытался помочь словом и делом.
Спиридон Кисляков по образу жизни был настоящим экуменистом: он принимал любого человека, как Христа, не обращая внимания на конфессию. Не терпел он только фальшивых людей.
Он внимательно слушал критику от языческих лам, которые обвиняли христианских миссионеров в том, что те лгут, и после проповеди вместо Христа вслед за ними приходят пушки. И Спиридон признавал горькую правду этого и сокрушался, что сам, как миссионер, занимался тем же самым.
Потом, когда уже накануне революции он служил в Киеве в основанном им и профессором Василием Экземплярским обществе «Иисуса Сладчайшего», для него не было разницы: православный ты или католик, еврей или протестант — его сердце было открыто для всех.
Еще в Забайкалье Спиридона застали русско-японская война и революция 1905 года. Он много общался с разными революционерами, при этом мучительно пытаясь понять, как возможно совместить христианство и благословение убивать другого человека.
Первая мировая война застает его в Одессе. Тогда патриотический угар охватывает всех, Церковь горячо призывает идти и убивать нечестивых германцев. И в те дни Спиридон произносит свою знаменитую проповедь, которую заканчивает словами: «Пока христиане будут вести войны, до тех пор они ни в коем случае не вправе называть себя христианами».
Впервые с церковного амвона звучит проповедь пацифизма, один человек осмеливается выступить против всеобщего милитаристского безумия. Результат предсказуем: на него доносят архиерею, а тот заявляет: «Настоящая война есть священная война», и угрожает сдать Спиридона гражданскому начальству, если он не замолчит.
Собратья монахи, священники его не понимают, считают еретиком, он живет в атмосфере подозрения и неприязни. И тогда иеромонах Спиридон... идет на войну. Он еще колеблется, пытается понять: прав он или нет, может быть, все же возможна священная война, может быть, допустимо христианам убивать других христиан? Может быть, необходимо выдумывать явления Богородицы над полем боя, где Божья Матерь якобы благословляет «благочестивое воинство» убивать других Божьих детей...
И Спиридон получает этот опыт. Он видит своими глазами, как люди убивают друг друга. Он вновь готов услышать и принять горькую правду от ближнего: например, от военного хирурга, который, устав от сотен и тысяч смертей, обличает церковников за то, что они ничего не делают, чтобы остановить войну.
Он слушает простого солдатика, который недоумевает: «Батюшка, как же я теперь пойду после причастия на позицию? Ведь я принял в себя Самого Христа, я ведь теперь органически соединился с моим христианским Богом, как же я теперь пойду убивать людей? Ведь в моем лице будет Сам Христос убивать людей, а если меня убьют, то вместе со мною и Сам Христос будет убит. Как же мне теперь быть?» И духовный отец не знает, что ответить на этот жизненно важный вопрос.
И наконец, Спиридон слушает юного «нигилиста», юнкера, который тоже кидает ему правду в лицо: «Что может быть хуже, как всю свою жизнь болтать красивые фразы и рукою палача убивать саму христианскую жизнь? Я знаю многих епископов, которые с амвона распинаются в защиту девства, чистоты плоти и духа, а сами имеют любовниц! И много я знал подобных проповедников христианства. Вот эта-то в людях ложь, отвратительная фальшь и мерзкая маска лицемерия мне противны, и я их не выношу. (..) Молю вас, отец Спиридон, будьте хоть вы одним истинным, христианским священнослужителем».
И отец Спиридон решает стать таковым. Он проклинает свое участие в этом лицемерии, обличает себя и всю Церковь за то, что забыт Христос и жизнь по Его слову. И он формулирует главную аксиому, опору своего мировоззрения: «Нагорная проповедь Христа есть истинное христианство». Догматы, Символ веры, богослужение, все книжное богословие, вся история Церкви, начиная с IV века, когда Церковь сплелась с государством в «симфонии» — все это «головное» как бы христианство ничто без «волевого» христианства, которое заключается в последовательном исполнении учения Нагорной проповеди своей конкретной жизнью.
И тут Кисляков сближается со Львом Толстым, которого он очень любит и называет бо́льшим христианином, в сравнение с теми, кто отлучал его от Церкви. Потому что христианство не в словах, а в опыте честной жизни по Христу и со Христом. И все, что этому противоречит, должно быть отвергнуто как ложное, мертвое.
