Воспоминания о службе в авиаполку. Мои воспоминания о службе в афганистане. Восток – дело тонкое

Сборник рассказов воспоминания летчика самолета ту-22 Москва 2014 ббк 39. 5 А-62 - страница №1/5

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОМИТЕТ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ПО ИСТОРИИ ВОЕННОЙ АВИАЦИИ

ФОРУМ сайта "ЯРКИЙ САМОЛЕТ Ту-22"

С.Б. БУТКОВСКИЙ

СБОРНИК РАССКАЗОВ

ВОСПОМИНАНИЯ ЛЕТЧИКА САМОЛЕТА Ту-22

Москва

2014

УДК 629.735

ББК 39.5

А-62
Бутковский, С.Б. Сборник рассказов "Воспоминания летчика самолета Ту-22"/ С.Б. Бутковский. – Москва: Изд-во ФСЯС, 2014. – 25 с.: ил.

Книга посвящена различным аспектам военной службы летчика дальнего бомбардировщика Ту-22. В увлекательной форме излагаются самые необычные эпизоды, факты, наблюдения человека, отдавшего самые лучшие годы своей жизни освоению сложнейшего во всех отношениях самолета.

Книга предназначена как для специалистов, так и для любителей военной авиации. Может быть использовано для патриотического воспитания подрастающего поколения России.

The book is devoted to various aspects of military service pilot long-range bomber Tu-22. In a fascinating form sets out the most unusual episodes, facts, observations person who gave the best years of his life mastering the most complex aircraft in all respects.

The book is intended for specialists and for fans of military aviation. Can be used for patriotic upbringing of the younger generation in Russia.

Сергей Борисович Бутковский

СБОРНИК РАССКАЗОВ "Воспоминания летчика самолета Ту-22"

Редактор С.И. Плотников

Электронная верстка

© Сергей Борисович Бутковский, 2014

Мой первый прыжок с парашютом 7

С нашим Пичугиным не скучно… 10

Звеном за Пичугиным 13

За границей - все не как у нас 16

А не трудно ли так много летать? 19

О влиянии лётного состава... 21

Плохие летчики и взлеты замполитов 27

Как у нас измеряли уровень шума 30

Как механик помогал взлетать 33

О том, как моряки не понимают лётчиков 35

Часы и благодарность 38

Проверка ПВО 41

Остаток на посадке - 1 тонна 44

Над городом - на сверхзвуке 46

ТАКОГО взлёта они никогда не видели 48

По просьбе конструктора 51

Работа в ЛИИ 56

Восток – дело тонкое

Вы бывали когда-нибудь в г.Соль-Илецке, - маленьком городке на юге Оренбургской области..? Нет..? А жаль, там есть очень редкие достопримечательности, которых нет, пожалуй, во многих странах... Например, есть там небольшое озеро, вода которого аналогична воде знаменитого Мёртвого Моря в Израиле... Уверен, если вы попадёте сюда впервые, - будете шокированы... На поверхности озера лежат люди и... спокойно читают газеты или журналы, без всяких надувных матрацев и кругов, и не только взрослые, но и дети... Оказывается, вода здесь настолько солёная, что утонуть в ней в прямом смысле – невозможно... Этот городок расположен у самой границы с Казахстаном и поэтому практически все земледельцы здесь – казахи.

Так вот, второй достопримечательностью здешних мест являются знаменитые соль-илецкие арбузы, выращенные, конечно, ими..! Знамениты они не размерами (до астраханских им – далеко), а тем, что они особенно сладкие... Ну а третьей «достопримечательностью» является... аэродром Оренбургского лётного, то-есть наш..! Все эти достопримечательности тесно связаны между собой: мы, курсанты, делаем «набеги» на казахские бахчи, а затем наслаждаемся сладчайшими арбузами, лёжа на берегу (или прямо на воде) этого удивительного озера... Но сейчас речь о другом...

Август 1967 года выдался на редкость жарким, почти без дождей. План лётной подготовки выполняется и перевыполняется (нет срывов полётов из-за погоды). А вот «план по выращиванию арбузов» прямо-таки под угрозой срыва (нет воды, а без воды, как известно, они не растут)... Вот и таскают казахи воду издалека в вёдрах, бидонах и кувшинах на свои бахчи... А бахчи, надо сказать, «обступили» аэродром так плотно, что уже вступили в конфликт с «Требованиями по безопасности к аэродромам»...

Казахи впритык к взлётной полосе сажают свои арбузы и знать не хотят ни о каких «Требованиях»... Сегодня я в стартовом наряде, - дежурю в оцеплении аэродрома у края полосы... У меня на рукаве – красная повязка, на боку – ракетница, в руках – радиостанция... Делать ничего не надо – красота..! Надо - не подпускать никого близко к взлётной полосе... И всё бы ничего, да вот лётчики (т.е. – курсанты) докладывают Руководителю Полётов (РП), что прямо у полосы – люди (ну, я думаю, вам понятно, что это - казахи на бахчах)...

А это – опасно.., небольшая ошибка курсанта и... беда. РП командует мне по радио: «Немедленно убрать оттуда людей..!». Легко сказать – «убрать», а ты попробуй казахам что-нибудь объяснить... Во-первых, они не понимают по-русски (или делают вид, что не понимают), во-вторых, говорить со мной даже не хотят, в-третьих, сами мне угрожают... Попытался я, было, убедить их убраться оттуда, да какое там... и слушать не хотят... Докладываю по радио положение дел...

РП в ответ: «Сделай им последнее предупреждение и, если не уберутся, - дай красную ракету...». Подхожу к «земледельцам» и делаю им «последнее предупреждение».!? Что-то залопотали на своём языке (видно, русский язык – понимают), но с места не двигаются...

Не спеша достаю ракетницу, даю красную ракету... Все замолчали, с удивлением смотрят на меня и на догорающую ракету... Соображают, что я могу им сделать..? Изо всех сил делаю важный и значительный вид, а сам про себя тоже думаю, - что же всё-таки будет..?

Через 5 минут подъезжает обычный дорожный грейдер с косым плугом под кабиной. Толпа казахов выстраивается перед грейдером - не дадим, мол, пахать наши арбузы и всё тут... Но не тут-то было.., они – люди восточные, но и в кабине солдат тоже... «не европеец» (то ли узбек, то ли таджик, точно не скажу)...

Он спокойно опускает плуг в арбузы, включает передачу и... вперёд! Что только не вытворяли казахи перед грейдером (ну прямо – театр)... И бросались в борозду и «стояли насмерть».., но (видно, правду говорят, «восток – дело тонкое»), все они своевременно и очень проворно выскакивали невредимыми из-под колёс... Первые 5 минут стоял такой крик и гвалт, что было жутко смотреть и слушать...

Но водитель грейдера, «как сфинкс», - никакой реакции... Признаюсь честно, не злорадствовал я, но в душе ликовал, - нашлась-таки на них управа..! Но.., не устаю повторять с тех пор, - «восток – дело тонкое»... Через 5 минут толпа казахов «прозрела» и нашла...«главного виновника», – меня..!

Все, как по команде, бросились ко мне с угрожающими криками... Не буду лукавить, - сомневался я недолго.., «задал такого стрекача», что догнать меня они не смогли, но гнались, не отставая, до самого расположения Командного Пункта (КП), где сидел РП (ну в самом деле, - не стрелять же в них из ракетницы?)... С тех самых пор, как я «привёл на хвосте» в расположение лётной части толпу разъярённых казахов, курсанты (да и офицеры тоже) подшучивая надо мной, часто говорили – «да, восток – дело тонкое, скажи, Серёга..!?».

Мой первый прыжок с парашютом

Это было в конце марта 1966 года. Мы, курсанты Оренбургского лётного училища, на аэродроме готовимся к первому прыжку. Уже одеты парашюты (за спиной – большой и довольно тяжёлый ранец, - это основной, спереди поменьше – запасной). Перед посадкой в самолёт нас осматривает инструктор.

Но вот проверка закончена, всё нормально, звучит команда «В самолёт!». Мы, 12 курсантов, забираемся в самолёт АН-2. Взревел мотор, самолёт идёт на взлёт! Все мы в сильном нервном возбуждении и скрыть это невозможно. Это и понятно – сейчас нам предстоит шагнуть в бездонную пропасть, что, в общем-то, противно природе человека.

Мы сидим по 6 человек у левого и правого борта соответственно нашему весу, – тяжёлые будут прыгать первыми, лёгкие - за ними. Самый лёгкий это я, поэтому мне прыгать – последним. Передо мной – Лёша Блинов. Он очень нервничает и, глядя в иллюминатор, всё время что-нибудь спрашивает: «А где мы должны приземлиться?», «Как определить направление ветра?». Он задаёт вопрос и, не получив ответа, задаёт новый, и всё время вскакивает со своего места.

Но мне не до него, да и не знаю я ответов на его вопросы... Но вот звучит сирена и команда «Приготовиться». Первая шестёрка встаёт, и по команде «Пошёл» ребята бросаются в дверь с такими лицами, словно это – амбразура пулемёта... Вот поднялась и наша шестёрка, четверо уже, мелькнув ногами, исчезли в двери... Я иду за Блиновым, но что это? Из его ранца за спиной вываливается груда парашютного шёлка... Лёша этого не видит, не чувствует и идёт к двери.

Парашют белым шлейфом тянется за ним по всему самолёту. Я стою в полной растерянности и не знаю, что делать? Инструктор тоже не видит, но держит руку поперёк двери (это самый последний контроль). Наконец, инструктор заметил, что что-то не так... Рука поперёк двери останавливает Лёшу. Но он, мысленно уже выпрыгнувший из самолёта, ничего уже не соображая, рвётся в дверь!

Какое-то время идёт молчаливая борьба под жуткий шум мотора и сумасшедшие порывы ветра. Наконец, инструктор, перекрывая шум мотора, кричит – «Коооляя..!». Оборачивается второй пилот и ошарашено смотрит на борьбу у двери.

«Тащи его за парашют,- кричит инструктор,- посади на своё место и прикрути парашютом, чтоб не выскочил, а то он что-то не в себе». Второй пилот, оттолкнув меня, тащит Лёшу к себе. Лёша, ничего не понимая, пятится расставив руки и выпучив глаза. Так он и «проследовал» задним ходом мимо меня к месту пилота.

«А ты ещё здесь?», - кричит инструктор. « Кому это он..?», - пытаюсь понять я. И тут я понимаю, - это он мне. «А ну бегом, марш..!», - приказывает он мне и показывает на дверь. Я, как сорвавшийся со старта спринтер, бегу мимо него прямо в дверь. И...оказываюсь как бы в другом мире.

Сначала – оглушающий рёв мотора и такой удар ветра, что перестаю соображать. Затем чувствую, - лечу куда-то и не за что схватиться, вижу свои ноги на фоне горизонта, потом меня начинает крутить. Сильнейший рывок за спиной... и вращение прекращается, потом хлопок над головой и я повис на стропах...

Это раскрылся парашют! И тут наступила абсолютная тишина...

Самолёт, со своим грохочущим мотором, улетел, а земные звуки сюда не долетают. Я один в бескрайнем небе..! Меня вдруг захлестнуло безудержное веселье, я пел и кричал всё, что приходило в голову. Говорят, - это нормальная реакция после сильного нервного возбуждения...

Но вот приближается земля, я лихорадочно вспоминаю, как правильно приземляться, и через несколько секунд - хлоп, я на твёрдой земле, кувыркаюсь через голову. Когда я встал на ноги и чуть огляделся, то заметил недалеко группу деревенских ребят. Оказалось, пока в самолёте шла «борьба», он далеко улетел от аэродрома и я приземлился возле какой-то деревни.

Слышу шёпот ребят: «Вот это герой, прямо с неба прилетел»! Пытаюсь сообразить, где здесь герой, потом начинаю понимать, что герой – это я!?! А, ну конечно, я и есть герой..!

И, напустив на себя важности (так по моему мнению должен выглядеть герой), я подзываю ближайшего мальчишку. Он стремглав подбегает ко мне и я командую, - «собирай парашют в сумку». Он, польщённый таким доверием, собирает парашют, к нему бегут помогать остальные мальчишки. А «герой» пока приходит в себя...

Через полчаса за мной приезжает машина и мы уезжаем на аэродром, а нам вслед машут руками деревенские мальчишки, счастливые оттого, что так близко видели настоящего парашютиста – героя, спустившегося на их глазах прямо с неба...

следующая страница >>

Виктор НАЗЕМНОВ

Наземнов Виктор Петрович (род. в 1935 г.), генерал-майор в отставке, начальник отдела кадров политуправления округа в 1978-1982 гг. В Советской Армии с 1954 г. Окончил Энгельсское военное зенитно-артиллерийское училище, Военно-политическую академию им. В.И. Ленина. В Московском округе ПВО с 1968 г. работал в должностях: заместителя командира полка по политической части, начальника политотдела зенитного ракетного полка, ст. инструктора, начальника отдела кадров, инспектора отдела организационно-партийной работы политуправления, начальника политотдела 16-го корпуса ПВО. Закончил службу начальником политотдела частей и учреждений Войск ПВО страны. Награжден орденом "За службу Родине в Вооруженных Силах СССР" III степени, многими медалями Союза ССР.

ВОСПОМИНАНИЯ О СОВМЕСТНОЙ СЛУЖБЕ

Подходил к концу 1971-й год. Ноябрь месяц - пора подведения итогов за текущий и подготовка к новому учебному году. А это: планирование на зимний период обучения, подготовка учебно-материальной базы, для офицеров и прапорщиков составление планов личной подготовки. При этом продолжается повседневная жизнь боевой части: боевое дежурство, караульная и внутренняя служба и многое другое.

У меня, начальника политотдела зенитного ракетного полка, забот хватало. Ноябрьские дни коротки. С темна и до темна на работе. Хотя она начиналась в 8 утра и заканчивалась в 20.00, что считалось нормой, все равно времени не хватало из-за текучки, да и "вводные" отнимали много времени.

