Прихожанин - об ученом монашестве. Вначале надо придать импульс академическому монашеству, затем – собственно ученому
Вопреки распространенному мнению о противостоянии Церкви и науки, в мире — большое количество верующих ученых. О 15 из них — священниках и монахах, которые внесли значительный вклад в разные области науки, наш рассказ.
Существует ошибочное мнение, что Церковь против образования и науки. Сформировано оно вследствие существующего стереотипа, который говорит о том, что вера и наука несовместимы, так как настоящий ученый может доверять только фактам, а верующий — не способен к объективному мышлению. Также распространен стереотип о том, что люди верят в Бога в силу своей необразованности, наивности и неспособности критически мыслить.
На самом деле это не так. С давних времен крупнейшие библиотеки и первые университеты возникали зачастую при монастырях. Миссионеры вместе с проповедью о Христе несли просвещаемым народам и грамоту: так, святые Кирилл и Мефодий разработали первую азбуку для славянских народов. Первая типография Ивана Федорова была создана с благословения митрополита московского Макария, а сам Иван Федоров принадлежал к ближайшему окружению Макария и был человеком ученым и глубоко верующим. А сколько было и остается в мире ученых-христиан, которые занимаются естественными науками?
Примечательно и то, что многие замечательные научные открытия и изобретения принадлежат христианским священникам и монахам. Эти люди понимали, что, занимаясь наукой, мы познаем творение Божие, апознавая творение, можно приблизиться к познанию Творца, подобно тому, как, узнавая назначение и свойства глиняного кувшина, мы узнаем замысел и идею его создателя, гончара. В этой статье мы расскажем вам о пятнадцати ученых-священнослужителях и монахах. Но, безусловно, подобных примеров в истории было гораздо больше…
Ученые — католики
Уильям Оккам — монах-францисканец, сформулировавший знаменитый принцип логики, известный как «Бритва Оккама»
Уильям Оккам
1. Уильям Оккам (1285-1347)
Английский философ, монах францисканского ордена.
Один из величайших логиков всех времен. Отец современной эпистемологии - науки о знании. Развил принцип мышления, получивший название «бритва Оккама». Он формулируется следующим образом: «Не следует умножать сущности без необходимости». Этот принцип означает, что если нужно объяснить какое-то явление, то чем меньше новых понятий, фактов и логических шагов мы для этого используем, тем лучше.
2. Николай Кузанский (1401-1464)
Католический кардинал Николай Кузанский изобрел рассеивающую линзу для очков
Николай Кузанский
Крупнейший немецкий мыслитель XV века, учёный-энциклопедист, математик, католический кардинал.
В сфере астрономии одним первых высказал идею о том, что Вселенная бесконечна и не имеет центра ни на Земле, ни на Солнце, а также о том, что все светила движутся и состоят из веществ, сходных с земными (а не из «вечного эфира», как считали последователи Аристотеля). Вероятно, космологические труды Николая Кузанского повлияли на взгляды Коперника и Галилея. Он написал математические трактаты «О квадратуре круга» и «О соизмерении прямого и кривого», то есть о спрямлении окружности. Работая в сфере оптики, изобрёл рассеивающую линзу для очков.
3. Филипп Маттеус Ган (1739-1790)
Филипп Маттеус Ган
Немецкий изобретатель и священник.
Изучал теологию в Тюбингенском университете, а также увлекался математикой и механикой. Разработал машину, воспроизводящую движение небесных тел, что принесло ему широкую известность в Германии. Интересовался трудами математика Лейбница и вслед за ним одним из первых в мире изобрел счетную машину.
После работ над счетной машиной вернулся к вычислительной технике. Разрабатывал новые часовые механизмы и астрономические приборы.
4. Грегор Мендель (1822-1884)
Грегор Мендель — настоятель аббатства, начавший свои исследования по генетике в монастырском садув
Грегор Мендель
Начал свои исследования в саду при монастыре. Ему удалось сформулировать основные законы, объясняющие, каким образом живые организмы наследуют внешние признаки своих родителей. В наши дни три закона Менделя изучают в средней школе.
В 1868 году Менделя избрали аббатом Старобрненского монастыря, и он перестал заниматься биологическими исследованиями. Только в начале XX века ученые-генетики заново открыли законы, которые за три десятилетия до них уже вывел Мендель.
5. Жорж Леметр (1894-1966)
Жорж Леметр — бельгийский астроном и священник, который впервые сформулировал «теорию Большого взрыва»
Жорж Леметр
Бельгийский астроном и математик, католический священник.
Леметр - герой Первой Мировой войны, награжден Военным Крестом. После войны он изучал в университете математику, физику, астрономию и теологию. В 1923 уже в сане аббата продолжил образование в Кембридже, а позже занимался астрономией в Гарварде (США). В 1960 Леметра избрали президентом Папской академии наук.
Основной научный вклад Леметр внес в астрофизику и космологию. Он первым сформулировал теорию расширяющейся Вселенной и ее зарождения из «первоначального атома». Позже теория была названа «Большим взрывом», и под этим названием известна в науке сегодня.
ПРАВОСЛАВНЫЕ УЧЕНЫЕ
6. Святитель Лука (Войно-Ясенецкий), архиепископ Симферопольский (1877-1961)
Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) внес огромный вклад в развитие регионарной анестезии, а его учебником по гнойной хирургии пользуются до сих пор
Замечательный русский хирург, доктор медицинских наук, профессор. И при этом - епископ Русской Православной Церкви.
Святитель Лука (Войно-Ясенецкий), архиепископ Симферопольский
В России его времени многие даже несложные операции заканчивались смертью пациента из-за неправильного применения анестезии. Хирург Войно-Ясенецкий одним из первых развил регионарную, или проводниковую, анестезию. Впоследствии она стала одним из основных методов анестезии.
Епископ-хирург провел сотни сложнейших операций на глазах. Зафиксированы случаи, когда благодаря его операциям и помощи Божией зрение обретали люди, слепые от рождения. Он продвинул мировую науку в области гнойной хирургии. Его книга «Очерки гнойной хирургии» в 1946 году в СССР получила сталинскую премию I степени (несмотря на то, что была написана действующим православным епископом). О своей жизни и служении сам святитель Лука рассказал в автобиографии «Как я полюбил страдание».
7. Алексей Алексеевич Ухтомский (1875-1942)
А.А.Ухтомский — иеромонах в миру, открывший принцип доминанты в работе человеческого мозга
Алексей Алексеевич Ухтомский
Русский и советский физиолог, академик Академии наук СССР, создатель учения о доминанте, иеромонах.
Ухтомский был иеромонахом в миру, делегатом Поместного Собора Русской Православной Церкви 1917-1918 года, на котором было восстановлено патриаршество. Активно участвовал в совещаниях по воссоединению со старообрядцами.
В 1920 году Ухтомский был арестован чекистами и отправлен в особое отделение ВЧК на Лубянке, где находился до января 1921 года. Интересно, что в тюрьме он читал сокамерникам лекции по физиологии. Однако уже вскоре ученый-монах был выпущен на свободу и возглавил кафедру физиологии человека и животных Петроградского университета.
Основной вклад Ухтомского в науку - разработанный им принцип доминанты как новое учение о работе мозга. Эта теория помогает объяснить фундаментальные аспекты поведения человека и психических процессов. За эти работы в 1932 году Алексей Алексеевич награждён Ленинской премией.
Во время войны Ухтомский оказался в блокадном Ленинграде. Участвовал в организации работы учёных на нужды обороны, руководил исследованиями по травматическому шоку. За неделю до голодной смерти он продолжал заниматься наукой и подготовил доклад «Система рефлексов в восходящем ряду», прочитать который уже не успел.
8. Павел Александрович Флоренский (1882-1937)
Расстрелянный в 1937 году священник Павел Флоренский даже в лагерях сделал более 10 научных открытий, связанных с добычей йода и агар-агара
Павел Александрович Флоренский
Русский православный священник, богослов, религиозный философ, учёный, поэт. Флоренский закончил физико-математический факультет Московского университета, был знаком и дружен со многими знаменитыми поэтами Серебряного века, сам писал стихи и печатался в ряде литературных журналов. Затем поступил в Московскую духовную академию и в 1911 году принял священство.
В двадцатых годах вернулся к занятиям физикой и математикой, работал в Главэнерго, принял активное участие в разработке и внедрении знаменитого плана ГОЭЛРО (Государственной электрификации России). Одновременно работал в Комиссии по охране памятников и старины Троице-Сергиевой Лавры. В 1924 году выпустил большую монографию о диэлектриках. Его научную деятельность поддерживал Лев Троцкий, что в тридцатые годы сыграло роковую роль в судьбе Флоренского. Когда начались преследования, Павел Александрович имел возможность эмигрировать, но счел необходимым остаться на родине, понимая, что обрекает себя на арест, лагеря и мученическую смерть.
В нечеловеческих условиях лагерей Флоренский продолжал научные исследования. Так родилась книга «Вечная мерзлота и строительство на ней», и было сделано более 10 научных открытий, связанных с добычей йода и агар-агара в Соловецком лагере. В 1937 году Флоренский был расстрелян по приговору особой тройки НКВД.