Так отец Спиридон становится христианским анархистом. Он верит, что только свободное братство христиан, построенное на евангельских началах, может реально преобразовать мир, стать настоящей Церковью. И первейшим врагом Христа он называет государство. То государство, которое подчинило себе Церковь, сделало ее религиозным ведомством, превратив христовых служителей в служителей антихриста.
«Учение Христа для государства смерть.
А Самого Христа оно считает за святого анархиста с динамитом в руках. Чтобы сохранить себя и не быть раздавленным Евангелием, государственная дипломатия оградила себя от Христа благодарным церковным духовенством».
Блаженный идеалист не только мечтает о таком братстве: он реально пытается создать его в Киеве в 1916 году, братство «Иисуса Сладчайшего», участниками которого были тысячи человек, те тысячи, которые потом пришли проводить его в последний путь в 1930 году...
В самом начале революции архимандрит Спиридон еще верит в осуществимость своих идеалов во всецерковном масштабе, он верит в покаяние Церкви за заблуждения последних полутора тысяч лет: он пишет свою «Исповедь», посылает ее собравшемуся Поместному собору, но безрезультатно. Мало того, вскоре митрополит Киевский Антоний (Храповицкий) обвиняет Спиридона в сектантстве за то, что тот... читает тайные молитвы литургии вслух, считая это наиважнейшим условием — участие мирян в общем литургическом действе. Собратья вообще практически не понимали этого романтика, лишь малое количество друзей было у него среди клира (один из них — священник Анатолий Жураковский).
Не принял Спиридон и «Декларацию» митрополита Сергия (Страгородского), да и не мог этот анархист согласиться с подобным раболепством перед ненавистным ему государством. Он вместе с общиной уходит к «иосифлянам», но и там на него смотрят косо, запрещая служить привычным образом. А через три года он умирает.
Вот уже скоро тридцать лет, как идет возрождение Русской Церкви, но имя архимандрита Спиридона Кислякова остается практически неизвестным, его наследие игнорируют. И правильно делают. Потому что «Исповедь священника перед Церковью» во много раз страшнее для официальной Церкви, чем «Исповедь послушницы» Марии Кикоть, которая наделала столько шума. Идеи, которые высказывал отец Спиридон, реально способны сокрушить весь тот привычный, закоснелый, «традиционный» образ жизни Церкви — не только Русской, — которым она жила последние 1700 лет.
«Я же ищу Христову Церковь, ту Церковь, в которой находились бы Сам лично живой Христос, полнота Христова Духа, жизнь по учению божественного Евангелия и свобода человеческого духа, осуществляющего в себе и через себя, во всей полноте, жизнь Христову в соборной апостольской церковной жизни. Где же она, матушка? где же она, кормилица наша?»
Всемирное братство христиан на основе Нагорной проповеди, без преклонения перед догматами, иерархией, храмами, иконами, мощами — только Христос, только жизнь в любви, свободе и единстве с Богом и друг другом — так видел будущее Кисляков. И так обличал лицемерное «историческое» христианство:
«Кто считает себя христианином и не живет по Нагорной проповеди, тот лжец, лицемер и открытый язычник. Пусть он будет сам святейший папа, сам святейший патриарх — наместник Христа, пусть он будет величайший подвижник на земле, пусть он сам своим словом будет воскрешать мертвых, творить чудеса, переставлять с места на место горы и т. д., но если он не живет по Нагорной проповеди Христа, он жалкий фигляр и крещеный антихрист».
Это страшные идеи. Их лучше забыть, стереть из памяти имя наивного романтика, нахального анархиста, еретика и самочинника, непокорного, несломленного юродивого, который не выносил лицемеров в рясах, болтунов на амвоне и богословствующих ханжей.
«Исповедь священника перед Церковью» — одна из важнейших христианских книг XX века. Голос архимандрита Спиридона (Кислякова) не был услышан сто лет назад. Будет ли он услышан в XXI веке?..