Нашу часть развернули на том месте, где во время Великой Отечественной войны, располагался истребительный авиационный полк. От авиаторов остались кое-какие каменные постройки. В них теперь находились столовая, двухэтажная казарма, складские помещения. Различные службы, штаб, политотдел размещались в обычных для войск ПВО постройках типа "ДЩ", которые в шутку расшифровывали, как дощато-щелевые. Топить приходилось много, но тепло быстро улетучивалось. Поэтому истопник был не последним человеком в обеспечении жизнедеятельности воинской части.

Очередной ноябрьский день ничем не отличался от предшествующих, если не считать того, что зима торопилась, и в конце ноября уже лежал снег. В природе сразу стало как-то просторнее и строже. Припорошило снежком и наше поле, которое отделяло поселок деревообрабатывающего комбината от полка. На его окраине находились несколько домов, в которых жили командир полка майор Базанов Вениамин Григорьевич, некоторые офицеры штаба и моя семья. Какие-то 10 минут - и ты на работе. Можно успеть и на обед сбегать. Остальные офицеры и прапорщики жили в бывшем авиационном поселке, домиках коттеджного типа, при каждом из которых имелся небольшой огородик.

Правда, постройки обветшали и требовали постоянного ремонта. Холостяки получали жилье в 2-х этажном ДОСе, основательно продуваемом всеми ветрами. В военный городок их доставлял штабной или рейсовый автобусы из поселка Савелово. В те годы Волга, на берегу которой размещался полк, отделяла старинный русский город Кимры от станции и поселка Савелово. Мост построили позже. А тогда существовала лишь паромная переправа. Зимою прокладывали ледовую дорогу. До Москвы добирались поездом с пересадкой в г. Дмитрове и приезжали на Савеловский вокзал. Путь занимал около 4-х часов.

Люди привыкали и приспосабливались. Чистый воздух, сосновый бор, в котором находился штабной городок, и соседство с Волгой украшали жизнь и создавали у офицеров, прапорщиков и членов их семей оптимистический настрой и желание служить в этом месте. Некоторые офицеры, став за время службы заядлыми рыбаками, ухитрялись даже в обеденное время, а двух часов на обед вполне хватало, еще и порыбачить в районе ДОКа, где Волга имела глубокий залив.

Ноябрьское утро не предвещало ничего необычного. После небольшой пробежки и завтрака я пришел в политотдел и вместе с офицерами занялся планированием работы на полгода. Заместитель майор Муравьев Владимир Иванович, пропагандист майор Кольцов Сергей Петрович и помощник по комсомолу старший лейтенант Москалев Виктор Григорьевич занимались составлением планов личной подготовки.

Около 11-ти раздался звонок. Дежурный по КПП доложил о приходе какого-то полковника в авиационной форме. К нам периодически приезжали офицеры из округа не только в артиллерийской форме.

Я выбежал из штаба и увидел энергично шагавшего мне навстречу молодцеватого полковника. Как положено, представившись, услышал в ответ: "Полковник Шашков".

Откровенно, я был удивлен и встревожен. В войсках многие знали начальника отдела кадров политуправления округа, строгого, требовательного, я бы даже сказал, придирчивого и щепетильного человека. За эти качества его называли "железным канцлером" и не очень напрашивались на общение с ним. За высокий профессионализм, скрупулезность в кадровой работе он пользовался полным доверием генерал-полковника Николая Васильевича Петухова, члена военного совета - начальника политуправления округа. Позже я узнал, что Н.Н. Шашков "прошел" проверку у Н.В. Петухова еще во время войны в КНДР. Так что для моего напряженного состояния основания были. Да и приезд такого "окружника" в одиночку не мог быть простым прогулочным выездом.

У полковника были стремительная легкая походка и цепкий, пристальный с прищуром взгляд голубых глаз. Он прошелся по легкому морозцу, и румянец играл на щеках тщательно выбритого лица. Всем своим видом он вызывал симпатию и доверие.

Николай Николаевич, как он просил себя называть, рассказал мне о том, что эти места ему хорошо знакомы со времен войны, когда он юным авиамехаником проходил здесь службу в истребительном авиационном полку. Тогда ему поручали обслуживание самолета командира полка полковника П.Н. Двирника. Он активно участвовал в общественной работе, являясь секретарем комсомольской организации звена управления и, как член бюро ВЛКСМ полка, получал немало заданий от своего тезки Николая Карелина. Потом служба не раз скрещивала их пути, пока не привела под одни "знамена" в округе.

Николай Николаевич сначала поинтересовался, чем я сегодня занят, посмотрел, как идет перспективное планирование, дал несколько дельных советов, с учетом опыта своей работы замполитом зрп С-25, а потом попросил пройтись с ним по городку. В заключении прогулки он предложил мне заняться своими делами, а ему дать возможность прогуляться по бывшему аэродрому и местам стоянок самолетов. С той поры прошло около трех десятков лет, и все заросло кустарником и деревьями. Снежок прикрыл опавшую листву и шагалось легко, свободно. Я заметил, что он одет не для такой прогулки, но полковник отшутился. Договорились, что встретимся за обедом. Прошло не более получаса, как мне из дома позвонила жена, сообщив, что у нас гость.

Оказывается, Николая Николаевича интересовали не только мои служебные, но и семейные дела. Гость спросил у жены: "Чем занимаетесь?" - и услышал: "Делаю вино". Он хмыкнул, но ничего не сказал. Вроде, чем еще заниматься жене замполита в дополнение к ее музыкальному образованию. Проходя с порога, внимательно просмотрел книги и журналы, что лежали на тумбочке. Обратил внимание на общий порядок в квартире, не оставил без внимания ни полок с книгами, ни пианино. Заглянул в обе комнаты. Проверив мои "тылы", к обеду он вернулся в штаб.

Во время обеда он дружелюбно шутил, но при этом задавал пытливые вопросы о положении дел в полку, выслушал характеристику командно-политического состава. Из вопросов явствовало, что он уже имеет хорошую информацию о коллективе полка и лишь подтверждает какие-то свои сложившиеся выводы. В порядке объяснения он сказал только то, что хотел убедиться в правильности моего переназначения с полка С-25 на полк С-200.

В беседе я подтвердил, что в политотделе работать интереснее, чем замполитом части. На том и расстались.

Полтора года в предшествующей должности многому меня научили. На сборах в корпусе мои коллеги обычно шутили: "Как там у вас дела в "погореловском" театре?" Действительно, "гореть" приходилось часто. То ли это имело отношение к фамилии командира полковника В.М. Погорелова, то ли слабой была действенность воспитательной работы. Первые после академии годы по происшествиям и предпосылкам к ним были уж очень "урожайными". Некоторые молодые офицеры и сверхсрочники лихо гоняли на своих мотоциклах в пьяном состоянии, при этом часто разбивались. Командир панацеей от всех бед считал ужесточение контроля и всевозможные ограничения. Он никому не доверял, всего боялся и перестраховывался. Даже заместители у него находились под подозрением. Любовью и уважением он не пользовался. Первый вопрос, заданный мне при знакомстве после прибытия из академии - "Кто у Вас в Москве?", показал: и я здесь не буду исключением. Мой ответ: "ЦК КПСС, Главпур и политуправления вида и округа..." - его явно не удовлетворил. Он остался при своем мнении: без "руки" на полк не назначают.

В процессе работы я мысленно часто уходил в годы студенчества. Вспоминался наш дружеский новогодний розыгрыш. Под новый 1968 г. - год выпуска из ВПА им. В.И. Ленина, каждому слушателю курса инициативная группа выдала шутливые пожелания. Так, майору А.П. Закружному одному из лучших слушателей, который прибыл с Дальнего Востока, было сказано: "Ждет Восток. Ты был там нужным. Торопись, майор Закружный".

Судьба и начальники распорядились так, что мы оба прибыли в 10-й корпус: он - под Зеленоград на "ближнее" кольцо, я - под Дмитров на "дальнее". Когда ему первому поступило предложение на должность начальника политотдела 200-го полка в Борки, он воспринял это, как наказание и ошарашил начпокора генерала И.П. Михалевича вопросом: "За что?" Я же, руководствуясь с лейтенантской поры советом начальника разведки озад мудрого капитана А.Я. Израйлит "от предложений на более трудную работу никогда не отказываться", поехал в деревню Борки, а Закружный - в политотдел армии. Я ни разу не пожалел и только благодарил судьбу за такие повороты в жизни. К тому же удаленность от политотдела корпуса и более емкие права и обязанности начальника политотдела меня сразу привлекли.

В армии по корпусам тогда очень широко использовался принцип "короткого поводка". При необходимости и без оной начальники, используя разветвленную проводную связь, устраивали, так называемые "циркуляры", аналогичные селекторным совещаниям на железной дороге. Начальник, сидя у себя в кабинете в окружении своего аппарата, одновременно ведет разговор со всеми непосредственно подчиненными ему должностными лицами, дает им указания, выслушивает доклады, а зачастую и устраивает разносы, раздает поощрения и наказания. Меня такая форма инструктирования-накачки, недоверия и опеки всегда раздражала и угнетала. Иной раз доходило до курьеза. Как-то перед Новым годом, проводя очередной циркуляр, Иван Прокопьевич Михалевич, которого уважали и даже любили в войсках за беспокойный, но демократичный характер, первым делом спросил у замполитов полков: "Вы, видимо, все уже знаете, что завтра Новый год? - и далее продолжал: - В этой связи, не забывайте, что у нас сухой закон и на "огоньках" поддерживайте соответствующий порядок". Далее пошло изложение того, что ему приготовили политотдельцы.

Надо сказать, что 200-километровое удаление от Долгопрудного и генерала Михалевича освободило меня от циркуляров и прибавило самостоятельности в работе. Только иногда долетали сюда "ласточки" - вести из корпуса. Как это было однажды, когда я получил на папиросной бумаге (она позволяла на машинке изготовить больше копий) строгое указание за подписью заместителя начальника политотдела полковника М.Е. Гуляева "о недопустимости безответственности и исключительной личной неисполнительности с предупреждением о наказании в дальнейшем". На мой вопрос по телефону я получил разъяснение: "Политотдел пока не имеет к Вам претензий, а бумагу прислали, как и другим, для профилактики".

Конечно, не всегда помогали большие расстояния от Москвы. Так, мой приход в политотдел не остался "незамеченным" для политотдела Армии. В первый же месяц пребывания мой заместитель и инструктор по партийному учету "организовали" мне взыскание от генерала В.А. Гришанцова, за подмену специальной мастики для печатей простыми чернилами. Несколько бланков партийных документов было испорчено. Что заслужил, то и получай...

Вскоре я понял, что не зря приезжал авиационный полковник из Москвы. А я же, вернувшись в полк с вокзала, весь отдался текущим делам с учетом начала учебного, а потом и календарного 1972 г. В марте пришло сообщение о новом повороте в моей жизни. Я получил назначение старшим инструктором отдела кадров в Москву. И началась моя перестройка на кадровика. Обучался всем канцелярским тонкостям, ибо без черновой работы в кадрах нельзя. Научился тщательно, скрупулезно выполнять все операции кадрового делопроизводства. А когда осваивал работу на печатающей машинке (о компьютерах мы еще не слышали), то одна сотрудница сказала: "Учитесь, учитесь, глядишь, как В.В. Кондаков, генералом станете". Ну, как в воду глядела... Намного позже, когда я прошел 4-годичную выматывающую аппаратную выучку, Николай Николаевич в минуты откровения говорил мне: "Не повторяй моих ошибок, будь более решительным в принятии решений, не держись за Москву, иди на большие должности".

Действительно, жизнь идет по кругу. В марте 1962 г. из политотдела 20-го корпуса ПВО (г. Пермь) меня назначили в комсомольский отдел политуправления УрВО (г. Свердловск). И вот опять март месяц, десять лет спустя, я прибыл к новому месту службы в политуправление, но уже Московского округа ПВО. Знаменитое историческое место - Кирова, 33 (ныне Мясницкая), а рядом, во дворе - Сталинский домик во время Великой Отечественной войны (потом и поныне) - приемная министра обороны. С душевным трепетом я переступал порог здания штаба и считал большим праздником тот день, когда мне оформили постоянный пропуск.

Меня представили отделу. Все его сотрудники пока были недосягаемы для меня, как профессионалы кадровой работы. Я же к тому времени знал только то, что здесь готовят предложения и документы, определяющие судьбу офицеров для назначения, выдвижения, присвоения воинских званий, направления на учебу. О других сторонах деятельности я тогда и не слышал.

Теперь совсем рядом находились: матерый кадровик - заместитель начальника отдела Михаил Григорьевич Арсеньев, ведавший заменой и политсоставом радиотехнических частей - Петр Андреевич Саушкин, направленец на внешние корпуса (Ярославский и Ржевский) и все авиационные кадры - Владимир Николаевич Воробьев, занимающийся вопросами мобилизационной работы и частями окружного подчинения - Владимир Александрович Выпов, Мой предшественник Виктор Федорович Глушенков, выдвиженец из 1-й Армии, вел кадры политсостава Армии. Энергично освоив должность в отделе, заслуженно получил назначение в отдел оргпартработы инспектором по ЗРВ. В отделе работали два гражданских сотрудника. Великие доки в своем деле. Это инструктор по учету кадров, совмещавшая по собственной "инициативе" работу на печатающей машинке, И.А. Клебанова. Не очень удачный эпитет для женщины, но это так - мужественная женщина, стоик. Заведующий учетом подполковник в отставке П.Е. Чуркин. Эти люди заслуживают того, чтобы о них сказать особо.

Ирина Александровна, благодаря своей неуемной энергии, исключительной памяти, почти не уступала в знании окружных политработников даже Н.Н. Шашкову. К тому же, если ее хорошо попросить, что обычно и делали все офицеры отдела, Ирина Александровна могла молниеносно исполнить любой кадровый документ, причем с высочайшим оформительским качеством и 100%-й гарантией грамотности.