9. Алексей Федорович Лосев (1893-1988)
Крупный исследователь античности и эпохи Возрождения А.Ф.Лосев вместе с женой тайно принял монашеский постриг
Алексей Федорович Лосев
Всемирно известный философ и филолог, деятель советской культуры. В монашестве — Андроник.
В 1929 года вместе с женой тайно принял монашество. Супруги Лосевы в постриге были наречены Андроником и Афанасией. Лосев до самой смерти носил монашескую скуфью.
Он отвергал марксизм и официальную философию - диалектический материализм, за что был арестован и приговорён к 10-ти годам лишения свободы. Отбывал наказание на строительстве Беломорско-Балтийского канала, где почти полностью потерял зрение.
Лосев - один из крупнейших исследователей античности и эпохи Возрождения. Переводил труды Аристотеля, Плотина, Секста Эмпирика, Прокла и Николая Кузанского. Год за годом и том за томом выходили новые книги Лосева по античной эстетике. В его библиографии — более 800 произведений.
10. Игуменья Серафима (Чёрная) (1914-1999)
Игуменья Серафима (Чёрная) — один из разработчиков космического скафандра, она также изобрела технологию латексного производства
Советский учёный-химик, инженер, монахиня. В миру — Варвара Васильевна Чёрная . Настоятельница московского Новодевичьего монастыря в 1994-1999 годах.
С детства была воспитана в православной вере. В годы Великой Отечественной войны работала заместитель главного инженера Московского завода «Каучук». Позже занималась научными разработками в Институте резиновой промышленности, где была заместителем директора в течение 16 лет. Участвовала в разработке космических скафандров. Основала новую отрасль резинового производства - латексную технологию. Эта технология применяется при разработке защитных средств из латекса, а также латексных шаров-пилотов для зондирования атмосферы. При участии Варвары Черной создан скафандр для Юрия Гагарина, в котором он полетел в космос.
В 1994 приняла Варвара Черная монашеский постриг. Она стала первой настоятельницей Новодевичьего монастыря после его возвращения Церкви. При ней были отреставрированы храмы монастыря и воссоздано их внутреннее убранство, введен монашеский устав, возрождены иконописная и золотошвейная мастерские.
Игуменья Серафима внесла значительный вклад в сооружение храма-памятника Новомучеников и Исповедников Российских в Бутово. Именно там, на Бутовском полигоне, в числе тысяч расстрелянных священников был убит и её дед, митрополит Серафим (Чичагов). В 1997 году он был прославлен в лике новомучеников Русской Православной Церкви.
Наши современники
Теперь мы познакомим вас с некоторыми из наших современников, посвятивших себя священническому служению и одновременно внесших весомый вклад в развитие науки. Эти люди каждым днем своей жизни доказывают не только возможность совмещения науки и религии, но и удивительную гармоничность, полноту такой жизни и служения.
А.И.Половинкин — доктор технических наук, до рукоположения руководивший Волгоградским политехническим институтом
Александр Иванович Половинкин
Священник Русской Православной Церкви, настоятель храма Рождества Христова Волгоградской епархии, а также первый проректор Царицынского православного университета.
Доктор технических наук, профессор. С 1983 по 1988 год А. И. Половинкин руководил Волгоградским политехническим институтом в должности ректора. Большое внимание уделял компьютеризации учебной и научной работы, результатом чего стало создание мощного по тем временам вычислительного центра, началось широкое применение персональных компьютеров.
Наиболее широко известной работой Александра Ивановича Половинкина стала его неоднократно переизданная книга «Основы инженерного творчества». Символичны его награды, которыми отмечены его заслуги как ученого и как священнослужителя: орден «Знак Почета» и орден преподобного Сергия Радонежского.
По благословению духовника, протоиерея Александра Меня, закончил Московскую Духовную Академию советский ученый-биолог А.И.Борисов
Александр Ильич Борисов
Советский учёный-биолог, публицист и общественный деятель, священник Русской Православной Церкви.
Работал в Лаборатории радиационной генетики Института биофизики Академии наук СССР. Защитил диссертацию по генетике с присуждением учёной степени кандидата биологических наук.
По благословению своего духовника отца Александра Меня оставил научную работу и окончил Московскую духовную семинарию, а затем Московскую духовную академию. Долгое время не мог быть рукоположен в сан священника из-за противодействия властей.
В 1989 году рукоположение, наконец, стало возможным, и таинство состоялось. В 1991 году отец Александр был назначен настоятелем храма святых бессребреников Космы и Дамиана в Шубине. В этот приход перешла значительная часть духовных детей погибшего протоиерея Александра Меня.
13. Монахиня Анувия (Виноградова)
Н.М.Виноградова, археолог, востоковед с мировым именем, приняла монашеский постриг с именем Анувия в 2010 году
Монахиня Анувия (Виноградова)
Историк, археолог, учёный с мировым именем. Действующий старший научный сотрудник Российской академии наук, член-корреспондент Немецкого археологического института.
Монахиня Анувия (в миру — Наталия Матвеевна Виноградова) много лет работала в Институте востоковедения Российской академии наук, ездила в археологические экспедиции в Таджикистан. Защитила диссертацию, написала несколько монографий об археологических памятниках Таджикистана и более 100 научных статей.
В 2010 году Виноградова приняла монашеский постриг с именем Анувия. Вот уже много лет она совмещает монашество и науку.
Основное послушание монахини Анувии в монастыре - организация строительно-реставрационных работ. Матушка Анувия - казначея Иоанно-Предтеченского монастыря в Москве, еще со времен иночества активно участвует в его возрождении, за что удостоена и церковных, и светских наград.
Протоиерей Кирилл Копейкин«Разум – это дар Божий, грех отказываться от него», — протоиерей Кирилл Копейкин, кандидат физико-математических наук
Кандидат богословия и кандидат физико-математических наук, директор Научно-богословского центра междисциплинарных исследований Санкт-Петербургского государственного университета, доцент кафедры богословия Санкт-Петербургской Православной Духовной Академии, настоятель храма святых апостолов Петра и Павла при СПбГУ.
Закончил физический факультет Санкт-Петербургского государственного университета, потом аспирантуру, защитил диссертацию, работал в особом конструкторском бюро «Интеграл» при университете.
По окончании С.-Петербургской Духовной семинарии рукоположен митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Иоанном во диакона, 6 июня 1993 года рукоположен митрополитом Иоанном во иерея.
Отец Кирилл пишет, что наука и религия не противоречат друг другу:
«Посмотрите Священное Писание. Апостол Павел говорит, что наше служение Богу есть служение разумное (Рим.12:1)… Разум – это дар Божий, грех отказываться от него. Другое дело, что всё не сводится к одному только разуму. Самое неожиданное, с чем мы сталкиваемся, когда в нашем исследовании мира доходим до фундаментального уровня, до квантомеханических объектов, это то, что объекты похожи, скорее, на нечто психическое, чем на физическое» .
15. Сергей Владимирович Кривовичев (родился в 1972 году)
«Научная работа подразумевает очень тонкую духовную интуицию», — доктор геолого-минералогических наук, диакон Сергей Кривовичев
Сергей Владимирович Кривовичев
Геолог, ученый, доктор геолого-минералогических наук, диакон.
Сергей Кривовичев закончил геологический факультет СПбГУ. Защитил кандидатскую, а затем докторскую диссертацию. Работал на кафедре кристаллографии СПбГУ в должности доцента, ныне — профессор и заведующий кафедрой.
Награжден медалью для молодых ученых Российского минералогического общества, медалью для молодых ученых Российской академии наук, медалью Европейского минералогического союза.
Автор более 200 статей в отечественных и международных научных журналах, соавтор открытия 25 новых минеральных видов на месторождениях России. В его честь назван новый минерал кривовичевит. Специалист в области рентгеноструктурного анализа, автор более 400 структурных расшифровок.
В 2004 году рукоположен в сан диакона. О своей жизни и работе Сергей Владимирович говорит: «Мы расшифровываем кристаллические структуры соединений, внутреннее положение атомов, - по сути, открываем новую реальность. Мы заглядываем туда, куда никто никогда не заглядывал. И когда ты это видишь, ты уже не мыслишь себя без этой спрятанной красоты. Такая работа дает интеллектуальную и духовную радость.
Как говорил академик Н. Н. Боголюбов, не бывает неверующих физиков . Научная работа подразумевает очень тонкую духовную интуицию. Ведь, в итоге, наука построена не на рациональности, а на созерцании».
Эти слова нашего современника, одного из самых молодых профессоров России (профессором отец Сергий стал в возрасте 35 лет), счастливого отца шестерых детей - лучший ответ на вопрос о совместимости науки и веры.
Подобных ученых мужей в истории — гораздо больше. По этим ссылкам Вы можете познакомиться с их трудами, открытиями, биографиями. Также будем рады, если вы поделитесь интересной информацией в комментариях.
Список христиан, занимавшихся наукой: https://en.m.wikipedia.org/wiki/List_of_Christians_in_science_and_technology
Список священников-ученых западной церкви: https://en.m.wikipedia.org/wiki/List_of_Roman_Catholic_cleric-scientists
Наука и религия не совместимы?