Читать полностьюАрхимандрит СПИРИДОН (Кисляков) (1875—1930)
О жизни Спиридона Кислякова до сих пор было известно немного. Большинство доступной информации содержалось в собственных сочинениях проповедника, изданных еще при его жизни — «Из виденного и пережитого. Записки русского миссионера» («Христианская мысль», 1917), «Исповедь священника перед церковью» (К., 1919) и «Царь Христианский» (К., 1920), а также в отрывочных воспоминаниях современников. Печатались книги о. Спиридона и на Западе. В пятидесятых годах прошлого века вышло несколько изданий его воспоминаний на французском. В 1994 г., стараниями католического монаха из Бельгии Антония Ламбрехта, «Из виденного и пережитого» вышли также и по-немецки. Эти издания вызвали большой интерес в научных христианских кругах Запада. Однако в последнее время были найдены и готовятся к публикации рукописи нескольких фундаментальных произведений архимандрита Спиридона — [Дневник], [Из воспоминаний], [Размышления над Евангелием] и [Психологические типы]. Автору данной статьи посчастливилось ознакомиться с этими документами, которые в настоящее время готовятся к публикации в киевском издательстве «Центр православной книги». Они дают гораздо более полную картину биографии отца Спиридона, а также проливают свет на особенности его богословского видения.
Даже краткое знакомство с произведениями Спиридона Кислякова увлекает не только высоконравственным содержанием, но и уникальностью стиля — Спиридон пишет легко и душевно, так что в какой-то момент он предстает перед читателем невидимым собеседником, повествующим о своей жизни и приключениях духа. Биография отца Спиридона интереснейшие с исторической точки зрения материалы. Дореволюционные годы, Первая Мировая война, революция, гражданская война, эпоха зарождающегося сталинизма — эти вехи отечественной истории оставили неизгладимый отпечаток в жизни Спиридона, чьи произведения насквозь пронизаны духом эпохи.
Детские воспоминания Спиридона (содержащиеся в его рукописи [Из воспоминаний], а также в книге «Из виденного и пережитого») — это история о мальчике, который, родившись в бедной крестьянской семье, с первых лет своего существования был полностью поглощен поиском духовного содержания окружающего мира. Спиридон (в миру Георгий Степанович Кисляков) родился 4 марта 1875 года в с. Козинка Скопинского уезда (250 км к югу от Москвы). Это была простая русская деревня, жизнь обитателей которой, по свидетельству Спиридона, состояла из изнурительных сельскохозяйственных работ и редких праздников с неминуемым пьянством и мордобитием. Однако Спиридон с огромной нежностью вспоминает детские годы — свою мать, простую религиозную женщину, которая более всего на свете хотела, чтобы сын вырос достойным человеком и не походил на своего отца, который, судя по всему, не соответствовал идеалу христианской кротости. Спиридон сызмальства отличался повышенной чувствительностью. Особенно его увлекала природа, она была тем храмом, куда он и в детстве, и на протяжении всей жизни удалялся, чтобы в уединении предаваться размышлениям о Боге и созерцанию красоты его творения.
Восторженное и талантливое описание природных явлений, занимает значительное место в произведениях архимандрита Спиридона. По особенно трепетному отношению к творению он близок к одному из наиболее известному святых Западной Церкви — Франциску Ассизскому. Следует заметить, что для Спиридона тема Божьего творения была столь же близкой, а, возможно он даже дерзновеннее ставит вопрос о природе в десятках своих литургических гимнов. Уже очень рано в душе будущего монаха, помимо особого трепета к природе, зарождается острейший интерес к ее создателю. «Много, о, как много я в детстве думал о Боге! Меня еще очень сильно занимало то, как Бог появился? Откуда Он? …Почему я не Бог? Почему леса, камни, реки, солнце, луна, звезды, земля — не Бог? Как Бог может править и людьми, и солнцем, и звездами, и небом, и землею, и жизнью, и смертью? Ничего я не
понимаю об этом, а уж как я хочу все это знать!» — пишет в своих воспоминаниях архимандрит. «Зрелый» Спиридон в своих воспоминаниях обращается к своей юности, вспоминая, какое огромное значение для него в те годы имело общение с Богом.
Мальчик, с детства наделенный удивительным поэтическим восприятием мира и неестественным для своего возраста духовным голодом, естественно, приходит в церковь, которая привлекает его своим эстетическим и духовным превосходством над окружающей деревенской реальностью. Христианские праздники, паломничества в близлежащий Задонск, а после и в Киев, вызывают в нем экстатический восторг. Особенно сердце будущего священнослужителя потрясают церковные песнопения — единственная на тот момент знакомая ему форма «высокого искусства».