П.Е. Чуркин служил секретарем военного совета у Александра Ивановича Покрышкина. О его выражениях, переходящих в разряд анекдотов, среди ветеранов политуправления ходили легенды. Человек очень деликатный, старой школы воспитания, как правило, выдержанный и терпеливый, когда требовались разъяснения по кадрам, он мог мгновенно прийти в ярость и наговорить дерзостей. Эта скрытая пружина срабатывала только тогда, когда кто-либо посягал, по его мнению, на честь и достоинство любимой футбольной команды, за которую он болел всю жизнь. Не случайно он имел кличку "Торпедо", чем и гордился. Но все разговоры на эту тему обычно были безобидными и Петр Егорович "не заводился". Однако встречаясь перед очередным партсобранием с Н.В. Петуховым, Чуркин не терпел выпадов в адрес команды даже от него. Начальнику, видимо, нравилось дразнить фаната - болельщика, а тот в ярости переходил на оскорбления именитого генерала.

Каждый офицер отдела был неординарной личностью и имел интересные особенности.

Владимир Александрович Выпов, прослужив в окружных частях и политотделе, их объединяющем, пройдя "Гаринскую школу" (полковник Гарин Яков Иванович, активный участник Великой Отечественной войны, известный в войсках ПВО руководитель политоргана), умел выходить из самых затруднительных ситуаций, хорошо знал и поддерживал дружеские отношения с офицерами и служащими штаба, отделов и служб округа. Как рыба в воде уверенно чувствовал себя в учреждениях тыла и военторга. Там это ценили. На завершающем этапе службы, пройдя кадровый аппарат Главпура, получил приглашение и еще долго работал в управлении военной торговли округа. О Выпове можно говорить много и привести не один интересный случай. Но так, как он умел рассказывать и развеселить любой коллектив, другим дано не было. Просто надо было быть рожденным для этого. Достаточно сказать без преувеличения, что он, находясь на застолье, не умолкая и не повторяясь, мог весь вечер, рассказывать один за другим веселые анекдоты. За время совместной службы не могу вспомнить такой день, чтобы Выпов был хмур и неприветлив. Он имел необыкновенный дар положительного общения с людьми. Я весьма благодарен ему залу школу, которую прошел с ним в процессе совместной работы, тем более, он передал мне свое, весьма специфическое направление - мобилизационную работу. Наведя порядок в документах, в учете кадров по военному времени, он со спокойной совестью стал работать заместителем начальника отдела после увольнения М.Г. Арсеньева.

Кстати, об этом ветеране. Кадровик старой школы, человек прямой, откровенный, не очень жесткий, даже либеральный, за что ему нередко доставалось от начальника. О некоторых эпизодах его службы в отделе ходили шутки. Как-то Главпур проверял работу отдела. А в те времена в наборе у проверяющих всегда был "дежурный" вопрос к любому начальнику: "А как вы знаете своих подчиненных? Назовите дни их рождения". Михаил Григорьевич, при случае не отказывавший себе в возможности отметить очередное звание или день рождения сотрудника чаркой, почувствовал в вопросе подвох. Это был период кампании по борьбе с пьянством и алкоголизмом. Поэтому он стал горячо убеждать проверяющего, что в отделе сухой закон и дни рождения не отмечаются застольями. Хотя, чего греха таить? И кадровики вне службы не отказывали себе в возможности расслабиться.

Несколько слов о В.Н. Воробьеве, с которым мы сидели за столами напротив. Поначалу он не питал ко мне симпатии и доверия. Причина была во мне. Потому как я, несмотря на его старшинство (в 7 лет разница) не упускал возможности его "зацепить". А он не позволял такого даже равным по должности и возрасту, мог долго поддерживать в себе недружеский настрой за эти мои козни. На вечере, где отмечали присвоение мне звания "полковник" он сказал: "Виктор, я никак не ожидал, что ты пригласишь меня на этот вечер".

Прошли десятилетия. У каждого из нас служба шла своим путем. Недавно мы, бывшие политуправленцы, проводили Владимира Николаевича в последний путь. А за год до этого к 75-летию, поздравляя его в госпитале, я описал в рифме всю его жизнь от техника до замполита основного факультета академии Генштаба. Долгое время перед этим он руководил парткомом Главпура. Но первые мои шаги в отделе кадров прошли при его активном и положительном критическом воздействии. Могу с полной ответственностью сказать, что он способствовал быстрому становлению меня в новой, необычной и сложной должности.

Более тридцати лет минуло с той мартовской весны, а правдивая шутка, проверенная не раз жизнью, хорошо помнится. Говорили, что кадровая работа каторжная, но сладкая. В том, что каторжная, мы удостоверялись каждый день, а сладость так и не почувствовали.

Наш начальник Николай Николаевич, я думаю, не только мне говорил, когда предлагал работать в отделе, что от кадровика, как ни от кого другого, требуется самоотверженность.

Он сам, прежде всего, был подтверждением этого. И когда мы приходили на службу, даже в ранние часы, начальник был уже в кабинете в облаках дыма. Задерживаясь допоздна, уходили с работы, а Шашков все еще работал. Было непонятным: есть ли семья, личная жизнь. И только потом, познакомившись и сблизившись, став настоящими единомышленниками, мы поняли, что Николай Николаевич жил и служил во имя дела и своей работы.

Но это было потом. А тогда вслед за представлением в отделе последовало знакомство со всем коллективом управления. Встав на партийный учет в политотделе штаба у Ивана Владимировича Макерова, бывшего летчика, начальника политотдела авиационной дивизии, а затем Горьковского корпуса ПВО, я даже не мечтал и посчитал бы большой наглостью думать, что, аттестованный на политотдел корпуса ПВО с должности начальника отдела кадров политуправления, буду еще что-то выбирать. В те времена, если бы я кому-то открылся в том, что мое горячее стремление работать в войсках пересилило предложение стать инструктором отдела административных органов ЦК КПСС, меня бы осмеяли или просто не поверили. А с генералом Макеровым мы еще не раз обсуждали кадровые проблемы, но не думали, что я пойду по его стопам и пройду большую школу в 16-м корпусе ПВО, проработав почти 7 лет начпокором, получу очередное воинское звание "генерал-майор".

Опережая последующие события, кратко остановлюсь на Горьковском периоде службы. Самостоятельная высокая и ответственная должность начальника политического отдела корпуса ПВО стала для меня большим испытанием. Большой коллектив офицеров и служащих управления корпуса, почти два десятка частей различных родов войск и назначений заставляли многому учиться и вкладывать максимум усилий в дела. Много времени уходило на работу в истребительных авиационных полках и частях обеспечения, особенно в Правдинске. Полк постоянно осваивал новейшие типы МиГов. Здесь же проходили и войсковые испытания, доводка техники в процессе ее освоения. Заводчане из Горького считали полк своим цехом и заводской лабораторией. Анализируя состояние партийно-политической работы, я одновременно вникал во все тонкости жизни частей гарнизона. Присутствовал на полетах и разборе их, занятиях, тактических учениях, различных мероприятиях воспитательного процесса. Вместе с командиром полковником Г.В. Гоголевым и начальником политотдела А.В. Потеминым "выбирали" узкие места в обучении и воспитании. В работе с людьми сложностей не возникало. На мое стремление глубже войти в жизнь авиаторов, оказывать им необходимую помощь в решении стоящих задач, люди отвечали доверием и не скупились на поддержку. Через Правдинский аэродром была прямая связь с верхами. Большие начальники не любили приезжать поездом и, как правило, прилетали самолетом. Поэтому встречи и проводы в гарнизоне отрывали много рабочего времени у руководства корпуса.

За шесть с половиной лет в должности я работал с В.А. Артемьевым, В.И. Ожигиным и В.В. Костенко, которые находились в должности командира корпуса.

Владимир Александрович Артемьев, выросший до генерал-лейтенанта и впоследствии назначенный заместителем начальника Калининской (ныне г. Тверь) ВКА ПВО, произвел на меня неизгладимое впечатление. Человек глубокого аналитического ума, большой воли и твердого характера рожден был для армейской службы.

Высоко эрудированный, культурный и образованный. Способный от природы, все усваивал без особых усилий, вместе с тем отличался необычайным трудолюбием. Деликатный и тонкий в обхождении. Имея большую власть, никогда не использовал ее во вред людям, не выделял их по должностному положению. Всегда помогал всем, кто в этом нуждался. На первый взгляд суровый и мрачноватый, с густыми насупленными бровями, а на деле исключительно душевный и доброжелательный.

Своим внимательным и цепким взглядом глубоко проникал в человеческую сущность и редко ошибался в людях. С ним работалось легко, интересно, было чему поучиться. Он не терялся в любой сложной обстановке, а в боевой работе мог сконцентрироваться до предела. Пользовался авторитетом и уважением и в корпусе, и во всех верхних эшелонах. С ним советовались все, включая и старших начальников. Я полагал, что у него большое будущее. Но несчастный случай на служебном автомобиле, когда он получил серьезные травмы, помешал его службе. После излечения Владимир Александрович уволился из кадров. Все, кто его знал, служил с ним, благодарны судьбе за то, что она свела их в жизни.

Виктор Иванович Ожигин, сменивший В.А. Артемьева, продолжил эстафету ратных дел командиров 16-го корпуса. Своим трудолюбием, энергией, беспокойностью увлекал личный состав на качественное выполнение стоящих задач. Его инициатива и дотошность не знали границ. Он не растерял достижений предшественника ни в боевых делах, ни в работе с людьми. Умело опираясь на своих заместителей, Павла Андреевича Горчакова, начальника штаба Эдуарда Николаевича Ясинского, успешно руководил подчиненными войсками. Все мы работали с азартом, строили отношения на полном откровении. От ответственности никто не уходил.

Политотдельцы от нагрузок не отлынивали, старались работать, не отставая от жизни. Всем им благодарен я за учебу, помощь и разделение тягот нашей работы с людьми.

Мой предшествующий опыт полковой службы помог мне успешнее работать в корпусных частях. Как известно, легче учить на собственном примере, да и люди тогда больше верят. Бездоказательная метода "делай так, как тебе говорят" всегда являлась самой порочной. Ею в совершенстве владели люди, не имеющие войсковой практики, "проскочившие" без труда на различные штабные должности. Именно поэтому, не только я, но все, кто работал под командованием молодого майора В.Г. Базанова, верили ему и охотно шли на различные инициативы в деле совершенствования боевой готовности, будь то строительство хранилища для ракет № 61 или повышение эффективности боевого управления на КП зрп. У него, также как и у В.А. Артемьева, сильными сторонами в работе были строгий контроль, системность и высокая требовательность. В их умении все разложить по полочкам, логически осмыслить, найти решающие доводы, равных им я не встречал. Поэтому, встретив В.Г. Базанова в звании генерал-лейтенанта и должности помощника командующего округа по вооружению, я не удивился.

Вениамин Григорьевич в период становления полка находил деловой контакт, имел дружеские отношения и с А.И. Асеевым, прошедшим Великую Отечественную войну, из-за которой он так и не сумел получить высшее образование, но дослужил до "полковника", и сменившим его на штабе полка, способным инженером М.Н Прокофьевым, позже возглавившим службу вооружения 1-й Армии. У всех нас в ту пору, в том числе и у В.Г. Базанова, возникали сложности только в том, что Майк Николаевич становился неуправляем лишь тогда, когда на досуге получал возможность исполнять опереточные арии. Голос ему позволял, да и выносливости хватало. Если его не останавливали, он мог петь до тех пор, пока у слушателей не выдерживали нервы. И все-таки, я сожалею, что не сделал ни одной записи его импровизаций.

Но в ту бытность порою всем нам было не до песен. Первый выезд на Балхаш для выполнения боевых стрельб. Все сработало: и люди, и техника. Отличная оценка. Уже на радостях хотели нарушить "сухой закон" полигона. Но тут не очень добрый вестник, которым часто выступал капитан из особого отдела: "В полку пожар. Сгорел весь парк боевых машин". Но на то и командир, чтобы не теряться в сложной ситуации: "Спасибо за информацию, - ответил он, - приедем, разберемся. А пока что будем выполнять очередные стоящие задачи так, как ничего не случилось".

В поисках причин и виновных в части перебывало много "гостей". Как сейчас, помню приезд в Борки комплексной группы офицеров - проверяющих из штаба и политуправления. Коллектив полка еще не совсем опомнился от происшествия в автопарке и грозного приказа в этой связи, как нагрянула неожиданная очередная проверка. Не секрет, что обо всех плановых проверках с "верхов" в войсках обычно знали. Телефон "доверия" в округе работал исправно. А тут нежданно-негаданно, да столько народа.

Поработав не один день, и не найдя "криминала", политуправленцы: лектор А.Н. Шумаков, старший инструктор комсомольского отдела А.А. Чайка и возглавлявший их неприступный инспектор А.П. Марков (получивший за внешнее сходство кличку "Охлопков") признались в том, что намеревались ехать в другое место. Но проводивший инструктаж Н.В. Петухов в конце занятия неожиданно спросил: "А у кого сгорел автопарк, пока они находились на полигоне?" Ему ответили. Он и перенацелил: "Вот и езжайте к Базанову и Наземнову".

Подопечные войска, бессильные как-либо воздействовать на такую "плановость", могли только подшучивать, мол, нет порядка в этом "птичнике", имея в виду сочетание сразу нескольких фамилий (Петухов, Воробьев, Чайка и Курятов). Поток воспоминаний бесконечен. Уверен, что даже в отдельной книге их все не вместить. И все это - люди, люди...

Возвращаясь к началу моей службы в Москве, вспоминаю. При вхождении в должность в помощи и советах мне никто не отказывал. В числе моих наставников оказался добрейшей души человек, светлый образ которого я сохраню до конца жизни. Это Виктор Александрович Федоров. Политработник с большой буквы. И в радости, и печали он всегда был рядом. В тот напряженный начальный период он первым протянул руку помощи и привел меня в инспекторскую, так называли самую большую комнату у нас на третьем этаже, где сидело 6 офицеров. За спиною у каждого была большая жизнь в политработе. Без назидания, как старший брат младшему, он рассказал о жизни и службе в политуправлении, успокоил, мол, "не боги горшки обжигают", и обещал постоянную помощь и поддержку. И эти слова он подтверждал всегда, пока был жив. Сколько я помню выездов под его руководством, как начорга, и при его участии, В.А. Федоров для всех служил маяком на запутанных путях бумаготворчества. Он свободно обращался с авторучкой и бумагой, не робел перед ними, умел найти нужное, емкое и умное слово, от которого шел запев всего доклада или выступления.