Материал подготовил семинарист III курса Алексей Мигальников
Вконтакте
Благие намерения и задачи работающей теперь при Св.Синоде Комиссии по преобразованию Духовных Академий и имеющего быть летом монашеского съезда несомненно направляются к одному: сделать всё возможное, чтобы соль земли не обуяла () окончательно и не была выброшена вон, на попрание ногами. В записке Высокопреосвященного Антония, архиепископа Волынского, о том, в каком направлении должна быть произведена реформа Духовных Академий, весьма хорошо отмечено то положение, какое занимают у нас Духовные Академии в деле прямого влияния на пастырство , то есть на то, что составляет соль земли, по слову Христову, а отсюда, конечно, и влияние их на всю православную, верующую народную массу. Говорить о направлении богословской мысли, о продуктах научных богословских исследований, о самом христианском православном сознании, в смысле зависимости всего этого от Академий, конечно, излишне, об этом тоже говорится в указанной выше записке Высокопреосвященного автора и всякому понятно. Отсюда понятна и серьёзность работ, предпринятых Академической Комиссией.
Конечно, христианское религиозное воспитание народной массы, хотя и вверенное непосредственно пастырям, в значительной доле ведётся и помимо пастырства. Говорим не о худшем, не о том, что относится к упадку и разложению духовной силы, а о лучшем – в смысле молитвенного христианского подвига; в этом деле у верующего народа есть и другие, кроме их пастырей, воспитатели и другие духовные руководители – монастыри и живущие в них духовные старцы. О значении монастырей с их святынями и духовными старцами для нашего народа и его истории, так много написано и так обстоятельно, что пришлось бы говорить только старое. Эти монастыри тоже соль земли русской, православной, дававшая и дающая доселе духовную крепость душам верующим. Вот почему нельзя не приветствовать доброго намерения нашей церковной власти, путём всестороннего обсуждения и совещания с мужами опытными, принять меры к тому, чтобы монастыри наши по-прежнему оставались духовными светочами и привлекали к себе не только покивания главами и укоризны от верующих и неверующих, а привлекали души и сердца страждущих и мятущихся и приводили их ко Христу, Церкви и спасению. Нам хочется теперь именно сказать несколько слов о так называемом учёном монашестве, ибо оно, как учёное, а по своему происхождению академическое, несомненно может быть по праву предметом некоторого внимания Академической Комиссии, а как всё-таки монашество, оно может быть предметом разговора и на монашеском съезде. Кому больше касательства может быть до учёного монашества, – Академической Комиссии, или монашескому съезду, это не так важно, нам хочется только указать, что об учёном монашестве непременно нужно порассуждать здесь или там, – на съезде. Хочется указать на то именно, что учёное монашество при теперешнем его пути служения тем самым целям, какие ставятся ему церковной властью, меньше всего может с честью оправдать возлагаемые на него (учёное монашество) надежды. Учёное монашество, как известно, несёт в качестве якобы послушания весьма важное служение: в начале своего жизненного пути оно служит делу воспитания юношества в духовно-учебных заведениях, в менее значительной части своей служит делу миссионерства, в минимальном числе настоятельствует в монастырях. Завершает свой жизненный путь учёное монашество обычно в сане епископов. Curriculum vitae любого из учёных монахов именно таково, что прямо со школьной скамьи он начинает путешествовать из города в город, повышаемый или низлагаемый в своём служебном положении, пока не достигнет такого возраста, что можно ему вверить «доброе делание». Мы вовсе не думаем критиковать в данном случае педагогической или чисто пастырской деятельности учёного монашества со стороны её пользы для Церкви, а только намерены сказать слова два-три о том, что, по нашему мнению, препятствует учёному монашеству ещё в большей степени и в лучшем виде оправдывать своё двоякое звание: учёных и монахов, и, быть может, с большей пользой работать для блага Святой Церкви.
Если к учёному монашеству со стороны его учёности не предъявлять никаких других требований, кроме академического диплома и той учёной степени, с которой кончают все студенты Академии, то в этом случае, конечно, оно также удовлетворяет своему служению в духовно-учебных заведениях, как и светские кандидаты богословия. Те и другие одинаково получают при окончании Академии более только ярлык и право на занятие преподавательской должности, а не столько самую научную подготовку к этому. Но в этом виноваты уже сами Академии при теперешней постановке в них дела научного образования студентов, и виновата ещё полная беспорядочность в назначении кончивших Академию на места в духовно-учебные заведения, без всякого сообразования с их сравнительной подготовкой к тому или другому учебному предмету. Всё это одинаково, говорим, приложимо и к светским преподавателям, и к преподавателям из учёного монашества. Разница здесь разве в том только, что светский кандидат богословия, попадая на какой-нибудь предмет в духовно-учебном заведении и оставаясь на нём обычно долгое время, может при желании и усердии развить учёность по этому предмету весьма значительную, может путём самостоятельной работы, особенно, когда изучит свой предмет преподавания, пополнить недочёты академического богословского образования и в других областях. Учёный монах в этом отношении в худшем положении. Возьмите «Именной список» ректоров, инспекторов и прочих служащих в духовно-учебных заведениях, просмотрите движение по службе учёных монахов и окажется, что каждый из учёных монахов остаётся на одной и той же должности не более двух-трёх лет, а в большинстве случаев некоторые, почти прямо со скамьи, или года через полтора попадают в инспекторы, смотрители или даже в ректоры духовно-учебных заведений. Не даётся возможности даже хорошенько изучить учебники по тому предмету, на который назначается учёный монах, не говоря уже об обширном знакомстве с литературой предмета. В первый, второй и даже в третий год своей службы всякий из преподавателей, особенно при значительном количестве уроков и при необходимости ещё читать ученические сочинения, едва только может порядочно подготовляться к урокам; на это уходит всё время и силы, и никакой возможности не представляется что-нибудь писать или читать из области капитальных учёных работ в богословской литературе. «По послушанию» учёному монаху приходится оставлять свой предмет даже против воли, изучив его только в объёме учебников, и принимать на себя административные должности. Здесь при добросовестном отношении к делу ещё менее возможности заняться богословской наукой, и склонный к этому кабинетному труду всегда рискует так расшатать вверенное ему учебное заведение, что впоследствии придётся целыми годами снова налаживать расстроенную машину. Быть может, скажут, что учёному монаху вполне достаточно того, что даёт Академия, и он может всё внимание уделять тому, что возлагается на него занимаемой им административной должностью. Но, во-первых, если сознаться по совести, окончившие Академию выносят из неё очень немного научного багажа, а во-вторых, думается, что к учёному монашеству, в виду особого его положения в Церкви, должно предъявлять более серьёзные научные требования, и вот почему: учёный монах мыслится по преимуществу богословом по самому своему сану; затем: по самому своему положению в духовно-учебном заведении он, как в большинстве случаев глава его, должен иметь научный авторитет в глазах корпорации и учеников, и наконец, как епископ, он – выразитель православного богословия и богословской науки, и запросы к нему в этом отношении ещё шире и важнее. Скажите, в самом деле, если учёный монах не имеет авторитета, то что, собственно, он может вносить в духовную школу ценного? Опыт педагогический? Откуда он может его взять? Опыт хозяйственный? Тоже нет. Опыт административный? Тоже нет, ибо какой же опыт хозяйственный и административный у юноши в рясе, не видавшего жизни и людей, да и в самой школе служащего два-три года всего. Быть может, он вносит религиозную настроенность, полезную для учебного заведения? Это, конечно, так, но только ведь эта религиозная настроенность и идеализм без всякого духовного опыта, да ещё при современном настроении в духовно-учебных заведениях даёт только одно: самому юному монаху-администратору одни скорби и искушения. Так и остаётся собственно вносимой в духовно-учебные заведения учёным монахом только одна его чёрная ряска, которая, как мы знаем, сама по себе далеко не создаёт авторитета её носителю и не служит завесой и покрывалом некоей наготы её носителей. Вот почему, если уж у учёного монаха нет административных и хозяйственных дарований, то учёный-то авторитет он должен иметь, ибо он более, чем кто-нибудь, должен давать отчёт всякому вопрошающему о словеси упования. Что для этого сделать, мы скажем немножко после, а теперь к слову хочется ещё поговорить о ненормальности настоящего положения учёного монашества в учебных заведениях и нежелательных следствиях для самой школы именно от этого положения в ней учёных монахов. Недовольство монахами в учебных заведениях в последние три-четыре года сказалось настолько ярко и подтверждается такими примерами, что доказывать это излишне. Это недовольство существовало и раньше, всегда, и хотя, быть может, не проявлялось резко, но самими монахами чувствовалось. Почему так, это понятно: ведь никто не назовёт наши семинарии пастырскими школами в собственном смысле слова. Так они мыслятся и числятся только по § 1-му Устава Духовных Семинарий, а на самом деле были и остаются сословными школами общеобразовательными полусветского, полудуховного характера. (А известно, что нет худшего во всяком деле, как двойственность и хромание на оба колена). Так на них смотрят и сами учащиеся в них и учащие, да и те, кто вводил в них светлые пуговицы и усиливал светский элемент образования и воспитания. Всякий появляющийся монах и при том почти всегда в единственном числе сразу встречается обычно воспитанниками недружелюбно, как олицетворение какого-то иезуитизма, понимаемого обычно в смысле удлинённых церковных служб, проповедей, отмены светских развлечений и т.п. Побороть это настроение невозможно, создать новое религиозное настроение один бессилен. Как будто нарочно так распределяют учёных монахов по учебным заведениям, что никогда их не сосредоточивают в одном, хотя бы для примера, и с целью посмотреть, что могла бы сделать сравнительно многочисленная монашеская корпорация в духовной школе. У нас таких опытов пока нет. Нисколько не удивительно, что иногда и корпорации духовно-учебных заведений становятся в оппозицию с начальником-монахом. Винить тут корпорацию нельзя. Мы уже говорили, что учёный монах, попадая на ректуру в 27–28 лет, не приносит ни опыта воспитательного, ни хозяйственного, ни административного, ни учёного авторитета. Наоборот, вносит часто молодой задор, юношескую невыдержанность, а если к этому примешивается самолюбие, то взаимных обострений между начальником и корпорацией бывает множество. Так и мучаются все: и сами молодые начальники, и корпорации, и самое дело весьма страдает. Тратятся силы, портятся характеры, проходят лучшие годы для плодотворной учёной работы, и никто здесь ничего не выигрывает: ни школа, ни учёные монахи, а между тем существенные интересы церковной жизни страдают. Теперь, когда богословская наука, разрабатываемая светскими учёными, явно начинает проявлять неправославный характер, кто должен первее всего сказать авторитетное учёное слово предостережения? Кто, как не учёные монахи, особенно уже в сане епископов, должны изобличить это направление и указать православное русло. А между тем у нас в последнее время среди учёного монашества замечается положительный упадок в смысле научно-богословской образованности, проявляемой хотя в чём-либо, кроме обязательных проповедей. Типы учёных старцев-епископов сходят в могилу, новые нарождаются в слишком ограниченном количестве и вероятно скоро будет ощущаться недостаток в компетентных лицах для прочтения магистерских диссертаций академических профессоров или для занятия ректуры в Академиях. Виной этому тот путь, которым заставляют шествовать в служении Церкви учёных монахов. Это буквально путь выветривания и духовного испарения всего того, что учёный монах имеет, постригаясь на студенческой скамье. Лучшего ничего нельзя придумать для того, чтобы истрепать учёного монаха и выпарить из него и учёность, если она им приобретена на студенческой скамье, и монашеское настроение. Возьмём теперь эту последнюю сторону жизни учёного монаха.