Воспоминания Спиридона Кислякова о своем детстве полны интереснейших деталей. Однако сразу бросаются в глаза два события, которые в некотором роде предопределили его дальнейшую судьбу. Первое событие — это встреча крестьянского ребенка во сне с Оригеном. «Он с котомкою на спине, длинноликий, безбородый, босой, с палкою в руках явился мне во сне» — пишет Кисляков. Далее в своих воспоминаниях Спиридон вновь неоднократно упоминает о своей привязанности к Оригену. Как будто существовала некая невидимая пуповина, связывавшая русского миссионера с выдающимся богословом древности. Любопытно, что эта привязанность носила абсолютно иррациональный характер — Ориген был настоящим детским героем маленького Егорки, который, похоже, полюбил само имя этого богослова еще задолго до того как стал способен понять кто он таков и в чем суть его учения. Интересно, что именно общая с Оригеном идея всеобщего спасения (апокастасиса) стала впоследствии одной из центральных тем богословия о. Спиридона и нашла свое отражение в последней части его [Дневника]: художественном видении Страшного Суда и последующего спасения всех в Боге, которое посетило его за три года до смерти. Второе знаменательное событие своего детства Спиридон описывает такими словами: «В один из дней моих ранних лет я оставил дом и отправился в Иерусалим. Я от кого-то слышал, что там в День Святой Троицы апостолы получили огненные языки. Почему бы и мне не получить такой дар Неба? И вот я рано отправился искать тот Иерусалим. … Отойдя от села верст пять-шесть, я встретил женщину с ребенком, которая тотчас спросила меня: куда ты, мальчик, бежишь? Вместо ответа я ее сам спрашиваю: где находится Иерусалим и куда, в какую сторону мне нужно идти, чтобы найти его? Женщина смотрит на меня с удивлением и улыбается и говорит мне: я слышала, что Иерусалим находится в той стороне, где заходит солнце. Я поклонился и снова ударился искать Иерусалим. Стало вечереть. Пришел я в Журавинский лес; пошел сильный дождь, загремел гром, я свернул с дороги и присел под куст. Стало жутко. Устал. Есть захотел. Не спится. Хочется скорее добраться до Иерусалима. На зорьке, по-видимому, я только уснул. Утро. При восходе солнца я оставил свой ночлег, пошел прежней дорожкой опять в Иерусалим. Только что я начал проходить лес, как увидел за собою погоню. Отец догнал меня верхом и вернул домой. Здесь я был хорошо наказан». Тут мы видим сильное и непосредственное чувство доверия к Богу, преданность ему. Данное событие предвосхитило дальнейшую жизнь мальчика, который, единожды убежав из дому, так и пробродяжничал весь век, проповедуя нищим и обездоленным.
Этот первый неудавшийся побег приоткрывает еще одну сторону личности Спиридона Кислякова — чудачество, ведь паломничество в небесный Иерусалим — центральная тема для всех юродивых. В духовном облике взрослого Спиридона будут отчетливо прослеживаться некоторые черты, свойственные народной святости, а так называемые «юродивые» всегда будут присутствовать в его жизни, играя в ней роль неких «глашатаев воли господней». Следует отметить, что и первый учитель Спиридона — это «полуюродивый» крестьянин Степан (позже иеромонах Пронского монастыря Кириад), вместе с которым Кисляков отправляется в
монастырь в соседний город Пронск, где остается церковной служкой. Однако через какое-то время Спиридон опять возвращается домой — долго сидеть на одном месте этому мальчику не по нраву. А через некоторое время во время паломничества в Задонский монастырь он получает невероятное предсказание от еще одного «чудака» — иеромонаха Иосифа: «Через год будешь на Афоне». Эта перспектива так поразила сердце тринадцатилетнего подростка, за плечами которого было всего два класса церковно-приходской школы, что он, забыв обо всем, во время паломничества в Киев решается идти пешком без денег в Одессу, с тем, чтобы оттуда переправиться на Афон. На этот раз «побег» оказывается удачным, и осенью 1889 