Великий опыт оргпартработы, глубокого проникновения в человеческую психологию позволяли ему успешно работать начоргом политотдела Армии, политуправления округа, кадровиком в Главпуре, и, наконец, секретарем партийной комиссии в округе. Об его мудрость раскалывались и грубость, и интриги разных военных чиновников. Он не боялся авторитетов именитых начальников в генеральских мундирах и был выше их амбиций, служа только людям и делу. Уйдя в отставку и занимаясь общественными делами, продолжал цементировать наше ветеранское товарищество и был генератором различных идей. Эта книга воспоминаний - дань его неутомимости, ибо он первым и не раз выступал с инициативой подготовки и издания ветеранских мемуаров.

Признаюсь, только такие люди позволяют найти равновесие в трудную минуту. А такое случилось однажды со мною. Мне поручили в первый раз подготовить план выезда группы офицеров управления. Вроде, и дело-то несложное. Потом приходилось составлять множество самых различных планов. Но тогда по молодости я почему-то стал заниматься текучкой кадровой работы и не рассчитал время. Прозвучала команда на инструктаж, а плана не было. И тут на меня напал колотун. Бремя ответственности мне показалось таким невыносимым, что меня стала бить дрожь, подобие лихорадки, и не отпускала несколько минут. Не подвернись с помощью сослуживцы, я не знаю, чем бы для меня это кончилось. Такого состояния ни до, ни после я не испытывал.

Но жизнь входила в рабочее русло. Как положено, составив план вхождения в должность, стремился побыстрее его реализовать. Имелся еще план профессиональной и идейно-теоретической подготовки. Не говоря уже о том, что каждый инструктор вел объемистую кадровую книгу, где, как в сегодняшнем компьютере, можно было найти многое. По каждому политработнику делали комментарии, характеристики особенностей, включая семейное положение и вредные привычки, плюс наблюдения. Из этого складывалась объективная характеристика.

Хоть и очень редко, но случались ошибки в назначении. Не все начальники сдерживали напор протекционистов разных уровней, желающих пристроить своих "кандидатов" поближе к столице без учета их способностей и возможностей. Это была, на мой взгляд, самая большая трудность в работе кадровиков политуправления. Не новость, каждый начальник старался прихватить с собою тех, кто перед ним отличился на прежнем месте службы, будь то Урал или Север. В бытность Н.В. Петухова и Н.Н. Шашкова растили и выдвигали заслуживающих этого окружных политработников и меньше со стороны. Шло большое движение кадров. Они не старели, не засиживались.

Вспоминается строгий разговор в политуправлении Войск ПВО при назначении меня начальником отдела кадров. Требовали прекратить "порочную" практику опоры только на окружные кадры и не чинить препятствия начальникам, желающим выдвигать своих, проверенных людей. Требование учел, но то, чему учил Н.Н. Шашков, оставалось руководством к действию - в первую очередь "двигать" свои, окружные кадры.

И еще об ошибках. Темным пятном осталась в памяти волокита с письмами и жалобами и, в конце концов, увольнение из армии своего однокашника по учебе в академии Леонида Бедрицкого. Ошибка была давнишняя, когда его отбирали на ротного политработника в РТВ еще до академии. Человек не обладал необходимыми качествами, дослужив до начальника политотдела базы, готовился к очередному званию "полковник", но не захотел установить деловые отношения с командиром части. Ни разговоры, ни уговоры не действовали. Был уволен.

При Н.Н. Шашкове инструкторам предоставлялась полная свобода в предложениях кандидатов на выдвижение. Практиковались короткие совещания в отделе, когда все сообща предлагали кандидатов из своих направлений на какую-нибудь освободившуюся большую должность. Для более глубокого и детального изучения проводились выезды на места службы в части и подразделения. Так было и со мною. Доверяя инструкторам, начальник и заместитель редко выезжали с этой целью. Руководство управления полностью доверяло начальникам отделов, особенно, если они подбирали офицеров в свои коллективы. Так, из 1-й Армии в наш отдел последовательно были назначены: Виктор Васильевич Пере-возников, Анатолий Иванович Жуков и Юрий Михайлович Кулагин. Предпочтение отдавали тем, кто окончил ВПА им. В.И. Ленина и "прошел" полк. Виктора Григорьевича Никулина рассмотрели в отдел, как кадровика-профессионала. Как-никак, за его спиной работа начальником отделения кадров политотделов 10-й и 1-й Армий, где он с "азов" прошел кадровую науку на практике. Он не делал для себя новых открытий в отделе, как я. Еще находясь в Балашихе, уже консультировал нас по армейским кандидатам на выдвижение. Даже потом, уйдя в отставку, постоянно служил "палочкой-выручалочкой" всем, кто не мог найти какую-то информацию по кадрам Войск ПВО. Честнейший и самоотверженный человек, всегда отзывался и приходил на помощь по любому поводу. Был нежным воспитателем своих детей, многочисленных внучек и внучат.

Его скоропостижная смерть потрясла всех ветеранов. В последний путь его провожало множество сослуживцев, которых он объединял своей добротой и бескорыстной заботой. Всю свою 74-летнюю жизнь он имел только друзей и добрых товарищей. Прощаясь с ним, никто из присутствующих не остался безучастным. Лейтмотивом траурного настроения были такие слова:

Он - славный сын своей эпохи

С названием XX век.

Ушел внезапно в путь далекий

Такой всем нужный человек.

Но знаем все мы, не бесследно

Ушел с Земли он в смертный час.

Оставил зримый путь победный

При жизни Виктор среди нас.

Живет в учениках и детях,

И в детях их детей живет,

Тем продолжая на планете

Добра и разума полет.

Затруднения возникали разные. Вспоминается, как однажды Николай Николаевич дал мне с утра задание: "К обеду должно быть представление на этого кандидата для выдвижения на дивизию". Недостаток опыта и особенности кандидата не позволили мне развернуться. К обеду, кроме заезженных общих, стандартных фраз, я ничего не выдал. Заглянув перед обедом, начальник коротко спросил: "Ну, как?" Я ответил, что не получается, уж очень сложный кандидат.

Тогда Шашков съязвил: "Не думай, что ты такой умный. Если было бы что написать, я сам бы это сделал".

Николай Николаевич был хорошим учителем и знал, как обращаться с человеческим "материалом". Он прекрасно видел, что первые полгода я настойчиво заставлял себя перестроиться от полной войсковой самостоятельности на штабную и канцелярскую обстановку. Шла настоящая ломка. Со стороны, наверное, это было виднее. Через несколько десятков лет на ветеранской встрече бывшая заведующая секретной частью Елена Павловна Иваненко мне сказала: "Заметно было, как вы мучались..." Осознавал это, думаю, и Шашков. Но вида не подавал. Однажды он меня спросил: "Как идет вживание в новую должность? " Я откровенно ответил, что не ем, не сплю, даже в весе потерял, жена замечает. Он усмехнулся и говорит: "Меня это мало беспокоит. Главное, чтобы работа шла успешнее". Возможно, это жестоко. Но я и тогда, и потом считал, что его метода была правильная. Если бы я сам себя не переборол, трудно сказать, что из меня получилось бы.

Шашков вырос от сохи, в прямом смысле. Сельским парнишкой ходил за несколько километров через лес и поле, чтобы закончить семилетку. И только в 27 с лишним лет, пройдя школу жизни сначала авиамехаником в годы войны, а потом в боевых действиях в КНДР, от младшего технического специалиста до работника политотдела дивизии, он получил среднее образование. Совмещая службу и учебу в школе рабочей молодежи, сумел окончить 10 классов с серебряной медалью. А потом в академии освоить полный курс наук авиационного факультета с золотой медалью. Получив в средней школе лишь одну четверку по русскому языку, а в академии по аэродинамике и самолетовождению (из 38-ми зачетов и экзаменов), всю жизнь работал над собою, много читал и писал. Журналисты восхищались тем, как Шашков пишет статьи в газету. С чистого листа шло изложение материала. Кроме ручки и бумаги никаких подручных пособий. В редакции газеты "На боевом посту" говорили: "Если материал от Шашкова, то можно сразу в набор. Исправлений не бывает". И я благодарен Николаю Николаевичу за то, что он научил меня, думаю и не только меня, не робеть перед листом чистой бумаги, не пугаться того, чтобы свободно излагать свои мысли. Но такое состояние пришло не сразу.

Из своей жесткости Шашков не делал секрета и не прятался за ширму: он три шкуры "драл" с себя. К себе был беспощаден. Могучий от природы, крепкого крестьянского сложения и здоровья, он даже болезни переносил на ногах, работал с температурой, не откладывая дела. Он мне почему-то напоминал по своим человеческим данным маршала Г. К. Жукова: и простым происхождением, и хваткой, крепким практичным умом, внешним обликом, необычайным трудолюбием, жесткостью во имя дела и добродушием, любовью к людям-труженикам. Позже я убедился, что от него и дома исходил такой, можно сказать, деспотический настрой.

Жена, великая труженица Нина Леонтьевна, его опора и поддержка в жизни, тянула на своих слабеньких плечах весь семейный воз: двоих сыновей и старых родителей. Начав работать почти в 15 лет, успевала успешно решать задачи в педагогических коллективах и в доме. Уйдя на пенсию, продолжала еще 8 лет трудиться в школьной системе. Награжденная медалью за самоотверженный труд в период Великой Отечественной войны, юбилейными знаками, став "Заслуженным учителем республики", она скромно о них умалчивала, отмечая награды мужа. Именно ей, в первую очередь, принадлежит заслуга в воспитании и обучении двоих сыновей, Сергея и Павла. И тот, и другой, получив высшее образование, вышли на большую дорогу жизни и вместе с внуками Николая Николаевича продолжают утверждение на ней рода Шашковых.

Почти все кадровики выходили из отдела на большую работу с определенным "знаком качества". Чтобы не быть голословным, назову некоторые фамилии. В Главпуре на ответственных должностях работали В.Н. Воробьев, В.А. Выпов, Ф.И. Губарев, В.В. Перевозников, Ю.М. Кулагин, Л.Ф. Котов, В.Н. Соколов и другие. Подготовка в отделе давала возможность офицерам найти себя в любых сферах деятельности, на разных участках. Так, В.В. Перевозников работала различных ответственных должностях, последнее время трудился в администрации Совета Федерации России, Л.Ф. Котов - в аппарате правительства Московской области, В.Н. Соколов - в контрольно-счетной палате Москвы. Эти примеры можно было бы продолжить.

Пройдя свой возрастной цикл армейской службы и пребывая в отставке, я регулярно встречаюсь со своими сослуживцами, в том числе и бывшими политуправленцами. В нашей ветеранской организации политуправления насчитывается более ста человек. В нее с охотой вступают не только бывшие офицеры управления, но и наши сослуживцы по округу с командных, инженерно-технических должностей. В совете ветеранов сменилось немало инициаторов ветеранских дел. Кто попросился отдохнуть от работы, а кто, как это не прискорбно, уже расстался с нами навсегда. Но процесс идет, приходит новая смена.

Генерал А.С. Иванов, проверенный долгой совместной службой и непростыми ветеранскими хлопотами, остается бессменным председателем, хотя и не раз просил, чтобы его переизбрали. Это его беспокойная натура и настырность привели многих уважаемых офицеров и генералов округа к работе над этими воспоминаниями. Как говаривал В.И. Ленин, лучший способ отметить праздник, это подвести итоги сделанному. Какие бы не состоялись в августе празднества к 50-летию МО ПВО, души ветеранов согревает возможность рассказать своим детям и внукам о службе в столичном округе, оставить в истории память о лучших годах жизни. Члены совета ветеранов, как и ранее, на прежней службе, готовы к помощи и сотрудничеству. Немалый возраст не мешает быть активными штыками М.Д. Бондаренко, Ф.И. Губареву, И.Н. Егорову, Ю.А. Захаренкову, А.И. Киринюку, Д.Ф. Ковальчуку, И.Л. Коледе, Г.А. Наумову, В.Я. Ульянову, А.А. Чайке, И.Я. Чупракову, Г.С. Шевченко. До самого последнего дня, не жалея своих сил, работали среди нас В.Н. Воробьев, Б.П. Мирошниченко и В.Г. Никулин.

Мне особенно приятно, что в памяти и воспоминаниях наших ветеранов отчетливо живут такие люди, как Николай Николаевич Шашков. Готовя статью, я встретился с генералом в отставке И.Б. Ковыриным. Судьба долго вела его вместе с Н.Н. Шашковым одними дорогами службы.

По рекомендации молодого замполита полка секретарем комитета ВЛКСМ части избрали И.Б. Ковырина. Являясь техником, он не раз наблюдал такую картину. На станции, которая выполняла функции командного пункта, дежурило значительное количество офицеров. Днем личный состав находился на рабочих местах, и жизнь шла по установленным правилам несения боевого дежурства. В вечернее время оживление спадало, и тогда холостяки, а на станции среди них большинство - молодые офицеры, садились за стол и "расписывали пульку" (играли в преферанс). Замполит полка, готовясь к увольнению, уже давно махнул рукой на такие мелочи. Посещая станцию, сам нередко занимал пустующее место и "резался" в карты, пока его не обыгрывали. Но вот он уволился.

В должность заступил майор Н.Н. Шашков. В первый же свой приход он застал игру в разгаре. Войдя в помещение, он выдержал паузу, дождавшись команды: "Товарищи, офицеры!", подошел к столу с преферансистами и строго предупредил, чтобы впредь подобного не допускали. При подведении итогов за месяц доложил офицерам полка о такой пустой трате служебного времени и получил поддержку от командира.