Пусть говорят, кому это нравится, что учёное монашество фабрикуется Академиями из материала весьма подозрительного, в смысле идеальной монашеской настроенности и искренности аскетических тенденций. Если и есть такие любители сильных и оригинальных ощущений, то во всяком случае это не большинство, и кроме того, число подобных искателей приключений ещё более бы сократилось, если бы наша церковная власть применяла к учёному монашеству настоящий способ воспитания их в послушании и прочих добродетелях подвижнических. Этого-то, к сожалению, и нет ни в приложении к тем, коим нужно бы, как следует показать, что такое монашество, ни в приложении к тем, кто постригаясь по искреннему настроению, а таких, говорим смело, большинство, сами желают проходить монашеское и монастырское послушание под руководством опытных старцев, вовсе не желая пускаться в широкое житейское плавание. А между тем у нас и те, и другие, т.е. как надевшие рясу по иным соображениям, чуждым подвижничества, так и искренно желающие спасаться о Господе и не одержимые влечением к почестям «высшего звания», одинаково прямо со школьной скамьи пускаются на волю Божию и в весьма опасное плавание. Правда, это рассматривается как послушание; но ведь едва ли принцип подвижнического послушания может строиться на начале большего вреда, чем пользы от этого послушания для самого послушника. А ведь это так в отношении к учёным монахам. Думаем, что послушание, если оно имеет в виду духовную выработку послушника, должно быть сообразуемо прежде всего с особенностями характера самого этого послушника, да и проходить его должно на глазах того старца, который имеет на послушании этого инока. Какая-то общая, собирательная власть и воля Церкви даёт учёным монахам всем сразу именно неизменно одно послушание: жить в миру, давая уроки и управляя учебными заведениями, но при этом нет такого специального старческого, руководящего глаза и определённой твёрдой руки, которые всякий раз видели бы, как исполняется это послушание и как оно влияет на инока именно с точки зрения его духовного мира, со стороны его спасения, а не со стороны только интересов учебного заведения, и всякий раз проявляли бы свою крепкую опытную руку, где это нужно. Мы готовы признать, что учебная служба – послушание монашеское, но таким она может быть по большему праву и с большим успехом для дела и для самого монаха при других совершенно условиях. Как-то очень скоро, пожалуй сразу, это так называемое послушание, общее для всех учёных монахов, делается самым содержанием их жизни, мечтой, предметом соревнования, камнем претыкания или духовного падения их. Недурно в самом деле послушание: иметь приличное вознаграждение, личную свободу, хорошую квартиру и выезд. Думается, что и для окрепшего духовно в смирении и послушании, в посте и воздержании, это послушание явится великим искушением, а для того, кто не сделал и первых шагов в духовной науке и искусстве подвижничества, – это весьма опасное и гибельное послушание. Юношу, быть может, одушевленного самыми высокими аскетическими порывами, но ещё не изучившего и азбуки этого дела, не научившегося ни молиться, ни поститься, ни разбираться хорошенько в себе, смиряться и подчинять свою волю другому, постоянно наталкивающегося на новые и новые вопросы и недоумения в духовной жизни монаха, не бывавшего в монастыре иногда и нескольких недель, пускают на распутия мира. Сообразно ли это с принципом подвижнического воспитания?! Думается, что и из монастырей не сразу и не всякого поступившего туда отправляют со сбором на монастырь по лицу широкой Руси, по городам и весям; и недаром же это послушание с монашеской точки зрения является самым тяжёлым по своей опасности для внутреннего делания монаха. Конечно, было бы очень странно и прямо гибельно для монашества, если бы на послушание, даваемое монаху, смотрели исключительно с точки зрения пользы от этого послушания для монастыря и приносили в жертву этому самого монаха-послушника и его спасение. Это совершенно не согласно с принципом и основной целью монашеского послушания, в коем личность спасающегося занимает центральное место, и задачей спасения определяется всё, касающееся монаха. В приложении к учёному монашеству дело именно обстоит совершенно иначе. Кажется, такие печальные факты из истории учёного монашества, как снятие сана, довольно нередкое, должны бы говорить о том, что в том послушании, которое даётся юному иноку, не всё обстоит благополучно.
Нам самим приходилось слышать жалобы от одушевленных монашеским настроением и ревнованием о спасении молодых учёных монахов на тяжесть своего положения на учёбной службе, и именно тяжесть со стороны монашеского настроения. Иногда приходится жить даже на частной квартире и в мирской обстановке, уроки и занятия отнимают всё время, и посещение церкви бывает только праздничное. Не к кому обратиться за духовным советом и руководством, даже на исповедь. Вот то, что прежде всего смущает всех учёных монахов. Сначала всё это чувствуется больно и горько, потом, конечно, душа привыкает, желание духовного подвига так и остаётся только в намерении, понемногу начинается примирение с окружающей обстановкой, послабление себе под предлогом усталости и немощи, потом невинные удовольствия и развлечения – и не заметишь, как ум и сердце уже приобрели вкус и склонение к другому: к мирскому, а не к Небесному. А тут удобства жизни, достаточные средства, светские знакомства, власть и почёт, – всё это даже на одушевленного в лучшем смысле слова юношу-монаха налагает свою руку, а слабого волею и духом часто калечит окончательно. Прибавьте к этому неудачи по службе, огорчения и т.п., и учёный монах в 30–35 лет, духовно надломленный, остаётся часто на развалинах своего духовного корабля. А главное, учёный монах всем как-то чужой: у него нет даже и того отечества, какое имеют простецы-монахи, т.е. монастыря. Ведь не может же учёный монах считаться своим в мирском обществе, не считается он, как это хорошо знают все учёные монахи, своим и в монастырях. Спросите любого настоятеля из учёных монахов, попавшего в настоятели после духовно-учебной службы, и он скажет вам, насколько считают его своим иноки его обители. Ещё хуже положение учёного монаха, попавшего в монастырь не настоятелем, а просто в число братства: он им совершенно чужой, ему чужд своеобразный монастырский мир, ему не найти тут и послушания, и трудно приспособиться к монастырской жизни после учёной службы. А между тем эта отрешённость учёных монахов от монастырей, недостаток знакомства их по собственному опыту с монастырской жизнью, вредные для них самих, лишают их возможности в том случае, когда они в сане епископа обязаны бывают заботиться об устроении монастырей, со знанием дела руководить этим устроением. Плохо знакомиться с делом тогда только, когда нужно уже делать его и руководить даже другими. А это именно и бывает так с учёными монахами. Духовно-учебная служба, препятствуя им оправдывать своё учёное призвание, в то же время совсем не способствует выработке у них и монашеского настроения и опыта подвижнического.