года, благодаря невиданному упорству и счастливому стечению обстоятельств, Спиридон, оказывается в Андреевском скиту, расположенном в далекой греческой монашеской республике. Тут он, собственно, и превращается из отрока Георгия в послушника Спиридона. Афон стал для Спиридона очередным потрясением. Время, проведенное тут, будущий миссионер называет лучшим в своей жизни. «Исполняя возложенное на меня послушание, я чувствовал, что нахожусь в какой-то духовной мастерской, в которой меня энергично и умело совершенно перестраивают» — пишет он об этом периоде своего личностного становления. Немалый раздел воспоминаний отца Спиридона посвящен описанию жизни и быта афонского скита, а также рассказам о его обитателях — монахах, старцах, подвижниках, многие из которых на страницах его повествования выписаны очень ярко и выпукло. Молодого послушника поражает красота и величие богослужений, особенно праздничных. «Такие всенощные, как под Рождество, Крещение, Благовещение, Вознесение, особенно Троицу, Преображение и т. п. своей торжественностью, необыкновенным духовным величием церковной мистической поэзии переносят человека с земли на небо, да еще на какое небо, где, чудится, не люди прославляют Бога, а сами бесплотные духи — херувимы и серафимы, превратившиеся в невообразимо сладостный тонический гимн воспевания и прославления воплотившегося Бога Слова в человеческую тварную природу!» — пишет он. Однако такое благоговение не превращает Спиридона в благочестивого «слепца» — он остро подмечает также и недостатки Афонской жизни — межнациональную рознь среди монахов, духовное тщеславие, а также нередкие случаи алкоголизма. Но подобные примеры не вызывают в Спиридоне злобы: «Те иноки, которые делают в своей жизни те или иные отклонения от духовного напряжения …просто выражают ими свою человеческую усталость или даже беспомощность в беспрерывной борьбе со злом в себе самих» — объясняет он.
В марте 1890 года Спиридон отправляется в Константинополь, где в течение двух с половиной лет исполняет послушание повара на Андреевском Афонском подворье. «Кто в этом городе не был, тот не знает, что такое вообще Константинополь! Царьград! Он — красота и гордость всех существующих на земном шаре городов» — восклицает Спиридон, однако далее отмечает, что именно в этом древнем селении ему, семнадцатилетнему юноше, довелось столкнуться с множеством невиданных доселе соблазнов. Красивые девушки, роскошная пища и шикарные вина, близкое соприкосновение со светской жизнью, «людская похвала» — большой город не на шутку искушал юного монаха. Однако Спиридону удалось преодолеть соблазны, и вместо того, чтобы пуститься во все тяжкие, он все активней размышляет над извечными богословскими вопросами, с юношеским пылом пытаясь разгадать загадку мироздания и раскрыть секрет возникновения человеческой души. Все сильнее молодого Спиридона начинает волновать проблема духовного тщеславия, а также «церковной гордости». С горечью описывает он чувства, возникшие в нем во время созерцания похоронной процессии патриарха Дионисия. "Процессия была торжественная, но в этом похоронном торжестве, была только мишурная внешность без всякого в себе религиозного настроения. Тогда я глубоко задумался и сквозь слезы сказал сам себе: «Убийцами христианства являются одни представители церкви
Христовой!» Уже в это время становится заметным некоторый антагонизм Спиридона в отношении официальных церковных властей. Эти настроения Спиридон вкладывает в уста одного из своих собеседников, однако по тону повествования очевидно, что и сам автор придерживается аналогичных взглядов. «Семнадцать веков … своею властью духовенство, точно проволочным бичом, выгоняет Самого Христа из Его церкви, как ее Основателя … благодаря такой власти, которую они похищают у Христа, они и породили и доселе порождают всякие расколы и всякие разделения в Церкви» — эти строки Спиридона до сих пор звучат болезненно, но тем более актуально.