Ради объективности надо сказать, что холостяки ушли "в подполье" и продолжали свое увлечение в офицерском общежитии, при этом оставляя отдельных лейтенантов без месячной получки. Тут уж в этот процесс включился секретарь комитета комсомола. Заключив союз, офицеры-активисты стали совершенствовать игру в преферанс и, достигнув мастерства, "раскрутили" главного покусителя на лейтенантские зарплаты. Вот так, "клин клином", и разрешился финансовый кризис у молодых офицеров.

"Н.Н. Шашков о себе не любил много говорить, - вспоминал И.Б. Ковырин, - да, многие и не знали, что предшествующие годы службы он посвятил авиации. Специфику зрп С-25 освоил быстро и не испытывал никаких проблем общения с инженерно-техническим составом. Вечерами подолгу засиживался в кабинете. На огонек часто приходили офицеры и члены их семей. Всех он внимательно выслушивал и помогал разрешить конфликтные ситуации. Завершая свои наблюдения, ныне уже ветеран, И.Б. Ковырин подтверждает то, что "Николай Николаевич остался в памяти, как человек исключительно преданный делу, которому он посвятил всю свою жизнь, высокоорганизованный, с чистыми руками и светлой головой".

Другой ветеран, летчик, участник Великой Отечественной войны Василий Петрович Акимов не может не вспомнить совместную службу с Н. Шашковым. В их судьбе много общего.

Рано по велению сердца они оказались в рядах авиации. Николай Николаевич в августе 1942 г. прочитал похоронку о гибели своего старшего брата Ивана, а в декабре он уже принимал военную присягу и учился в Яновской военной школе авиационных механиков. Потом готовил к боевым вылетам самолеты на аэродроме (деревня Борки), участвовал в боевых действиях в КНДР в истребительной авиационной дивизии Кожедуба, где в полку на комсомоле под руководством летчика и начподива Н.В. Петухова проходил проверку делом.

В.П. Акимов знакомится с Н.Н. Шашковым, принимая от него должность в ИАП (ст. Воротынск в 18 км от Калуги). С тех пор они уже поддерживают добрые дружеские отношения до конца службы. Позже, работая инспектором по авиации в политуправлении, Н.Н. Шашков видит, как самоотверженно, один за весь политотдельский аппарат (тогда все оказались на учебе) работает пропагандист В.П. Акимов. Сам "пахарь" и трудоголик, он не может не помочь достойному офицеру. Все время отслеживает его служебный путь и помогает ему в заслуженном росте. О переводе В.П. Акимова на очередную должность искренне горевал начальник политотдела иап Анчеев Игорь Николаевич. Он сожалел об уходе такого прекрасного политработника и толкового пропагандиста. А служба привела В.П. Акимова в политотдел Никулинской школы младших авиаспециалистов. Здесь Василия Петровича привлекали не лебеди в бассейне, а объемная, напряженная работа с молодыми сержантами и солдатами. Школа, к тому же, несла дополнительную нагрузку с большим количеством всевозможных сборов и занятий для руководящего состава округа. Было где развернуться. Он не засиделся. Его выдвинули в отдел пропаганды и агитации политуправления округа. Он облагородил и усилил инструкторский состав пропагандистов. Светлая память о Николае Шашкове живет в его сердце. На мой вопрос: "Какие воспоминания остались от совместной службы с Николаем Николаевичем?" - ответил коротко: "Я многое перенял от него и, прежде всего - ответственность, великое трудолюбие и уважение к людям".

Много памятников способен оставить человек на земле, но все они подвержены воздействию природы и времени. И только самоотверженные дела во имя своей страны, своего народа, добрые свершения на благо людей продолжают жить в их сердцах и памяти.

Только память человеческая нетленна.

По материалам книги
"Ветераны округа вспоминают"
К 50-летию Московского округа ПВО
Москва
Академический проспект
2005 г.

Начало лета 1974 года, идет интенсивная подготовка курсантов-выпускников 4-го курса. Полеты выполняются три раза в неделю, по вторникам, четвергам и субботам. Вторник и четверг — полеты в день с переходом на ночь. Начинаются во второй половине дня, после обеда. Обычно это два вылета на бомбометание, по два с половиной — три часа полет. В штурманской кабине вместе с инструктором садятся два штурмана-курсанта. Первый «выполняет» полет от взлета, затем летит по маршруту до полигона, заход и сброс бомбы, далее полет по маршруту да базы. Самолет не садится, над аэродромом курсанты меняются в полете местами, и теперь уже второй курсант выполняет полет по маршруту база-полигон - сброс бомбы - маршрут до базы и посадка.

А второй вылет самолетов после заправки и смены курсантов уже выполняется в темное время суток. Программа такая же. Обычно полеты заканчиваются к 23-24 часам. А в субботу только дневные полеты, и начинаются они рано утром. Иногда их «приурочивают» к тревоге. Периодически, в летные дни, отдельные самолеты выполняют полеты по «кругам», без курсантов, - для тренировки или проверки летчиков. В летнее время, если программой предусмотрен полет на предельно малых высотах над морем или полеты по кругам, в самолет заправляют спирт для обмыва стекол. Это делается из за того, что при полете на малых высотах, особенно над Азовским морем, стекла кабины пилотов сильно загрязняет разбивающаяся о них мошкара.

На самолете во втором отсеке, сразу за кабиной экипажа, был установлен бак для спирта, емкостью 10 литров. Не знаю как сейчас, а в те годы для «технических» нужд, в ВВС использовался только чистый, без всяких примесей, спирт. Он вполне годился и к «употреблению» во внутрь. Говорили, что был даже специальный приказ Главкома о том, чтобы использовать в ВВС только качественный спирт, - во избежание отравления им личного состава. Конечно, приказ этот обязывал так же усилить контроль и ответственность за использование спирта, но все прекрасно понимали, что основная часть этого «продукта» будет использована не для технических нужд, а по «прямому» назначению. Не стоит забывать, что во времена «развитого социализма» спирт можно было смело приравнять к самой твердой и устойчивой валюте.

Само собой, что заправленный в самолет спирт, сливался сразу, еще до полета. Этот спирт делился пополам между старшим техником и командиром корабля. А пополам – потому, что я его заправлял и расписывался в специальной ведомости за получение. А командир расписывался в полетном задании об использовании этого спирта в полете. Командир свою «часть» делил в экипаже, и они его использовали по своему усмотрению. А та часть, которая досталась мне – делилась между старшими техниками нашей эскадрильи. И обычно, после полетов, а это был уже поздний вечер, в кругу друзей-техников устраивались небольшие «именины сердца». Пока самолеты ушли на второй вылет, технари ехали в городок на ужин, и там подготавливали и привозили с собой из летной столовой закуску. Вечеринка начиналась, когда закончились полеты, командование разъехалось по домам и был сдан под охрану последний из прилетевших самолетов. Такие «вечеринки» офицеров проходили в исключительно веселой и задушевной обстановке. Точно так же делились и все другие старшие техники, если по плану в их самолет заливали спирт. Это была устоявшаяся традиция в нашем полку.

Но, по поводу спирта, в полку была и еще одна традиция, а точнее, «правило». А заключалось оно в том, что в ведомости на заправку спирта, в которой расписывался старший техник корабля, указывалось количество, ровно вдвое превышающее то, что заливалось в бак. Я, поначалу было «заикнулся», - как же так, почему я должен расписываться за то количество, которого нет? Сколько заправите, за столько и распишусь. Но мне тогда быстро «указали старшие товарищи», что этак в мой самолет вообще ничего не зальют. Либо так, как «заведено», либо никак. Пришлось из двух зол выбирать меньшее…
Для общего сведения надо сказать, что та, неучтенная часть «жидкой валюты», разбиралась командованием части. И этот спирт они использовали для расчета за строительство личных погребов, гаражей, дач, ну и, разумеется, для других, «житейских» дел…

Можно ли это было назвать хищением, особенно в сравнении с сегодняшними масштабами «отдельных злоупотреблений» в армии? Думаю, что нет. Все равно спирт предназначался для «слива» его в атмосферу. Насколько я знаю – ни один экипаж не «мыл» стекла спиртом в полете. Те, кто в свое время пробовал использовать спирт, говорили, что эффект от этого был весьма слабым. Более того, грязь от останков насекомых размазывалась «дворниками» по стеклам, ухудшая обзор. И уж если быть объективным до конца, то надо сказать, что спиртовая система для обмыва стекол на самолете Бе-12 была предназначена только лишь для удаления пятен от морской соли после взлета с воды. А в нашем учебном полку самолеты летали только с суши…
И загрязненные стекла кабины после полета просто мылись водой, а потом протирались сухой ветошью. Ничего в этом сложного не было, то же самое я, еще до призыва в армию, всегда делал на «своем» Ан-2 в ЛТО авиазавода после полета. А надежнее способа для мойки стекол самолетов, чем вода, мыло и тряпка, - я еще не встречал.

Взлет Бе-12 с воды

План вылетов на предстоящий день, техническому составу, зачитывался инженером эскадрильи накануне полетов, при построении, прямо на аэродроме у эскадрильского домика - в конце рабочего дня предварительной подготовки. Как правило, это было перед обедом. Затем за нами на аэродром приезжал один из полковых автобусов, и мы на нем ехали в городок, в столовую. Иногда приходилось задержаться на службе и после обеда — это когда были какие то работы по устранению дефектов, и не обязательно «своих», - по «слоновой» части. Чаще на самолете работали и устраняли неисправности, выявленные в процессе предварительной подготовки, электроники и оружейники. Стоит признать, что много дефектов и нареканий у летного состава на Бе-12 было, в первую очередь, по работе радиолокационного оборудования. И надо отдать должное офицерам и прапорщикам «мартышкам», - работали ребята на совесть. Ну, а старшему технику, «хозяину» самолета, приходилось находиться на своем самолете до окончания работ, - для контроля и последующей сдачи самолета под охрану с опечатыванием входной двери личной печатью.

За других говорить не буду, а за себя честно скажу — уже с лета 1974 года, когда я получил квартиру в городке и жил с семьей, офицерам «мартышкам» из нашей эскадрильи я доверял как себе самому. Хорошие и надежные парни были. Сейчас можно смело сказать, что именно на таких специалистах и добросовестных офицерах и держалась наша армия, да и вся обороноспособность страны. И вот в «свете» такого уважения и доверия, я, дождавшись ухода начальников различных рангов, а они все «линяли» по домам сразу после обеда, оставлял ребятам, которым доверял, личную печать, чтобы они после работы сами опечатали и сдали самолет. А сам «техническим шагом» шел к аэровокзалу, и ближайшим рейсовым автобусом маршрута 7, ехал домой. А вечером мне заносили печать домой, - жили то мы все в одном «дворе», - в трех, на тот момент, домах военного городка.

Хочу вспомнить, как проходили обычные дни в нашем полку. Все дни можно было разделить на три типа: день предварительной подготовки, день полетов и парковый день. Дни предварительной подготовки и дни полетов, как правило, чередовались друг за другом, - понедельник, среда и пятница предварительная подготовка, вторник, четверг и суббота полеты. Изредка, точно сейчас не помню, но кажется раз в месяц, и насколько помнится — по субботам, объявлялся парковый день. Кстати, очень неплохая практика был этот парковый день. Весь экипаж и курсанты работали каждый на своем самолете. Самолет мыли, - в первую очередь закопченные кили, убирали в кабинах и отсеках, протирали стекла кабин, и много других профилактических работ выполнялось летными экипажами и курсантами. А руководили и контролировали эти работы, кстати, мы - старшие техники кораблей.

Технический состав эскадрильи, - электрики, прибористы, оружейники и мы, старшие техники, устраняли мелкие дефекты, которые поднакопились за последнее время, приводили в порядок техническое имущество, кое где подкрашивали облупившуюся краску и т.п. В гражданской авиации такого мероприятия, как парковый день, отроду не было. И думаю — зря… Очень полезно бы было нашим «чистоплюям» - летчикам немного полазить на корточках по различным уголкам самолета, и прибраться хоть на своих рабочих местах. Заодно - лучше узнать особенности конструкции самолета, на котором летаешь. Как иногда любил говорить о летчиках мой первый наставник в новосибирском аэропорту «Северный» Артамонов Алексей Иванович: «Летчики, - они ведь за всю жизнь, кроме штурвала и х.. - никогда ничего в руках и не держали»…

Начинался рабочий день всегда с офицерской столовой. После завтрака (если это был понедельник, среда или пятница) постепенно собирался личный состав на плацу между столовой и «Крейсером». Офицеры и прапорщики стояли группами, курили или разговаривали. Так же «кучковались» солдаты и курсанты. Местами слышались шутки и смех. Все ждали полковое построение. Наконец из столовой, - небольшой группой, появлялось командование полка. Они питались в этой же столовой, но в отдельном кабинете на первом этаже. Одно слово, - номенклатура местного масштаба... Как правило, это были командир полка, его зам по летной подготовке, замполит, командир батальона, начальник штаба полка. Они неспешно выходили на плац, и в толпе офицеров, прапорщиков, курсантов и солдат наступало определенное оживление, - все тоже подтягивались к центру, быстро докуривали сигареты и неспешно строились по эскадрильям. Когда звучала команда «Становись!», а ее подавал, насколько помню, начальник штаба Демичев, строй уже как таковой был. Порядок построения был следующим, - с права стояла первая эскадрилья в которой служил и я, затем вторая эскадрилья, затем ТЭЧ, и крайний слева стоял батальон.

В эскадрильях принято было строиться по экипажам — в первом ряду стояли командиры кораблей, за ними помощники командира - вторые пилоты, затем штурманы-инструкторы. Старшие техники кораблей стояли сразу за летным экипажем, а далее курсанты, и механики — прапорщики и солдаты. Принцип был очевиден — командир экипажа и офицеры впереди, прапорщики и курсанты за ними, а солдаты позади.
А дальше все, как и положено в армии, - звучала команда «Равняйся! Смирно!»…
Командиры эскадрилий и других подразделений докладывали начальнику штаба о наличии личного состава, затем Демичев докладывал командиру полка.