Так и остаётся это двойное призвание учёных монахов, в лучшем случае, только в смысле доброго желания и намерения их.
Спросят нас, что же нужно сделать, чтобы учёное монашество оправдывало своё звание и чтобы, если нужны церковной власти их силы и дарования для каких-либо общецерковных нужд, то могли они быть употреблены и использованы с большей пользой для дела и без ущерба для собственного призвания жизни монахов.
Если церковная власть имеет в виду пользоваться силами учёного монашества в интересах богословской науки, учебно-воспитательного дела, миссионерства или и чисто монастырского, то, конечно, прежде всего нужно хорошенько готовить учёных монахов для этого.
Можно и, пожалуй, должно начинать эту подготовку с Академии. Мы не знаем, есть ли, собственно, нужда ревнующего об иночестве постригать в Академии, на каком бы курсе он ни заявил это желание. Как и во всяком деле, так и здесь, испытание не лишнее. Пусть изъявивший желание принять постриг студент и рассматривается, хотя бы ректором Академии, как послушник и пусть он работает, как студент, изучающий науку, над этой наукой по послушанию и не с меньшим усердием, как это бывает зачастую, а с большим.
Можно к нему предъявлять требования в этом отношении не только общестуденческие, но и определяемые усмотрением духовного руководителя. Несомненно и чисто духовная сторона жизни такого студента, пока он в Академии, должна быть постоянно контролируема духовником, каковой необходимо должен быть в Академии и лучше из хороших монахов, мудрый если не учёностью богословской, то духовный и опытный. Время пострига пусть определяет или ректор Академии сам, если он духовно руководит этого студента, или духовник его. Во всяком случае выдержка до пострига должна быть, и лучше, если этот постриг совершается по окончании Академии. Необходимо затем при каждой Академии или около Академии создать для учёных монахов, кончивших Академию, духовное отечество ; наши Академии все имеют поблизости монастыри, и даже несколько. Вот и нужно, думается, некоторые из этих монастырей сделать отечеством и пристанищем для учёных монахов. Пусть кончившие Академию и поступают сначала сюда. А в этих монастырях нужно иметь непременно опытных духовных старцев, хотя бы и из простецов, а во главе могут стоять и из учёных монахов, например, епископов или архимандритов (такие найдутся и по желанию) или из ревнителей богословской науки. Близость Академии дала бы возможность вести научную работу, строй монастырской жизни сосредоточивал бы все духовные силы инока в должном направлении, опытный руководитель помогал бы ему проходить путь иночества; самое братство, монастырская атмосфера, послушание и прочее, – всё это весьма хорошо бы влияло на инока и воспитывало его. Скажете, это нечто в роде католического ордена. Что же из этого? Почему не взять у католиков хорошей формы для осуществления добрых целей. А разве теперь учёное монашество не орден? Тоже орден, но нелепый по своему устроению и посему мало пригодный для той цели, ради коей он существует.
Мы вовсе не хотим теперь начертывать устава подобных монастырей – учёных братств, – а высказываем только общие соображения и думаем, что возражать против этого по существу дела особенно нельзя. В самом деле, разве нельзя в таких монастырях и в таком братстве развить богословской учёности, читать, писать, издавать брошюры и книги, спрос на кои так велик, как это показали, например, «Троицкие листки». Концентрация сил всегда полезнее, чем та разрозненность, какая теперь и есть, когда учёные монахи рассеяны по лицу Руси и ничем не объединены. Пусть из этих монастырей посылаются и на духовно-учебную службу, и на миссионерство, и ещё куда угодно, но посылаются заведомо уже люди окрепшие духовно и подготовленные, а не юные и неопытные новопостриженники, и пусть это посольство их будет не жизненной их карьерой и окончательным путём, а именно временным послушанием по определению способностей к роду служения того или иного инока опытным взглядом настоятеля монастыря, который мог бы того послушника, на коем вредно отзывается его пребывание в миру, снова возвратить к себе и поручить ему иное учёное дело. Тогда каждый монах имел бы своё определённое отечество, куда он, например, на закате мог бы приехать как домой и не чувствовать себя чужим, как это теперь. Куда, в самом деле, теперь приедет учёный монах на лето после учебного года? Где он может чувствовать себя как дома? Ни в одном почти из монастырей. Приходится предпринимать или бесполезные путешествия по разным местам России, или не особенно полезные поездки в дома родных.
Думается, что от организации таких учёных монашеских братств выиграла бы и богословская наука, и интересы учебно-воспитательного дела, когда можно бы при этих самых монастырях создать и пастырские школы – примерные, и миссионерские центры, в коих велась бы специальная подготовка миссионеров, словом, делалось бы всё то, что и теперь предполагается, но не осуществляется за недостатком хорошей организации. Ведь численность учёного монашества весьма значительная, только нет концентрации сил и экономии их. А между тем, некоторые из наших монастырей как будто сами собой напрашиваются к тому, чтобы в них именно и были организованы подобные учёные братства: таковы некоторые из монастырей города Москвы, освященные памятью учёной работы в них некогда производившейся, таков особенно Вифанский монастырь, близ Лавры и близ Академии, предназначенный приснопамятным святителем Платоном именно для научных занятий учёного монашества и для пастырской в нём школы, монастырь действительно исключительно удобный для организации учёного монашеского братства на самых широких началах, но, к сожалению, отданный теперь на прокормление наместника Лавры, хотя этот монастырь и епархиальный. Можно бы для учёного монашеского братства использовать тот же епархиальный дом, в коем есть уже и теперь отличная библиотека и в коем сосредоточены и теперь разные просветительные учреждения.
Так пусть же те, кому надлежит сие ведать, дадут возможность учёным монахам быть и учёными, и монахами и используют их силы с наилучшей выгодой для Церкви.
Предлагаем вниманию читателей интервью архиепископа Петергофского Амвросия (Ермакова), ректора Санкт-Петербургской Духовной Академии, данное журналу «Монастырский вестник»
Главный урок в жизни
- Владыка, расскажите о себе: Ваш путь в Церковь, внутри Церкви. Ваша биография есть в открытых источниках, но всегда интересно узнать, как сам человек рассказывает о своей жизни, какие делает акценты.Ваш вопрос напомнил мне нашу встречу, тогда еще студентов Московской духовной академии, с отцом Кириллом (Павловым). Она проходила в актовом зале, на нее собралось много учащихся. И один из участников попросил батюшку рассказать о своей жизни до монашества. Отец Кирилл сказал примерно так: тот человек уже умер для мира, что полезного вспоминать то, от чего давно отрекся.
Я не о своем пути хотел бы сказать, а о тех людях, которые воодушевили, стали примером. Мой путь в Церковь был простым. Он лишен поиска и борений, поэтому апологет из меня хороший не получился. Он начался прямо с момента крещения в 40-дневном возрасте. Молитвы бабушек: той, что воспитывала оставшуюся в войну сиротой мою маму, племянниц воспитательницы, а также ее тети, монахини Аполлинарии, в 12 лет ушедшей в Полоцкий монастырь, - вот то главное, что определило мою судьбу. Это невозможно как-то рационально объяснить, но это то, что переживаешь сердцем всю жизнь и теперь уже благодарной молитвой о упокоении усопших душ. Для меня они, без всякого сомнения, настоящие святые люди...
А ведь монахиню Аполлинарию я никогда не видел, бабушку, воспитавшую маму, помню очень плохо (она умерла, когда мне было 4 года), а вот ее племянницы учили своим примером. Все эти люди соблюдали в течение десятилетий строгий пост. Жили как монахини. Одна из них потеряла в войну мужа и троих детей, с тех пор посвятила себя постнической жизни. Эти люди, кроме матушки Аполлинарии, не были в постриге, но вели очень строгий подвижнический, по сути монашеский, образ жизни. Среда и пятница, посты - сухоядение. Рыба была на столе крайне редко, мясо - никогда. Главное же - это отношение к людям, к ситуациям, к проблемам. Они всегда сверялись с Евангелием. Молитва была самым главным деланием в течение дня, заполненного тяжелым трудом, в том числе и мужским, который лежал на их плечах.
Я видел, как они молятся! И этот урок был самым главным в моей жизни! А потом Бог посылал мне таких замечательных людей, как архиепископ Иннокентий (Васильев) (ныне - Литовский), протоиерей Иоанн Квятович из Орла, ушедший в мир иной в прошлом году, архимандриты Кирилл (Павлов), Матфей (Мормыль), отец Иоанн (Крестьянкин) - я его никогда не видел, но в его письмах в ответ на мои семинарские я получил те советы, которые помогают мне до сих пор («Покорись беде, а она - тебе!»); конечно же, это мои преподаватели и наставники в духовной семинарии и академии, замечательные школы Троице-Сергиевой лавры и Сретенского монастыря, личный пример молитвы и человечности Святейшего Патриарха Алексия.