После Константинополя вновь Афон. Но вскоре Спиридон опять отправляется в путешествие, на этот раз назад в Россию — на Андреевское афонское подворье в Петрограде исполнять послушание певчего. После Афона жизнь в чиновничьем Петрограде представлялась Спиридону сущей мукой. Опять нагрянули соблазны большого города, духовный уровень местных монахов оставлял желать лучшего, не говоря уже о послушниках, принадлежавших, по словам Спиридона, к типу «монастырского босячества» и разрешавших себе откровенно хулиганские выходки. Вскоре Кисляков отправляется в родную деревню, где знакомится с юродивым крестьянином Максимом Павловским, встретившим Спиридона очередным в его жизни знаковым предсказанием: «Откуда ко мне пришел сибирский миссионер! Ах, Боже мой, сибирский миссионер! Дивны дела Божии!». Мы так никогда и не узнаем, в чем секрет столь часто сбывавшихся предсказаний в жизни отца Спиридона. Возможно, встречавшиеся на его пути «юродивые» действительно обладали даром «прозорливости», а может, и сам монах был тому причиной, вернее, его искренняя вера, дававшая ему могучий импульс для совершения невозможных на первый взгляд поступков. Надо сказать, Спиридон и сам интересовался проблемой сущности духовной прозорливости, приходя к выводу, что это определенное «гносеологическое божественное состояние», пребывая в котором человек переживает в себе божественную реальность. Как бы то ни было, а спустя буквально пару недель, уже в Петрограде келейник митрополита Палладия вдруг предложил Спиридону: «Слушай, мой друг, хочешь поехать в Сибирь в качестве миссионера...?». Спиридон, по его словам, был так потрясен удивительным стечением обстоятельств, что, не задумываясь, ответил утвердительно.
С этого момента в жизни Спиридона Кислякова начался абсолютно новый этап. В декабре 1894 он путешествует по железной дороге до Омска, а потом уже на конях через Томск едет в г.Бийск к епископу Мефодию. Тут в беседах с миссионерами, уже не один год проповедующими христианство алтайским жителям, он утверждается в желании стать миссионером. Как и в случае с путешествием на Афон, Спиридон загорается идеей и не желает замечать никаких преград для ее воплощения в жизнь. И вот 17 мая 1895 года он начинает проповедовать Евангелие в Алтайском крае. Как и прежде, новоиспеченный миссионер много времени уделяет размышлениям на общехристианские темы. В частности, судя по всему, именно в этот ранний сибирский период у него окончательно оформляется идея «всеобщего спасения», которая станет одной из центральных тем его [Дневника] за 1927 год. Однако теперь в его жизни открылся еще один духовный горизонт, который на многие годы станет для Спиридона источником бесконечных радостей и скорбей — это беседы с простыми людьми об их жизни, духовных поисках, надеждах и разочарованиях. Три года провел Спиридон на Алтае. Особую симпатию у миссионера, по его свидетельству, вызывали старообрядцы, с которыми в то время велась жесточайшая полемика. Спиридон был крайне разочарован методами, с помощью которых официальное духовенство боролось с раскольниками. Уже на Алтае миссионер выработал собственную стратегию, которой неукоснительно придерживался на протяжении всей жизни — он никогда не допускал в себе ненависти, даже к наиболее низко падшим и не желающим раскаиваться. Его оружием были любовь и поразительный дар слова, благодаря которому, судя по
свидетельствам современников, на его проповедях рыдали даже самые отпетые нигилисты.
Спиридон Кисляков — фигура нетривиальная. Его речь лишена ноток фарисейской елейности, которая режет ух и сегодня. Следуя древней аскетической христианской традиции, в своих воспоминаниях он полностью обнажает свою душу перед читателем, откровенно повествуя не только о взлетах, но и о падениях. Так, к примеру, с душераздирающей простотой и искренностью описаны сцены борьбы молодого Спиридона со свойственной возрасту тягой к противоположному полу, в которой он однажды все-таки одерживает сокрушительное поражение. Спиридон оставался стоек к прелести обитательниц Константинополя, не сдался перед очарованием петроградских прелестниц — первое сильное чувство поджидало его на далеком Алтае в лице молодой обитательницы деревни Костин-Лог, простой девушки с неожиданным именем Олимпиада. Молодые люди, что называется, «по уши» влюбились друг в друга, и Спиридон дал клятвенное обещание жениться. Однако так и не решился открыться епископу в своих намерениях, начал колебаться и, в конце концов, уехал с Алтая в родную деревню, ответив отказом на письмо девушки с просьбой вернуться и выполнить свое обещание. По всему видно, что это решение Спиридону далось непросто. С разбитым сердцем он в 1898 году отправляется в заграничное путешествие. Константинополь, Афон, Александрия, Каир, Афины, две недели на о. Корфу, два незабываемых месяца в Иерусалиме, и в завершение — путешествие по Средней Азии. Надо полагать, столь насыщенный маршрут залечил прежние любовные раны молодого человека. Однако искушения на этом не закончились, и в Иерусалиме он вновь влюбился. На этот раз его сердце сразила молодая монастырская художница, которая отказалась выходить замуж, посчитав себя недостойной Спиридона. Впечатлительный юноша был сильно шокирован встречей с собственной сексуальностью. Он до конца жизни считал, что за два неудачных любовных эпизода был наказан «потерей дара слова» — то есть никогда более не мог проповедовать так хорошо, как до этих злополучных событий. Следует отметить, что тут Спиридон явно слегка преувеличивает — оставшегося дара ему все же с лихвой хватило, чтобы стать одним из наиболее выдающихся миссионеров и проповедников своего времени, а неудачи на любовном фронте стали хорошим уроком для будущего монаха, подтвердив его истинное призвание.