После «официальной» части построения, Демичев громким, командным, голосом доводил распорядок дня. Демичев в прошлом был командиром корабля, затем был списан по состоянию здоровью. Его все в полку любили и уважали. Некоторые молодые офицеры неплохо пародировали в «кулуарах» его манеру говорить перед строем. В понедельник он обычно начинал свою речь следующими словами: - «Распорядок дня на сегодня и на неделю!!!», потом поворачивал голову сначала в одну сторону строя и приложив ко рту ребром ладонь (как в рупор) кричал, громко повторяя как эхо - «..на сегодня и неделю!!!», потом, повернув голову в другую сторону строя тоже кричал «..и неделю!!!» Далее он уже особо не кричал, а зачитывал распорядок на текущий день и коротко — на неделю.

В задних рядах строя «народ» потихоньку перешептывался, слушал выступления командования не особо внимательно. Если только, конечно, тема «выступления» была не на «злобу дня». Все было известно и так заранее. Затем слово предоставлялось командирам подразделений, - командирам эскадрилий, начальнику ТЭЧ и батальона. Каждый информировал свои подразделения о распорядке работы на текущий день, а затем начальник штаба нашей эскадрильи зачитывал состав наряда на следующий день, и его «выступление» обычно заканчивалось словами: «Сейчас, после построения, летный состав проходит в методический класс и занимается заполнением летных книжек и документации. В 11 часов постановка задачи на завтрашние полеты. Технический состав отъезжает на аэродром и под руководством инженеров эскадрилий занимается подготовкой материальной части к полетам. Завтрашние полеты в день с переходом на ночь, первый вылет в 15 часов 30 минут! Прибываем все на обед в 13 часов...»

Техсостав эскадрилий после построения садился в два полковых автобуса, которые курсировали с утра от плаца до аэродрома и обратно, техсостав ТЭЧ загружался в свой огромный грузовик «Урал» с тентом, и все ехали на аэродром.. Как правило, сначала в эскадрильском домике мы заполняли техническую документацию, решали текущие вопросы с инженером эскадрильи Андреевым. А затем, если конечно, не было политзанятий или политинформации, - что бывало не редко, все расходились по самолетам. Ну, а на самолете все как обычно, - открывалась входная дверь, затем подставлялась палубная стремянка к фюзеляжу, снимались чехлы с остекления кабины пилотов и кабины штурмана, а далее открывались капоты двигателей. И начинались работы по осмотру и обслуживанию. А самолет с раскрытыми капотами так и стоял до обеда. Техсостав групп авиационного оборудования, электроники и оружейники (мартышки) приходили на самолет поочередно, и занимались проверкой и обслуживанием своего оборудования. Для этого они подгоняли в самолету аэродромный передвижной агрегат электропитания (АПА). Если все было нормально и не было серьезных проблем с самолетом или его оборудованием, к обеду закрывались капоты, зачехлялись кабины, оформлялась документация. Затем закрывался и опечатывался самолет, и все собирались у эскадрильского домика. На небольшом построении Андреев доводил нам план на завтрашние полеты, - чей самолет когда и куда вылетает.

Обычно, как я уже писал, вылетов было два, на бомбометание, часа по два с половиной - три продолжительностью каждый. Так же назначался самолет для разведки погоды по маршруту и в районе полигона. Он вылетал на час раньше всех остальных. Затем после прилета разведчика погоды, командир экипажа-разведчика сразу шел к эскадрильскому домику, где в методическом классе его уже ждали все экипажи, и доводил до всех состояние погоды. Пока «разведчик» летал, на аэродроме шла привычная предполетная суета. Механики катали стремянки, снимались чехлы, заглушки и струбцины. На подготовленных к полетам самолетах старшие техники начинали запускать двигатели и производить их опробование. Стоял мощный рокот, за хвостами самолетов тянулись рыжие хвосты пыли и иногда летели кустики пожухлой травы. В воздухе чувствовался характерный запах сгоревшего керосина. Аэродром «жил»...

На запуск двигателей старшим техником в самолет обязательно приглашался офицер из эскадрильской группы АО (авиационного оборудования). Запуск и гонку двигателей положено было делать только вдвоем. Специалисты АО садились в правое кресло, и в процессе гонки двигателей, проводили проверку работы всего оборудования самолета, в первую очередь энергетику, - регулировали напряжение генераторов, распределение нагрузки между ними, и проверяли многое другое. Через некоторое время прилетал разведчик, а к этому времени гонка двигателей заканчивалась. На какое то время на аэродроме устанавливалась тишина. В это время группы солдат и прапорщиков под руководством офицеров группы АВ (авиавооружения) подкатывали на специальных тележках авиабомбы и начинали подвешивать их в бомбоотсеках согласно плану полетов. Иногда им в помощь выделяли и курсантов, - как «тягловую» силу. Старшие техники, как правило, при гонке или перед ней открывали створки бомболюка. В момент подвески бомб самолет стоял полностью обесточенный, а вся «технота», не занятая этими работами, и старшие техники, как правило, сидели далеко за хвостами самолета в курилке и болтали.

«Курилка» представляла собой пару деревянных лавочек, стоящих вокруг врытого в землю обрезанного днища железной бочки. Курилки, а их, насколько помнится, было две, - первой и второй эскадрильи, - находились между стоянками самолетов и эскадрильским домиком, как раз посередине. От курилки, как лучи солнца, тянулись по земле тропинки к каждой стоянке. А в сторону домика шла одна, хорошо протоптанная тропа. Кстати, эти тропинки очень хорошо помогали «выдерживать» правильное направление в осенне-зимний период, когда в Бердянске бывали очень густые туманы, и на поле с однообразной поверхностью легко можно было «заплутать» и выйти не к своей стоянке.

Но вот из домика выходили экипажи и не торопясь расходились по своим самолетам. Многие еще немного «задерживались» либо возле домика, либо в курилке. Все зависело от запланированного времени вылета. А вскоре все уже были у своих самолетов. Старший техник докладывал командиру о готовности самолета, и экипаж приступал к предполетному осмотру и подготовке.
После гражданской авиации было как то непривычно видеть экипажи, когда они одевали на голову шлемофоны с ЗШ (защитный шлем). С белыми шлемами на голове, и в оранжевых спасательных жилетах, они были чем то похожи на космонавтов. Затем все занимали свои места в самолете. Старший техник заходил по входному трапу следом за ними, чтобы потом, после занятия пилотами своих рабочих мест, принять у летчиков предохранительные чеки катапультных кресел, которые пилоты выкручивали из верхней части кресел, - друг у друга. Приняв чеки, старший техник сам снимал еще две предохранительные чеки аварийного отката кресел и «отброса» штурвальной колонки в случае необходимости катапультирования летчиков. Затем техник покидал самолет, закрывая за собой люки между первым (кабиной экипажа) и вторым отсеками, между вторым и третьим отсеками, и входную дверь. А потом убирался входной трап, снимались предохранительные «пальцы» (чеки) из замков выпущенного положения основных стоек шасси. После этого механики убирали упорные колодки из под колес.

Я по привычке, которую пронес через всю жизнь (как говорил Семен Семенович Горбунков в фильме «Бриллиантовая рука», - «на всякий пожарный случай»), - бегло просматривал еще раз весь самолет. Убеждался, что колодки убраны, все заглушки с двигателей сняты, чехлы с ПВД сняты, штыри шасси сняты, хвостовая привязь (была такая на Бе-12) снята, страховочный леер между двигателями снят. Затем становился впереди и слева, в прямой визуальной связи с командиром корабля. Когда экипаж получал разрешение на запуск, командир мне условными сигналами показывал порядок запуска, получал мое разрешение и приступал к запуску.

Визуально я контролировал запуск двигателей и выход их на режим малого газа. На Бе-12 связь между экипажем и старшим техником при запуске была только визуальная. Обычно, старший техник никуда не уходил со стоянки, пока не убедился, что его самолет взлетел. Взлет самолета Бе-12 был эффектен: большой, темно-серый, какой то угловатый, с фюзеляжем - лодкой, с двумя закопченными килями, «горбатый» с крыльями типа «чайка» и с поплавками, с мощным глухим рокотом и запрокидывающимися вверх на 180 градусов основными стойками шасси — вряд ли мог кого ни будь оставить равнодушным. Честно признаюсь — зрелище было красивое, на взлетающие самолеты смотрели все.

После взлета «своего» самолета у старших техников наступало некоторое расслабление... Время обычно заполнялось разговорами, перекурами, наведением некоторого порядка на стоянке и поездкой в столовую на ужин. После прилета самолет подруливал к стоянке, немного проезжал вперед и выключал двигатели. Тот час мы с механиком подцепляли к хвостовой стойке небольшое рулевое водило. Оно было необходимо для установки буксируемого на стоянку самолета строго по разметке. Тем временем к одной из основных стоек технический состав прицеплял буксировочное водило, а затем прицеплял его к тягачу. Самолет буксировался хвостом вперед на стоянку, осматривался и производилась заправка топливом. Экипаж тем временем ужинал в столовой, и к тому времени, как приходил на вылет - самолет уже был заправлен и готов к повторному вылету.

Конечно, бывали иногда и задержки, - и по каким то неисправностям, которые надо было устранять, и по погоде или по организационным вопросам. Но, это было скорее исключением, чем правилом. В основном все «работало» слаженно и четко. Мелкие вопросы решались оперативно. Надо отдать должное Советской армии в общем, и военной авиации в частности, — в те годы порядок был на должном уровне. Говоря честно, мне, конечно, не нравилось многое тогда в «армейской жизни», - я ведь все сравнивал с гражданской авиацией, с обычной гражданской жизнью. Однако, постепенно я многое понял, и главное то, что эти два понятия - «армия» и «гражданка» просто несравнимы. В частности, - в авиации. Уж очень несопоставимыми были задачи, которые ставились перед военной и гражданской авиацией. А теперь, по прошествии многих лет, и глядя на ту анархию и вакханалию, которая сейчас сложилась на постсоветском пространстве, могу смело утверждать, что в годы моей службы дисциплина и порядок в армии были образцовыми.

И, кроме того, мне очень нравилась неукоснительно соблюдаемая в армии субординация и уважительное отношение к офицерам. Не смотря на какой то проступок, допущенное серьезное нарушение и тому подобное, при посторонних или служащих чином ниже — никогда не умалялось достоинство офицера. Поначалу было непривычно, что в моем возрасте, начальник любого ранга, и гораздо старше меня, обращается ко мне на «вы». Этого у меня тогда практически не было на «гражданке»... Там я был для всех только Миша, Минька или, в крайнем случае, называли меня по фамилии. И в гражданке унизить, оскорбить, наорать или «опустить» работника при коллективе, к сожалению, было тогда в порядке вещей.

К середине 1974 года я уже вполне адаптировался к армейской жизни, вжился в коллектив, и никаких сложностей или дискомфорта уже не испытывал. Но, все же с нетерпением я ждал окончания службы и возвращения в свой заводской коллектив. Но уже тогда я серьезно «рассматривал» решение после демобилизации сразу уйти в аэропорт. В конце концов, я и поступал в гражданское авиационное училище потому, что хотел работать и летать в Аэрофлоте. Уж очень романтичной казалась мне работа в гражданской авиации. И, кстати, я в этом не ошибался…

Надыбал в архивах свой креатив 10-летней давности.