На Афоне невозможно стать старцем, если прежде у самого монаха не было своего старца. Монашество вообще немыслимо без послушания своему наставнику, через волю которого монах исполняет волю Божию и одновременно не столько через слово, сколько через пример жизни усваивает Святое Предание. Бог привел меня в жизнь этих людей, и они стали для меня теми цветами, с которых я пытался собрать нектар их молитв и веры. Одновременно каждый из них был для меня наставником, герондой. Сегодня я благодарю Бога за то, что Он познакомил меня с наследником и носителем исихастской афонской жизни - Ватопедским игуменом архимандритом Ефремом, открывающим многим глубину, красоту и суть монашества, в сравнении с которыми блекнут самые яркие и привлекательные краски мира сего. Бог подарил мне счастье знать таких людей! Вот это и есть самые главные акценты.
Надо ли догонять?
Теперь хотелось бы перейти к Вашей «профессиональной» жизни: с октября 2008 года Вы возглавляете Санкт-Петербургскую православную духовную академию (СПбПДА). Какую Вы тогда выбрали стратегию развития учебного заведения? Какие главные промежуточные достижения Вы бы отметили?
Однажды один из моих любимых современных архипастырей митрополит Лимасольский Афанасий в ответ на рассуждения об обновлении монашества заметил, что схемы (или стратегии) не нужны монашеству - этому живому организму, способному переродиться в самом себе; ему нужно создать правильные условия - дать возможность Богу действовать в жизни монашества! То же я хотел бы сказать и в отношении духовной академии, которую воспринимаю прежде всего как общину нашей Церкви, а не только, и даже не столько, как учебное заведение. Создать все условия для того, чтобы она смогла рождать достойных служителей Христовой Церкви, - это и есть наша общая задача. Но полагаться только на реформы, стандарты и новые программы считаю неправильным. С точки зрения стратегии развития, наверное, учебный процесс прекрасно организован в протестантских или хороших светских университетах. Но разве это наш путь? В Церкви нужно предоставить место действию благодати Божией. А она никакой избранной стратегией развития не привлекается.
Формальные показатели еще не говорят о реальных достижениях. К сожалению, теперь светские университеты оцениваются по «бумажным» критериям (наличию документов и правильно оформленных отчетов), а не по реальным плодам. Не хотел бы, чтобы и мы переняли этот плохой пример. О достижениях же будет судить Сам Бог и Его Церковь. Могу сказать, что остается еще немало нерешенных вопросов и проблем, есть и печальные ошибки, а задачи, стоящие перед теми, кто учит, требуют не столько создания рабочих программ, наличия соответствующих степеней и научной работы, сколько примера настоящей евангельской жизни. О достижениях же смогут сказать, наверное, только грядущие поколения, как мы сегодня говорим о тех, кого воспитала наша академия, когда взираем на икону святых и богоносных ее выпускников.
Первым системным явлением в ускорении духовного образования становится Славяно-греко-латинская академия, которая во многом пользовалась достижениями западной науки. В целом эта ситуация «догоняющего развития» в образовании - частый упрек. Почему сложилась такая ситуация?
Ну, не всё, что на Западе, надо вообще догонять. Конечно, революция 1917 года и последующий за ней XX век отбросили богословскую науку в нашей Церкви далеко назад. А ведь наши дореволюционные профессора до сих пор являются непревзойденными. И в то же самое время именно выпускники семинарий и академий становились известными революционерами и советскими деятелями. Почему же так происходило? На мой взгляд, потому, что возможность получить знания (даже не знания, а именно разнообразную информацию) уходила далеко вперед по сравнению с тем, что мы сегодня назвали бы системой воспитания. Воспитание должно быть главным в жизни духовных школ. И прежде всего - личным примером, как в монашеской жизни. Без воспитания сумма знаний будет практически бесполезна, а то и разрушительна как для самого человека, так и для Церкви.
В самом деле, что толку изучать с точки зрения истории время, в которое жил преподобный, с точки зрения филологии - его творения или даже реконструировать место его подвигов, если это не ведет к очищению собственного сердца и борьбе со своими греховными привычками? Передать его дух, воодушевить примером его святости, научиться самим и научить других жить по Евангелию, сверять с ним свои поступки, слова и мысли, отсекать страсти, дать радость покаяния, привести к жизни во Христе - вот наша главная задача. Возможно ли ее решить с помощью методов исключительно научной работы, которыми нам действительно еще только предстоит по-настоящему овладеть? Вряд ли. Об этом говорят как раз те, кто преподает в западных университетах на теологических факультетах. «Ваша Церковь имеет возможность содержать свои учебные заведения. Умоляем вас не размениваться на временные выгоды и не лишать себя возможности давать исключительно церковное образование. Его не заменят никогда никакие богословские факультеты университетов... Увы, мы потеряли то, что имели, практически безвозвратно», - слышал я и в Финляндии, и в Великобритании, и от нескольких иерархов Поместных Православных Церквей.
Блестящее выступление на конференции в Киеве священника Вацлава Ежика, доклад которого опубликован в «Трудах КДА», вызвало взрыв одобрительных эмоций. Свидетельство человека, преподающего в одном из западных университетов, о диктате школьных методик и рамок и призыв к возвращению связи теории и практики особенно красноречиво говорят о том, что восхищаться слепо тем, что там, у них, и всячески хаять свое - неразумно и несправедливо. Тем более, если постараться честно увидеть, к каким антихристианским последствиям это привело современные протестантские «центры просвещения». Католические учебные заведения в Италии стараются сохранить свою самобытность. Это хороший пример. Значительно в большей степени в католических университетах в Риме сохраняется привязка к церковной (хотя и западной) традиции, что дает и нам возможность посылать своих студентов для обучения туда, где библеистика или патрология развивались в то время, когда в нашей стране уничтожалось церковное духовное образование. Один наш академический иеромонах уже несколько лет изучает западную патрологию в Григориануме в Риме, еще двух других братьев из Петербургской академической монашеской общины, даст Бог, удастся определить в Библикум в Риме и на богословский факультет в Фессалоники.
Тусклые диссертации
В конце XVII-XVIII вв. из монашеской среды начинают выделяться ученые в светском смысле этого слова. Однако между «орденом ученого монашества» (по выражению прот. Георгия Флоровского) и монастырской братией порой не было взаимопонимания. Первые считали вторых невежественными и просто не- образованными. Вторые обвиняли первых в том, что они оторвались от отеческих преданий и не исполняют монашеские обеты под разными предлогами. По сути, происходил разрыв, расслоение изначально единой среды. В чем главная причина такого взаимного отчуждения?
Глубинная причина такого отчуждения одна: страсти и отсутствие в сердце главной добродетели - любви. Страсти гордыни, зависти, тщеславия. Сейчас я читаю книгу Ефрема Филофейского «Моя жизнь со старцем Иосифом». В ней честно описываются примеры непонимания некоторыми афонскими монахами жизни старца Иосифа Исихаста и его учеников, ссоры даже, исходившие от их соседей. Будучи на Афоне, слышал не раз, что до сих пор не все афониты признают святость жизни старца Иосифа, давшего Афону новое дыхание жизни. Наши церковные историки-миряне так же подозрительно относились к так называемому ученому монашеству, обвиняя представителей последнего в карьеризме. Источник разделений - дьявол. Отсюда всё и начинается. Если богословие превращается в одну из наук, это беда. Богословие - это жизнь в молитве и очищение сердца. В этом - начало единения вокруг Христа.
В отдельно взятой монашеской общине на том же Афоне в мире и единомыслии совершают свой подвиг и люди с не одним высшим образованием и знанием нескольких языков, и простецы. Старец Иосиф Ватопедский не получил даже общего образования, а стал наставником многих ученых мужей и оставил после себя несколько книг, перед которыми тусклыми и даже бесполезными становятся диссертации, написанные в академиях не от опыта жизни во Христе. В нашей среде всё должно оцениваться с точки зрения главной цели - спасения во Христе и преображения личной жизни. Если этой цели нет, напрасны все труды и усилия. Служить же Богу каждый из нас призван своим даром, но всегда с чувством смирения, а не превозношения над другим. Непрестанная работа над собой - вот важное условие мира и единства.
По мысли того же протоиерея Георгия Флоровского, ученое монашество организуется «под властью и верховенством обер-прокурора». Отсюда «не только обмирщение, но и бюрократизация монашества». Есть ли схожая проблема сейчас? Как монаху оставаться преданным своим обетам не только на ученой стезе, но и занимая ответственный пост в научной отрасли?
Сегодня нет обер-прокурора, но есть монашеские академические общины. Что-то вроде маленьких монастырей внутри академий. В академиях есть свои домовые храмы и, я бы сказал, домовые монастыри. В них совершают свое служение получившие образование в светских и духовных учебных заведениях, а также и те, кто еще учится и принял постриг при духовной академии. Но учеными монахами не могу назвать таковых. Как и себя. Просто мы несем свои послушания на поприще подготовки священнослужителей и церковнослужителей, каждый в меру своих способностей и даров. Это административная, преподавательская деятельность.