Далекое путешествие по центрам мировой цивилизации оказало большое влияние на Спиридона. Это было время своеобразного духовного перерождения, накопления внутреннего опыта и жизненных впечатлений. Спиридон увидел мир, в том числе и нехристианский, и был потрясен им. Он утверждался в своей вере и в собственном предназначении — вел проникновенные беседы о христианстве с дервишем из Смирны и среднеазиатским муллой, проповедовал Евангелие в глухих киргизских улусах. И все же, вернувшись в Сибирь, Спиридон ощутил, что его место именно в этом суровом крае. Через Омск и Иркутск он направляется к епископу Мефодию в Читу, откуда — в Игренскую миссиию, где начинает проповедовать среди коренных народов, в частности бурят. Здесь он опять сталкивается с огромной проблемой — местное население не хочет и не может воспринять идеи, заложенные в христианстве, не в последнюю очередь в силу враждебно-формального подхода самих миссионеров к своей задаче. Спиридон обличает церковь за массовые крещения язычников, проводимые единственно с целью увеличения количества «единоверцев» в регионе. «Я как-то сразу понял, что значит обокрасть духовно человека, лишить его самого для него ценности, вырвать и похитить у него святое святых, его природное религиозное мировоззрение, и взамен этого ничего ему не дать, за исключением разве лишь нового имени и креста на грудь» — пишет миссионер в своей книге «Из виденного и пережитого». Именно на Забайкалье Спиридон осознал, что никого нельзя обратить силой — для того, чтобы люди искренне поверили, миссионер должен
интересоваться их проблемами, помогать в лечении, оказывать всестороннюю моральную поддержку, стать, в конце концов, их искренним другом. Именно таким проповедником все пять лет работы в забайкальской миссии и на протяжении остальной жизни старался быть о. Спиридон. И именно поэтому он принял решение ограничиться проповедованием Евангелия язычникам, отказавшись их насильно крестить. Однако это было нелегко. ... Спиридоном и о. Анатолием Жураковским с остальными киевскими иосифлянами резко ухудшились. Причиной тому стали допускаемые Спиридоном литургические «нововведения», а также якобы «еретические» сочинения архимандрита. Один из соавторов «Киевского воззвания» обратился с жалобой на архим. Спиридона и к митрополиту Иосифу и тот обязал архимандрита повторно раскаяться (первый раз Спиридону приносить покаяние Патриарху Тихону еще в 1923 году). Более того, митрополит Иосиф потребовал, чтобы в качестве епитимии на Спиридона был наложен годичный запрет на служение при открытых Царских вратах. Анатолий Жураковский попытался отменить этот запрет, однако на тот момент среди иосифлянских архиереев уже царила неразбериха, связанная с арестами священнослужителей. Спиридон в конце концов принял решение поехать к месту ссылки митрополита Иосифа, но так и не успел осуществить свой замысел. 11 сентября 1930 года в праздник Усекновения главы Иоанна Крестителя большое и любящее сердце этого выдающегося человека навсегда остановилось. По одной из версий, пятидесятилетний архимандрит умер от сердечного приступа, по другой — погиб от множественных пчелиных укусов, забравшись на дерево и неосторожно зацепившись за ветку рясой. Конечно, учитывая прижизненные чудачества Спиридона Кислякова, второй вариант не выглядит таким уж невероятным. Тем более, что сам архимандрит в одной из своих книг писал, что должен умереть каким-то неожиданным образом. Как бы то ни было, а 16 сентября 1930 года на похороны этого потрясающего человека собрались все босяки, бомжи и бессеребренники города Киева. Судя воспоминаниям священника Анатолия Жураковского, за тринадцать лет жизни в Киеве Спиридон Кисляков успел обаять и отогреть сердца тысяч людей — похоронная процессия растянулась на несколько километров, от Соломенского базара до Соломенского кладбища. Провожая в последний путь лучшего друга и духовного наставника, Анатолий Жураковский такими словами описывал уникальную атмосферу этих похорон: «В это воскресенье пришлось быть свидетелями и