Начало.
Началось все это в далеком уже от нас марте 1991го. Я тогда заканчивал учебу в техникуме атомной энергетики, куда пошел после 8го класса учебы в спецшколе с углубленным изучением английского. Именно специальный уклон моей школы сыграл во всей этой истории решающую роль.
Так вот в марте я занимался дипломом и все самые неприятные и тягостные мысли мои были о предстоящей службе в СА. Идти мне туда почему-то совершенно не хотелось. Меня никогда особо не интересовали босяцкие компании в подворотнях, а перспектива еще и жить с такими «интеллектуалами» под одной крышей целых два года, меня совсем не вдохновляла. Да плюс еще и начавшаяся пару лет назад в СМИ компания по освещению пресловутой дедовщины, тоже, мягко говоря, угнетала. В общем, служба надвигалась на меня как какая-то неумолимая глобальная угроза, непонятно за что и непонятно зачем. Но то, что там будет очень плохо, я знал точно.
И вот на фоне таких вот моих невеселых мыслей раздался телефонный звонок. Мужской голос в трубке представился подполковником из военкомата (у меня почти подкосили ноги от «восторга») и завел совершенно нелепый, на мой взгляд, разговор.
Он: Подполковник такой-то. Ты не хотел бы служить в армии в Хабаровске?
Я: ??? А смысл? Сейчас же призывников с Украины не отправляют служить за пределы? (только-только вышло постановление).
Он: ну тут служба не совсем обычная, приезжай завтра в военкомат – поговорим.
Разговор этот привел меня в полное замешательство. С одной стороны я слышал очень много жутких историй про службу именно на Дальнем Востоке. Все они были как под копирку – голодающие солдатики, суровый климат, полный беспредел и дедовщина. С другой стороны я понимал, что подполковник не мог не знать о том, что поехать служить в Хабаровск я мог только добровольно. Следовательно, он должен меня чем-то заманить. Но что он, военный из военкомата, мог предложить мне такого, во чтобы я поверил на столько, чтобы доверил ему свою судьбу, а может и жизнь. Я был заинтригован и решил на разговор сходить. В конце-концов терять мне было особо нечего, на Украине мне практически 100% светила служба в стройбате, так как хоть в целом здоровье у меня было вроде ничего, но вот зрение было минус 2 или 3. Поэтому, судя по опыту знакомых, избежать такой неприятно участи как служба в стройбате было очень сложно. А то, что этот стройбат будет на территории Украины, было слабым утешением. Потому что про стройбат истории рассказывали не менее ужасающие. И это были не просто истории, это были реальные факты – люди лежали в больницах, возвращались инвалидами, при чем и психически и физически. В общем, выбор мне нужно было делать очень и очень серьезный.
И вот встреча. Подполковник мне в целом понравился. Он не был типичным туповатым воякой, а наоборот - я бы даже сказал, производил впечатление умного и даже местами интеллигентного человека. Я, конечно же сразу выложил ему все свои сомнения. Он сказал – не торопись принимать необдуманное решение. Давай, мол, я тебе все расскажу, а потом ты подумаешь и решишь сам. И вот что он рассказал. На тот момент, студентов в армию не брали (с этим делом была постоянная свистопляска – их то брали, то не брали – неразбериха). Следовательно, армия лишилась самой элитной части призывников. Но! Решить-то парламентарии, решили. Но они конечно же ничуть не побеспокоились, а кто же займет место этих солдат на сложных специальностях, требующих хороших мозгов и общего уровня. В самом деле, сложно представить какого-нибудь «хачика, спустившегося с гор», за пультом сложного боевого поста. И вот этот подполковник сообщил мне, что они приехал в Киев специально из одной особой части расположенной в Хабаровске, для того, чтобы набрать призывников с максимально доступной на тот момент образовательной базой, т.е. закончивших техникумы. Прежде всего он заверил меня, что в части нет ни одного солдата не славянской национальности. Далее, он показал мне личные дела уже отобранных призывников. Это были выпускники техникума радиоэлектроники. Моя кандидатура заинтересовала его названием моей специальности «Монтажник парогенерирующих установок АЭС». Он решил что это электрические генераторы. Я ему объяснил что это совсем другое. Он немного озадачился, но тут произошло самое главное – он увидел что я выпускник английской спец.школы. Он спросил – вас что там и вправду хорошо учили английскому? Я говорю – еще бы! Урок каждый день, начиная с первого класса и весь урок все исключительно на английском – даже просьба выйти в туалет. Кроме этого, получив неплохую базу в школе, я продолжал совершенствовать знания английского самостоятельно после окончания школы. Я читал газеты на английском и смотрел теле-канал, который к моему огромному удовольствию только-только появился. Я понимал приблизительно 70% текста, из остального я выделял самые часто встречающиеся слова, выписывал их, переводил и выучивал. Таким образом мой уровень к моменту нашего с подполковником разговора можно было охарактеризовать как твердую четверку. Он когда это услыхал, то сразу оживился и сказал – все! Забудь про генераторы. Хочешь в армии заниматься английским? Я обалдел! В армии? Английским? Я не верил своим ушам! У меня не стыковалось в голове – служба в армии рядовым и переводы?! Это что ж за служба такая? Я конечно же сразу озвучил этот вопрос подполковнику. Он загадочно улыбнувшись, спросил – видишь какой у меня род войск на погонах? Я говорю – ну вижу, связь. Он говорит, большего я тебе сказать не мог.
Кроме все вышесказанного, он еще пообещал что часть находится на особом материальном обеспечении, что бытовые условия там исключительные как для срочной службы и дедовщины нет. Во все это верилось с трудом. Но после английского, я готов уже был поверить во что угодно, на столько загадочно улыбался подполковник.
В общем, конечно же я еще подумал какое-то время и решил таки рискнуть. У меня есть такое выражение, которое мне очень нравится и которым я руководствуюсь при принятии подобных решений: «Лучше жалеть о сделанном, чем о не сделанном». Это очень мудрое высказывание, потому что человеку всегда свойственно дорисовывать воображением все что ему хочется. Другими словами, если бы я не принял это предложение и попал в дальнейшем, скажем, в стройбат, то я сотни раз проклинал бы себя и думал бы – ну зачем же я так глупо поступил, вот там, в Хабаровске, наверное, было бы классно! А так, если бы там было даже очень плохо, по крайней меря я бы знал точно – я решил попробовать, решение было не правильным, но по крайней мере я точно знал на что шел и выбор делал сам и осознанно.
Короче говоря, все сомнения остались позади, и я вверил себя в руки судьбе. А, еще одна деталь. У меня было 2 очень хороших словаря – один самый полный словарь англо-русский, Мюллера (кто знает) на 50тыс. слов, таким пользовались профессиональные переводчики и второй – словарь американского сленга – толковый словарь американского сленга. Я спросил у ПП можно ли мне их взять с собой и не пропадут ли они там. Он меня заверил, что не только можно, но и нужно и что ничего с ними не случиться, он лично посодействует. Оставшиеся до призыва 2 месяца ничем особым не отличались. Только во время проводом мой дядя, а он всю жизнь проработал в военной авиации предположил что меня могут призвать в часть космической связи, которая отслеживает все переговоры в эфире и полеты самолетов. Такой вывод он сделал, потому что у них был какой-то режим секретности, какие-то график сеансов связи, которые увязывались с этими самыми службами. Я окончательно заинтригованный уснул, представляя загадочные космические войска с которыми мне предстояло познакомится в ближайшее время.
И вот наступил день призыва 22/06/1991 – прямо юбилей – 50 лет с начала ВОВ.

Учебка.
Оценивая сейчас с высоты прожитых лет, я понимаю, на сколько сильным потрясением для меня тогда был призыв. Я был, в сущности, зеленым, домашним мальчиком. Совершенно без жизненного опыта, с кучей подростковых комплексов и прочими проблемами психологического плана. Итак, утро 22го января. Прекрасное июньское солнечное утро, в воздухе пахло свежестью, хотелось на пляж - лучше на море или хотя бы на Днепр. Но меня, все эти прелести совершенно не радовали. Я в крайне подавленном состоянии духа, ехал на городской сборный пункт (ГСП) призывников. Впереди полная неизвестность в бытовом плане. Меня отправляли на другой конец земли, непонятно куда, непонятно зачем, непонятно что меня там ждет. ГСП представлял собой большой кусок земли, огороженный забором. Внутрь уже не пускали ни родителей, ни других гражданский. Это такое своеобразное чистилище перед адом
Внутри территории плац – это большая (метров 100 на 100) заасфальтированная площадка, для марширования и построений. Плац уже подметали наши, ранее прибывшие, «собраться». Местами попадались офицеры и солдаты, ранее призванные. Солдаты смотрели на нас и вообще вели себя откровенно враждебно, с таким видом как бы давали нам понять – ну погодите, еще не много и мы вам покажем кузькину мать. Собратья-призывники практически все находились в крайне подавленном состоянии. Кто боролся с похмельем, после бурных проводов. Кто боролся с давящей на психику неизвестностью и безысходностью. Короче говоря, улыбающихся лиц не было. Очень хорошо атмосфера передана в замечательном фильме «ДМБ». Только там показано, то немногое, над чем можно посмеяться, плюс показано как бы со стороны зрителя, который живет себе нормальной жизнью и которому все эти ужасы не грозят. На ГСП бродили несколько сотен призывников, периодически их строили, делали переклички и иногда заставляли подметать территорию офицеры. Время от времени мы могли выходить к воротам и коротко переговариваться с родителями. От них я узнал что напротив моей команды призыва – стоит род войск «КГБ». До меня дошло почему так шифровался подполковник и меня умилила детская непосредственность ГСП. Имели они в виду игры КГБистов в конспирацию
Переночевали мы там же на ГСП. Нас, человек 100-200, загнали в большую казарму где стояли двухэтажные кровати, похожие на полки в плацкартных вагонах. Никаких матрацев и тем более постелей не было и в помине. В общем, тяготы и лишения воинской службы начались прямо здесь, «не отходя от кассы». Весь следующий день (уже слегка помятые) мы протомились на ГСП. Немного раззнакомились внутри нашей призывной команды, но все равно все держались настороженно и немного озлобленно, как бы занимаю круговую оборону, не зная откуда ждать удара. Это еще больше всех угнетало, потому что приходилось все переживания держать в себе. И вот наконец, ближе к вечеру, нас погрузили в грузовую машину и повезли в аэропорт Борисполь. В аэропорту мы провели часов 5-6. Там было полегче, потому что мы постоянно могли общаться с родными и друзьями, да и вокруг была обычная гражданская жизнь без малейших причин для беспокойства. Наш рейс «Киев-Хабаровск» вылетал в час ночи. Хочу отметить очень большой контраст в том, как нас везли туда и как через год везли обратно. Туда – пассажирским прямым рейсом, назад – в плацкартном вагоне, без гражданских, неделю до Москвы, а потом еще сутки в поезде Москва-Киев.
И вот мы вылетели. Лету предстояло 8 часов. Мне было очень интересно, да и колбасило меня всего, поэтому я не мог уснуть, хотя понимал что надо бы. Зато я все время смотрел в окно. Было очень интересно. Внизу проплывали светящиеся города. Они были похожи на большие скопления искр. Где-то через час лета – в 2 ночи, начало довольно быстро светать, а в 3 часа ночи (по нашему ощущению, т.е. по киевскому времени) стало совсем светло как днем. Где-то через 4 часа после вылета покормили (эх.. последний гражданский обед). Последние 2-3 часа лету были самыми невыносимыми. Внизу практически постоянно была тайга – сплошное зеленое море. Сидеть было уже невмоготу, ходить было некуда – пройдешься по коридору с одного конца в другой и обратно на место. Сели мы в 17-00 по местному времени. Хотя по ощущениям было утро, т.е. казалось, что сейчас 9 утра, а на самом деле солнце клонилось к заказу. Ощущение очень противоестественное, незабываемо. Нас привезли в часть. Часть была расположена возле небольшого офицерского городка. Самым основным строением всего городка был спутниковая параболическая антенна огромных размеров – пожалуй, метров 30-40 в диаметре. Высота всей конструкции была метро 60-70 пожалуй. За время службы в учебке, поведение спутниковой антенны (ее почему-то все называли «чашкой») было для нас загадкой. Иногда она целый день стояла фокусов строго вверх (как мы позже узнали это были дни профилактических работ) иногда она была направлена за запад, иногда на восток. Угол направленности был почти всегда одинаковый – фокус был направлен почти вдоль горизонта.
Служба в учебке была безумной тяжелой. Подъем в 6-00, отбой в 23-00 и все время ты чем-то задолбан. По другому это не назовешь. Было такое ощущение что основной реальной задачей учебки, было не обучение военной специальности, а методичное задалбывание личного состава. Цель, как я сейчас понимаю, была очень простой – сделать из человека бездумное существо, готовое выполнять все, что скажут независимо ни от чего. Т.е. вырабатывалось подчинение на уровне рефлексов. Особенно жесткого подавлялись демонстративные проявления неповиновения или протеста в любой форме. Таким людям после этого оставалось только посочуствовать. Дедовщины действительно не было. Подполковник не обманул, кормили тоже не плохо. Но вместо дедовщины была «уставщина», когда тупое и бездумного следование требованиям устава могло моментально сломить любого, даже самого крепкого индивидуума. Человек ведь, в сущности, существо очень слабое и зависимое от элементарных бытовых мелочей – как он спит, как питается, как тяжело и много работает, существо. Есть множество незамысловатых вещей, с помощью которых можно довести до «ручки» любого, даже крайне самоуверенного юнца. Выбирайте на вкус – кросс 3 км на время, в кирзаках (замечу ограничений на количество кроссов в день НЕТ!). Если мало, добавляем противогазы. Если мало добавляем ОЗК(общевойсковой защитный комплект, резиновый костюм во весь рост, абсолютно не пропускает влагу и воздух). Если мало – плюс оружия килограмм на 10-20. Если мало – марш-бросок на 10-20 км. по дикой дальневосточной природе. Природа, должен я вам сказать, ужасная. Даже простая ходьба в течении часа по зарослям и кочкам способна полностью вымотать, а уж в ОЗК и с полной выкладкой – это неописуемо! Попробуйте, вам любая самая ужасная жизнь на гражданке покажется раем. И это еще обычные, так сказать штатные, средства воздействия на непослушных солдат. Кроме этого есть еще гауптическая вахта - о! это вообще тема для отдельной книги. Какие там применяют изощренные методы воздействия и издевательство – практически средневековье в наши дни. Единственная разница - на гауптической вахте предпочитают моральное «задалбливание», чтобы избежать смертей и увечий, потому что в противном случае у начальства могут быть «неприятности».
Итак, прибыли мы в учебку. Надо сказать что в начале мы были эдакими вальяжными и расслабленными юнцами, которые были уверены – ну-ну, попугайте нас этой армией…а мы небоимся! Это было конечно же смешно со стороны и поэтому сержанты которые нас встречали, относились к нашему поведению в первые дни снисходительно. Они даже откровенно потешались над нами, только мы этого не понимали. Первые тревожные ласточки поспешили замелькать в первые же часы нашего пребывания в учебке. Сидим мы, неспешно пришываем погоны, к только что выданной форме, ведем неспешные разговоры на тему «а, чё тут не так уж и страшно как рассказывали», как в друг в комнату влетает крайне замученный солдатик с ошарашенным лицом, в шинели которая полностью в грязи – как будто его долго и старательно вываливали в этой самой грязи, и скороговоркой выпаливает: «Товарищ младш-сержнт, разршт войти!». Сержант отдает ему какое-то распоряжение, как ни в чем не бывало и боец уносится.
Все в шоке. Сержант ведется себя так, как будто такое явление – совершенно обычное и ничего особенного в этом нет. Мы потихоньку начинаем осознавать, что завтра или максимум послезавтра на его месте будем мы.
Да, сержанты (молодые пацаны же) практически сразу проговариваются нам чем мы тут будем заниматься. Телефонные разговоры будете слушать, на английском языке. Подробности узнаете, потом когда будет положено, а пока никаких больше вопросов на эту тему, понятно?
И начались суровые учебные будни. Занятия в учебных классах были самым приятным (как потом оказалось) занятием. Мы завели тетрадки, которые были опечатаны и на которых стояла печать «Секретно». Нас ознакомили с уголовной ответственностью за разглашение, долго и нудно рассказывали чего нельзя – пользоваться, ауди, видео-записывающей аппаратурой и носителями (в том числе магнитофонным кассетам), на всех окнах учебных классах должны быть специальные сетки (чтобы враг не подслушил!) и прочие маразмы КГБ-шные. С самого начала нам начали вдалбливать (иначе не скажешь) специальные коды всех стран, плюс их столицы. Мы должны были по окончании учебки безошибочно назвать код любой страны и ее столицу. Например (из того, что помню), Таиланд – HH, Япония – JJ, Россия (раньше СССР) - RO

Столицы стран мира тоже вдолбили хорошо. Я до сих пор на спор могу назвать такие экзотические столицы как, например, столица государства «острова Фиджи» – Сува; Иногда на спор знакомым называл. Ну, какой нормальный человек может такое знать на память?.. Никакой. Причем что характерно – вот что значит хорошая исполнительская дисциплина – умудрялись обучать таких балбесов, что их учителя наверное бы очень удивились. Дело в том, что у нас служили из разных городов – из Новосибирска и Барнула и других. Так оттуда призывали всех подряд – не особо парились. Обучение происходило, конечно не так гуманно как в школе, но было оно гора-а-а-здо эффективнее. Например, у нас была такая ну очень тяжелая рация старая. Так сержанты что делали – тех кто особенно сильно тупил заставляли стоять, держа эту рацию в вытянутых перед собой руках. И если подопытный нормально отвечал, то ему разрешили опустить груз. Обучение «через руки» или, как вариант, «через ноги» доходило очень хорошо. И через какой-то месяц другое барнаульские босяки без запинки выдали скороговорки вроде «Таиланд? HH! Столица Бангкок!». Послабление сержанты делали только по Африке. Во-первых там названия ну совсем уж трудно запоминаемые, во-вторых они понимали что с Африкой нам, во время боевых дежурств столкнуться не придется.