Ученый - это намного больше. Это человек, который полностью посвятил себя богословской или иной науке, изучаемой в церковных учебных заведениях. Ученый занимается постоянными исследованиями, пишет статьи, делает новые открытия, работает над докторской диссертацией, причем живет этим, посвящая всего себя именно этому. Много ли таких сегодня в нашей Церкви среди монахов? В Петербургской академии пока могу назвать только человека 2-3. Бюрократизации я не вижу, у нас живая монашеская община, в которой каждый старается соответствовать званию монаха и служить данными дарами не себе, а Богу. Ректор же, поскольку в академиях он в архиерейском сане, является, по сути, игуменом этой монашеской общины. Монах должен быть прежде всего монахом, ученый он или нет. Постригать же в монашество способных к научно- исследовательской деятельности или просто полезных для исполнения тех или иных послушаний в академии, но не желающих в полной мере исполнять монашеские обеты, категорически нельзя. Пусть они будут просто мирянами. Об этом говорю теперь, когда обнаружились прежде допущенные ошибки. Ничто и никто, кроме нас самих, не мешает исполнять монашеские обеты, в каком бы положении или должности мы ни находились.
Без «резерваций»
О развитии богословской науки монашествующими много высказывался архиепископ Феодор (Поздеевский), немало положивший трудов для преодоления выше упомянутого «отчуждения». Он, по существу, сформулировал большинство проблем ученого монашества, характерных как для начала XX века, так и для сегодняшних реалий. В частности, владыка Феодор указывал, что нет «специального старческого руководящего глаза» за монахами-преподавателями, и поэтому следить за их уровнем духовной жизни на публичной должности очень трудно. Как сегодня решить эту проблему?
- «Старческий руководящий глаз» нужен любому монаху (как и мирянину), какую бы высокую административную должность он ни занимал. Духовная брань, страсти, искушения везде одни и те же. И правила их преодоления - тоже. У хорошего спортсмена всегда есть свой тренер; певец, каким бы ни был известным, не может обойтись без педагога-вокалиста. В жизни духовной, тем более монашеской, невозможно проходить путь без опытного наставника. Монаху без внимательного опытного наблюдения со стороны часто бывает трудно увидеть возникающие в нем самом душевные и духовные недуги. А публичная должность предполагает тесное общение с миром, с самыми разными людьми - и в этой, пусть даже и научной, общественно полезной работе, монах может «утонуть», потерять, растерять свою главную любовь - любовь ко Христу. Мир может перетянуть его, и это будет страшная личная трагедия монаха, его личная катастрофа. Хотя сам мир ничего особенного в этом не заметит. Поэтому «руководящий глаз» нужен обязательно, и монах должен искать его, молить Бога, чтобы ему был послан действительно духоносный наставник, который не только словом и примером, но, что очень важно, молитвой будет поддерживать того, кого поручил ему Бог.
Владыка Феодор вскрывает еще одну крайне важную проблему: ученый монах не является «своим» ни для мира (в том числе науки и знаний), ни для братии монастыря. Он предлагает подумать над созданием «духовного отечества» для ученых иноков - специальных монастырей, братств, ориентированных на уклад жизни монахов, «совмещающих» собственное аскетическое делание с научной деятельностью. Насколько эта идея актуальна сегодня?
Монах для мира всегда чужой. Об этом преподобный Симеон Новый Богослов сказал великолепно:
Монах есть тот, кто миру непричастен,
Кто говорит всегда с одним лишь Богом,
Кто, видя Бога, сам бывает видим,
Любя Его, он Им любим бывает
И, светом становясь, всегда сияет.
Монаха хвалят - всё равно он нищий,
В дом приглашают - всё равно он странник.
О дивное, немыслимое чудо!
Среди богатств безмерных - я нуждаюсь,
Владея многим - остаюсь я беден,
Среди обилья вод - томлюсь я жаждой.
Настоящий монах, ученый или неученый, всегда будет чужим для этого мира. Для нас главное - быть своими для Бога. И служить ему тем, что у нас есть. Конечно, есть не только у меня мечта, осуществление которой пока очень сложно представить. Посмотрите, какое огромное пространство в Петербурге принадлежало именно духовным учебным заведениям: академии, семинарии, училищу. Это же практически целый квартал, расположенный рядом с Александро-Невской лаврой. Представьте себе, какая потенциальная возможность есть создать в будущем на этом месте свой Православный Оксфорд, в котором ученые монахи смогли бы занять достойное место в церковной науке! Очень хорошо понимаю, что сегодня это звучит как утопия. Слишком много должно измениться не только в нашей церковной, но и общественной жизни для этого.
Возвращаясь к предложению владыки Феодора, хотел бы отметить, что в монашеской среде на данный момент не сформировались объективные условия для возникновения подобного специального монастыря для ученых иноков. Образовательный уровень нынешних монахов очень разный: кто-то принимает постриг, уже имея не только высшее образование, но и ученые степени (не только, разумеется, касающиеся богословия); кто-то - еще на студенческой скамье семинарии. Если отобрать сейчас из всех обителей или забрать с приходов самых талантливых ученых и административно «переселить» их в специальный монастырь, то еще неизвестно, как это отразится на всех сторонах процесса. Потому что мы и обескровим многие обители, лишив их образованных насельников, которые могли бы принести немалую пользу на этом месте, и получим некий искусственный монастырь, где может просто не сложиться братская, собственно духовная жизнь. А если монашеской общины не получится, то это уже не монастырь, а НИИ - научно-исследовательский институт или лаборатория.
В таком случае становится очевидно, что существующих академий пока достаточно, чтобы организовать условия для научной работы монахов. Ведь академическое братство - это такое же братство, со своим уставом, укладом, молитвой, послушаниями. И вот тут я бы хотел озвучить важную, на мой взгляд, мысль: вначале мы должны придать импульс уже действующим академическим монашеским братствам, а затем, по мере их количественного и качественного роста, будет формироваться ученое монашество в широком смысле этого понятия.
Не будет ли такая «резервация» ученых монахов - их специальный монастырь - лишь маскировкой проблемы их отчуждения (если эта проблема признается сейчас насущной) от монастырской братии, от «простецов»? Ведь в таком случае возможности общения еще более сузятся, а значит, взаимное непонимание останется.
Я частично уже ответил на этот вопрос. «Резервация» не решит сейчас основных проблем, а, напротив, как вы правильно заметили, лишь сузит возможности общения монахов с разным образовательным уровнем и талантами. Между тем, их молитвенное и научное общение может принести взаимную пользу, взаимное обогащение. У каждого есть чему научиться. Но когда речь идет о монахах, которые серьезно погружены в определенные научные исследования, поиски, и находятся на пути к важным результатам, то, конечно, в таком случае им нужны специальные условия. Но эти условия возможно создать в некоторых уже существующих обителях - специальные «резервации» создать административным методом просто не получится.
Не забывать о сверхзадаче
Несмотря на то, что, по моему глубокому убеждению, в традиционно западных конфессиях царствует дух обмирщения, рассудочного подхода и потеря Предания (что не может быть нами принято), тем не менее, примеры и опыт различных орденов Католической Церкви может быть нам полезен (конечно, с поправкой на нашу «специфику»). Имею в виду, например, кропотливый, научно добросовестный, дисциплинированный труд некоторых монашеских орденов по изучению Священного Писания, его переводу, распространению. То же касается и археологии, и филологии, и других направлений. Кроме того, некоторые формы социальной коммуникации, принятые на Западе, могут быть интересны (впрочем, новые формы общения, в том числе виртуального, и так входят в нашу церковную жизнь). И этот процесс не стоит игнорировать - его необходимо наполнить смыслами с точки зрения Предания Церкви, опыта святых отцов, а не голой филологии.
В целом плоды деятельности ученого монашества остаются предметом рассмотрения и изучения достаточно узкого круга людей. Грубо говоря, богословская наука слабо доходит до простых прихожан. Поэтому характер, лексический и смысловой набор приходских проповедей остается из года в год одним и тем же. Часто это отталкивает от Церкви представителей, условно говоря, интеллигенции и просто думающих людей. Можно ли как-то насытить, растворить пастырские обращения глубокими научными размышлениями?
Вы правы: подобная проблема имеет место в нашей церковной повседневности. Но не нужно ее преувеличивать. Не это отталкивает людей. С точки зрения гомилетики, у праведного Иоанна Кронштадтского проповеди были слабые, но сколько людей он привлек ко Христу! А те же отцы Павел (Груздев), Кирилл (Павлов)? А ведь к ним ездили и простецы, и ученые. Одни и те же слова в устах разных людей обретают разную силу. От чего это зависит? Только ли от образования? Ответ очевиден. Конечно, это не может быть аргументом в защиту скучной, не подготовленной проповеди. Искать живую подачу, не выходящую, конечно, за рамки церковной традиции, нужно. Тем более что современные прихожане нередко сами владеют неплохими знаниями, что должно повышать ответственность у духовенства, призывать не останавливаться на достигнутом, читать самим, интересоваться книжными новинками, пользоваться примером хороших современных проповедников. При этом мы должны понимать, что приходят в Церковь не за разрешением экономических или политических вопросов. В этом наши прихожане подчас лучше нас разбираются. Они ищут другого. Того, чем подчас не владеют сами. Живого слова о Христе!