участниками необычайного: эта толпа, тысячи людей, вышедших навстречу гробу священника, — необычайна, эти люди, стоявшие около церкви в течение многих часов, встречавшие на улице, на окраине города, пришли не ради любопытства, суетной мысли, пришли хоронить своего священника, вождя, друга, научившего их верить, любить, молиться. Всё было необычайно: толпа, цветы, венок, который несли нищие, толпы детей... Может быть, когда-нибудь город наш видел более торжественные, многолюдные похороны, но не было более необычайного, чем это погребение, необычайного потому, что человек, которого мы провожали, был необычайным, не похожим на других...». Необычайной в этих похоронах была и еще одна страшная правда. Архимандрит Спиридон оказался едва ли не единственным из всех своих друзей, кто умер собственной смертью. Тучи над религиозно-интеллектуальным кружком, сформировавшимся еще в годы революции, сгущались с неумолимой быстротой. В 1931 году был арестован и сослан на погибель в советских лагерях о.Анатолий Жураковский. В 1937 его расстреляли. Священник Евгений Лукьянов, также сосланный в лагерь, в 1933 году был освобожден на четыре года, в течение которых не прекращал заниматься запрещенной церковной деятельностью и чтить память своего духовного наставника, проводя по архимандриту Спиридону регулярные панихиды на Соломенском кладбище. Но и он в 1937 году был арестован и расстрелян. В десятилетие, последовавшее за кончиной о.Спиридона, церковь потеряла многих наиболее преданных и благородных своих служителей,
отказавшихся идти на компромисс с собственной совестью. Как бы это кощунственно не звучало, но Спиридону Кислякову по-своему повезло — он ушел, не видя ужасов сталинских репрессий и Второй мировой войны, которые окончательно разбили бы его и так разорванное сочувствием к человеческому горю сердце. По свидетельству сына о. Евгения Лукьянова, НКВДисты, во время допросов его отца очень сокрушались о том, что им не удалось расстерелять о. Спиридона.
Полноценное осмысление потрясающей биографии и интереснейшего творческого наследия Спиридона Кислякова, безусловно, еще впереди. Это огромная удача, что, наконец, благодаря публикации бесценных архивов архимандрита, мы сможем открыть для себя заново эту уникальную личность. Чего бы хотелось избежать на этом пути — это формализации образа о.Спиридона, попыток подогнать его под определенные рамки и «каноны». Спиридон Кисляков всю жизнь оставался церковным нонконформистом, разрушая стереотипы и презирая все формы духовного окостенения. Он был, прежде всего, очень простым, бесхитростным и кристально искренним человеком, в чем очень походил на еще одного выдающегося деятеля церковной истории ХХ века — митрополита Антония Сурожского. «Мир есть письмо Бога к людям» — в этих словах, приписываемых Спиридоном Кисляковым Платону, отражено и его собственное кредо. Всю свою жизнь архимандрит Спиридон читал это письмо, и именно поэтому запоминал все исповеди — ведь они были для него частичкой божественного послания, которое он попытался передать и нам, потомкам, в своих литературных произведениях. Масштаб личности этого человека — от моря до моря — от сибирской каторги до одесских ночлежек. Не менее велика и подлинность, глубина его переживаний. Проблемы, которые других не мучили, поскольку они знали правильные ответы из книг, Спиридон решал экзистенциально. Любил, не только духовно, но порой и плотски, а все оттого, что обладал колоссальным умением любить. Страдал, потому что не мог не страдать, видя мучения окружающих. Метался, сомневаясь в себе и окружающем мире, искал в нем и, временами, находил ростки истинного христианства. Он прожил свою жизнь по-настоящему, сердцем, вместив в себя невместимое. Он был чудаком, это несомненно. Но церковная история изобилует чудаками, а многие из них не взирая на все свои «чудачества» прославляются Церковью как святые.
Биография публикуется по:
статья Алисы Ложкиной «Отец Спиридон Кисляков: Исповедник. Миссионер. Чудак» на православном молодёжном портале Беларуси