Кроме этого за полгода учебки нам пришлось выучить 400 слов на английском языке. Ну мне ладно, я язык знал, но как их изучали те же барнаульские – это надо было посмотреть! В ход шла та же рация и прочие армейские штучки. Произношение этих слов конечно же никого абсолютно не интересовало. Все что требовалось от солдат – определить слово на слух и уметь правильно написать его. Все! Даже перевод был не очень важен. Слова эти были, так называемые «ключевые». В основном это были разнообразные военные понятия, термины из области спутниковой связи и другие, подробнее уже не помню. За время учебки к нам периодически просачивалась информация о том, чем занимаются «старые воины» на боевых дежурствах. Все это было конечно не открыто, а так, на перекурах втихаря. Мы конечно знали, что они ходят на ночные дежурства и чего-то там дежурят, но подробностей никто не раскрывал. В учебке нам популярно объяснили что над экватором в трех точках – над Тихим, Индийским и Атлантическим океаном висят спутники IntelSat кажется. Висят – значит вращаются на геостационарной орбите, то есть со скоростью равной скорости вращения земли. Это спутники связи которые обеспечивали международную телефонную связь.

Функция нашей части заключалась в следующем: спутник принимает сигнал содержащий несколько тысяч телефонных разговоров, усиливает и очищает сигнал, а после этого, отправляет его на наземную принимающую станцию, которая отправляет этот сигнал по проводам абонентам. Наземная станция обслуживала сразу несколько стран. Спутник находится на расстоянии около 30тыс.км. от земли. Сигнал от него неизбежно рассеивался и приходил на землю в виде размытого пятна. Принимающая станция находилась в центре этого пятна и сигнал там был максимальный. Наша же спутниковая антенна находилась ближе к краю пятна. Сигнал тут был хоть и слабее, но все-таки он мог быть усилен и очищен от помех и в результате получался полный контроль над всеми канала.
Так вот наша функция была в том, что мы снимали информацию с этих каналов.
Учебные занятия у нас шли более-менее регулярно. Но тут началась прополка картошки… Это был пес-ец! Нас вывозили почти сразу после подъема (спешно позавтракав) и мы пахали как негры на плантациях до самого заката. Еду и воду привозили прямо на поле. Осенью начался сбор урожая картошки, потом переборка и погрузка в хранилища. Короче нам было не до занятий. В начале ноября погода была уже совсем зимняя, как у нас в Киеве в декабре.

И вот, как щас помню 5го ноября нас перевели в «боевую» часть. Помню в учебке, мы с нетерпением (хотя немного и со страхом) ждали когда же уже наконец нас переведут в боевую роту и мы начнем наконец ходить на дежурства и заниматься чем-то кроме полевых работ. И вот дождались. В боевой роте нас встретили так, как будто очень долго ждали. Ну оно и понятно – молодые впахивали там уже полгода и еще больше чем мы в учебке не могли уже долждаться когда же появятся новые «молодые». Поэтому с нашим появлением на нас свалилось множество обязанностей, конечно же самых неприятных, тяжелых и нудных, так как молодыми стали мы, а все остальные старыми. И вот мы начали ходить на смены. Это изощренное изобретение человеческого разума стоит описать отдельно. Смена имела продолжительность 6 часов. В нашей роте было 4 взвода, которые попеременно сменяли друг друга. Таким образом сутки делились на 4 смены по 6 часов, каждый взвод сменяя друг друга отбывал свою смену по очереди. Это называлось циклом. Начинался цикл с наряда. Наряд это такое дежурство, неприятная обязанность, которую по очереди выполняют все взвода.

Ну «неприятная» это конечно очень мягко сказано. На самом деле наряд это полная жесть. Но среди прочих обстоятельств основное это то, что ты даже по Уставу можешь спать в наряде не более 4 часов. Я подчеркиваю не более. Т.е. если ты спишь 0 часов, то всё в рамках Устава)) Так вот с учетом того что у нас были смены в 4х суточном цикле, то режим сна получался просто мега-жесткий. Судите сами. Приходишь ты с наряда вечером – около шести. Весь уставший и недоспавший (прошлую ночь спал сколько придется, но как правило очень мало и очень рвано). Отбой (для тех, кто ночью заступает в ночную смену) около 21.00. Вся казарма еще не спит (у всех отбой в 22.30). Понятно что ты все слышишь, пытаясь заснуть – как они собираются на вечернюю прогулку (ага и такое есть в арми – отчего же не пройтись строем с песней по плацу на сон грядущий? ) как возвращаются, отбиваются (укладываются спать).

Ну наконец заснул. Организм только расслабился (накануне-то недоспал) и тут в 0.20 подъем. Ооо… это незабываемо. Все просто в экстазе. Настроение «чудесное». Готов всех покусать. Побыстряку собрали постели, умылись и чешем нашим взводом (он же смена, человек 10-12) на ночной ужин в столовку. Что интересно в СССР просто так, ничего не делалось и не тратилось. Т.е. если бы можно было обойтись без ночного ужина чисто физиологически, то его конечно же не было бы. Но организм так устроен что если его ночью будят и не дают спать, то начинает вырабатываться желудочный сок, что мешает несению службы). На ужин обычно были печеньки и/бутры с колбасой копченой или сыровялкой. После ужина топали в боевой центр. Это 8этажное здание, в котором мы имели доступ только на 1й этаж и только в свое помещение. Именно в этом помещении мы и несли так называемое «боевое дежурство».

Почему взводов и соответственно смен было 4? Потому что для круглосуточного дежурства сутки были разбиты на 4 смены по 6 часов:

1я смена: с 2.00 до 8.00
2я смена: с 8.00 до 14.00
3я смена: с 14.00 до 20.00
4я смена: с 20.00 до 2.00

Т.е. когда мы выходили на 1ю смену (с 2 до 8), то мы меняли 4ю смену, которая отработала с 20.00 до 2.00.
Где-то за пару месяце до нашего перевода обратно на Украину (об этом будет дальше), т.е. где-то в апреле-мае 1992 две самые тяжелые смены (2-8 и 20-2) совмести и ввели так называемую «двадцатку» - смену с 20.00 длительностью 12 часов. Она была конечно тяжелая, но за счет объединения общий цикл дежурств стал проще. У нас вместо одной нормальной ночи для сна стало 2. Но платить за это приходилось тем, что приходилось «оттащить двадцатку».

Как же выглядело дежурство? Большой зал в одном из помещений «боевого центра». В нем находился с десяток так называемых «постов». Пост – это рабочее место одного человека. Плюс рабочее место начальника смены. Как правило это был младший офицер – лейтеха  Мы заходили в наш отдел и наши «братья по разуму» - такие же солдатики с другой смены нашему приходу были очень рады. Наш приход означал для них одно – конец смены и возможность отдохнуть от этих опостылевших телефонных разговоров.
Нач.смены нас строил и с важно-строгим выражением лица, на полном серьезе начинал нести чушь типа «сегодня состоялся визит министра иностранных дел ха-ха (НН) в йот-йот (YY). Прошу обратить на это внимание в оперативной работе». Выглядело это все немного смешно и не серьезно. Как будто взрослые дяди играли «в войнушку». После 2-3 минут таких занудных «новостей» мы привычно шли к своим постам и сменяли наших уставших напарников.

Про посты. Было 2 «продвинутых» поста – Ванадий и Лекало. Вообще в КГБ очень любили всему давать «зашифрованные» названия  Самый сложный и навороченный пост был Ванадий, второй по сложности – Лекало. Именно на таком работал я. Обычный пост включал в себя 10 кассетных магнитофонов «Маяк-232» которые стояли стойками – две по 4 штуки справа и слева и 2 посредине. Это были точно такие же магнитофоны, как тот о котором я когда-то 14-летним пацаном бредил и который мне таки купили родителя (радости не было предела). Магнитофоны включались автоматически как только на них подавался сигнал. Сигнал поступал с распределительного щита. Это была такая таблица где строки были номера постов, а колонки – страны (подписанные понятное дело закодировано – RO (СССР, позже РФ), HH – Тайланд, YY – Япония). На пересечении № свого поста и страны я вставлял фишку и это означало что на мой пост я направлял поток данных от определенного направления (Спутник и каналы связи). Т.е. если я подключал направление RO, то это означало что любой звонок из СССР в любую страну Юго-Восточной Азии проходил через мой пост.
Как это выглядело на практике. Воткнул фишку, вернулся на пост, сижу втыкаю. Кроме 10 «маяков» слева у меня стояло еще 2 бобинных магнитофона «Береза». Магнитофоны были полностью металлическими, наверное очень тяжелыми и очень надежными. Они писали факсы на 12,7мм (пол-дюйма) магнитную ленту в больших алюминиевых бобинах. Это точно такая же лента, какая использовалась в видео-кассетах стандарта VHS. Как только по установленному каналу (это пакет из 3-4 тыс. потенциальных телефонных разговоров) начинает набираться номер, то сразу же включается один из магнитофонов на запись. Если набранный номер есть в базе данных (они были только у двух самых продвинутых постов – Ванадий и Лекало), то номер отображается на специальном экране (у Ванадия 9 дюймовый ч/б монитор, у Лекала просто буквенно-цифровой дисплей) и начинает писать на кассету сам звонок «Маяк» под номер 1. Так как этот звонок считался высокоприоритетным, то включался первый магнитофон, а не последний и одновременно включается динамик (остальные разговоры слушаются на наушники). Моя задача была обнулить счетчик в начале разговора (это нужно для того чтобы в конце разговора автоматом перемотать кассету на начало записи – такая функция была в этих маяках) и дальше прослушивать сам разговор на предмет того, встречаются ли во время него «ключевые слова» - те самые, которые мы учили в учебке. Когда разговор заканчивался, то я перематывал кассету в начало и писал карандашом на кассете: дату/время, коды стран откуда/куда, перечислял ключевые слова. После чего относил кассету начальнику смены.

Сданные кассеты с разговорами были таким себе ключевым показателем работы – чем больше, тем лучше. Если кассеты не сдавались, то сержанты (с подачи нач.смены) начинали разборки – где кассеты, типа чё за [*****]?! Мы привычно отбрыкивались – «нет нагрузки.. выходной.. еще чего-то». Сержанты понимали что отсутствие сданных кассет говорили только об одном – солдаты подзабивали на службу и либо спали втихаря, либо слушали музыку.

Кстати, на счет музыки. Кассеты которые использовались в центре были пронумерованы и на них был гриф ДСП – для служебного пользования. Это первый уровень секретности. Дальше шли – секретно, совершенно секретно. Вначале кассеты для музыки были тупо запрещены. Но потом начальство смягчилось и музыкальные кассеты разрешались только в казарме и тоже были все пронумерованы и с грифом ДСП. Все это делалось с одной целью – не допустить утечки информации.

Если вместо телефонного разговора по каналу связи шел факс, то я включал один из двух бобинных магнитофонов «Береза», отрывал кусок бумажной ленты (закладку), быстро писал на ней откуда/куда идет факсы (коды стра) и вставлял эту бумажную закладку в бобину. Сам магнитофон включался автоматически и так же автоматически отключался сразу после окончания соединения. Когда бобина заканчивалась, то её снимали с магнитофона и относили на пост воспроизведения (в том же зале, чуть в стороне). Там сидели как правило женщины-гражданские, которые воспроизводили записанное с магнитофона и на экране компьютера сверху вниз ползли изображения перехваченных фактов. Компьютеры были 286-е! Это была вершина технологического прогресса того времени (1991 год). Иногда попадались зашифрованные факсы. Для них придумали специальное название «Сфинкс». Как правило они проскакивали на постах с базой данных номеров. Опытные солдатики (и я в том числе) уже наизусть значил некоторые важные и частые номера (МИДы, посольства и т.п.). Когда по одному из таких номеров проходил факс, то бобину не дожидаясь окончания снимали с магнитофона и относили на пост воспроизведения. Там рядом с магнитофоном стоял прибор на котором были лампочки от 1 до 9. Если факс был зашифрованным, то на экране компьютера ничего не отображалось, а на приборе загоралась лампочака. Это означало что солдат поймал «Сфинкс» и его за это могли поощрить – отпуск, увольнение и т.п. Такая запись сразу же вырезалась из бобины и снабдить надписями, её отправляли куда-то наверх. Куда – мы не знали.

Обычные факсы целый день писались в память компьютера, а в конце дня приходили важные такие тётеньки-гражданские, которые переписывали все считанные за день факсы (как ща помню это делалось с помощью Norton Commander, там был опция – Link, позволявшая связать два компьютера (!!!) немыслимые вершины технологий, локальных сетей тогда у нас там не было, компы связывались по RS2323

Продолжение следует.