Как происходит взаимодействие СПбПДА с миром светской науки? В каком направлении вообще развивается этот процесс?
Некоторые наши профессора - в том числе монашествующие - преподают в светских вузах. Однако в Петербургских университетах священники чаще всего читают лекции в мирской одежде. В профессиональном смысле они нисколько не уступают своим светским коллегам, некоторые из которых, в свою очередь, преподают в наших семинарии и академии. Мы открыты для взаимного полезного сотрудничества, и такой успешный опыт уже имеется. Это помогает избавиться от многих, к сожалению, устойчивых мифов и стереотипных мнений о Церкви, монашестве, вообще духовном образовании как о сферах, где настоящий научный подход не приветствуется и где царит невежество и обскурантизм.
Даже элементарное человеческое общение преподавателей и студентов духовной академии и светских учебных заведений помогает сблизить мир Церкви и науки, в буквальном смысле найти общий язык, договориться о понятиях и вести действительно продуктивный диалог, который интересен и полезен и тем, и другим.
Так что, общий вектор, я бы сказал, - во всё большем объединении усилий. Конечно, не всё так гладко и идеально, но всё же радует, что имеет место именно диалог, а не монолог одной из сторон. При этом Церковь в любом случае остается сама собой и не забывает о своей сверхзадаче - спасать человека. Преподаватели светских вузов счастливы, что работают у нас, ведь перед ними особые студенты. Они ведут себя по-другому, общаются по-другому. И наши коллеги из вузов не раз об этом сами говорили: мы испытываем просто счастье, когда работаем в студенческой аудитории духовной академии.
Ваш совет тем новоначальным монахам, которые и имеют собственно научные таланты, и тянутся к активному труду на этом поприще?
Таланты «закапывать в землю» нельзя. Это грех. Всё, что дано Богом, надо терпеливо и с послушанием Церкви взращивать, а затем приносить добрый плод. Но в том-то и дело, что этот плод должен быть добрым: приносить духовную пользу и самому монаху, и окружающим его людям. Научная работа не должна быть настолько приоритетной, чтобы монах забывал о молитве, богослужении, Таинствах, отсечении страстей и очищении сердца и о личном спасении. Ведь если в результате даже титанического научного исследования он повредит душе своей, то что пользы? Поэтому в жизни монаха должен быть определенный баланс молитвы, вообще аскетического делания и различной «внешней» нагрузки. Всё в жизни монаха должно совершаться с молитвой, которая связывает нас со Христом. Вне Христа напрасны все труды. И еще здесь важно, чтобы и настоятель монастыря, и духовник такого монаха разглядели в нем таланты и сумели направить их в нужное русло. Да и сам монах о своем желании заниматься научной работой всегда может сказать прямо. Лично у меня это всегда находит радостный отклик. Богу нужно служить, умножая те дары, которые Он дал. Со смирением, терпением и по любви к Источнику даров и тем людям, ради которых даны эти таланты, и с послушанием к тем, кто поможет правильно, с пользой для Церкви распорядиться этими знаниями и талантами.
Монашество изначально выполняло просветительские функции, но не в том утилитарном смысле, в котором просвещение понимается чаще всего сейчас. Монашество, аккумулируя в себе интеллектуальные достижения эпохи, основываясь на своем собственном богатом аскетическом опыте, предлагает христианам, как собственно монашествующим, так и мирянам, мировоззренческую парадигму, указывающую каждому человеку путь ко спасению души и демонстрирующее, таким образом, истинное, способствующее достижению этой цели, просвещение.
Уже в Византийской империи монастыри выполняли функции своеобразных университетских центров, являлись местами для переписывания и распространения рукописей. На Руси эти миссионерско-просветительские функции были явлены с особой силой. В домонгольский период Киево-Печерский монастырь был не только крупнейшим, но и образцовым духовно-просветительским центром России. Известный историк М.П. Погодин в середине XIX в. писал: «Из Печерского монастыря разносилось образование по областям русским с епископами, назначаемыми из иноков, и всякая новая епархия делалась новым учебным округом, новый монастырь – гимназией, новая церковь – народным училищем». Действительно, литературно-богословская деятельность в истории Древней Руси связана практически исключительно с монашествующими: от митрополита Илариона (XI в.) и митрополита Климента Смолятича (XII в.) до преподобного Иосифа Волоцкого и преподобного Максима Грека (XV-XVI вв.).
Усобицы и нашествие монголо-татарской орды нанесли удар по культурной жизни страны и сместили центры распространения «книжного ученья» на Руси. Обители становятся единственными приютами и центрами духовного просвещения в XIII – XIV вв. Вместе с тем, активное развитие монашеского хозяйства, которое наблюдается в XIV – XVI вв., к сожалению, не привело к возникновению крупных школ на базе таких монастырей, как Соловецкий, Кирилло-Белозерский, Ферапонтов, Юрьевский и т.д. Хотя в каждом из них существовали крупные библиотеки. О необходимости устроения школ в конце XV в. говорил архиепископ Новгородский Геннадий (Гонзов), в середине XVI столетия – участники Стоглавого собора. Однако дальше слов дело так и не пошло.
Впервые, как известно, православные школы в собственном смысле слова появляются на территории Речи Посполитой. История возникновения и развития церковных учебных заведений Юго-Западной и Литовской Руси в XV – XVII вв. неразрывно связана с деятельностью братских школ. Зарождение систематического духовного образования в определенном смысле являлось вынужденным и было обусловлено необходимостью вести полемику с католическими, а чуть позже и протестантскими проповедниками. Вершиной западнорусской образованности в XVII в. становится Киево-Могилянская коллегия. Вполне естественно, что главную роль в образовательном процессе играли именно монашествующие, которые, действительно стали локомотивом духовного образования и православной богословской науки в означенный период.
В XVII в. эстафету в организационном процессе в сфере духовного образования перенимает и Московская Русь, где одна за другой предпринимаются попытки учредить школы. И не удивительно, что эти инициативы, исходящие, как правило, от высшей церковной и государственной властей, пытались реализовать с помощью, в первую очередь, именно монашествующих. Школы устраивались либо в монастырях (Чудов монастырь, Андреевский), либо при типографии и царском дворе (Типографская школа). Первыми учителями были также как правило, монахи (Епифаний Славинецкий, Симеон Полоцкий, братья Лихуды и т.д.).
Многие из нововоявленных учителей являлись выпускниками Киево-Могилянской коллегии. Именно это учреждение, а до нее еще братские школы Киевской митрополии и стали тем фундаментом, на котором возникает, формируется и развивается новый тип ученых монахов, не совсем традиционный для восточного православия. По словам современной исследовательницы Н.Ю. Суховой, отличительной особенностью новых учёных монахов стала их оторванность от обителей: «Оторванные от своих обителей, они были вынуждены вырабатывать особые традиции – мигрирующего, а не монастырского, ученого монашества».
Безусловно, просветительской деятельностью занимались не только монашествующие, но и светские богословы. Однако именно с того времени и вплоть до конца синодального периода в некоторых кругах распространяется мнение, что только монашествующие богословы («учёные монахи») могут быть настоящими выразителями православной веры и защитниками Православной Церкви. Такая позиция логически обосновывалась следующим образом. Православное богословие по существу познается не только и не столько рассудочным, сколько опытным путем, путем аскетического и молитвенного подвига. Синтез же этих двух путей наиболее удобно можно осуществить как раз именно в монашестве.
С момента своего появления в XVII в. и практически вплоть до начала XIX в. духовное образование находилось практически исключительно в руках монашествующих. На начальном этапе такое положение дел не вызывало никаких особых возражений. Ситуация начинает меняться серьезным образом в XIX в. Н.Ю. Сухова считает, что реформа духовной школы начала XIX в. (1808-1814 гг.) стала определенным рубежом в истории учёного монашества.
В стране была учреждена четырехступенчатая модель духовного образования, включающая в себя академии, семинарии, духовные училища и церковно-приходские школы. (Кстати сказать, данная образовательная система в несколько измененном виде просуществовала вплоть до 2010 г.) Для нормального функционирования такой разветвленной системы духовного образования нужен был довольно приличный профессорско-преподавательский штат. Только монашествующих, естественно, теперь уже не хватало. Среди членов профессорско-преподавательских корпораций теперь все больше появляется представителей белого духовенства и лиц без сана.
Со временем учёное монашество в количественном отношении начинает серьёзно уступать своим светским коллегам. По подсчетам одного из современных исследователей П.Н. Зырянова в 1913-1914 гг. среди преподавателей духовных академий числилось 19 монашествующих (включая четырех епископов-ректоров), в духовных семинариях – 39, в духовных училищах – 22. Всего, таким образом, на духовно-учебном поприще трудилось 80 ученых монахов. В духовных академиях во второй половине XIX – начале XX вв. профессорско-преподавательские корпорации на 80-90 % состояли из мирян, что вызывало тревогу у представителей высшей церковной власти.
«Уделом» монашествующих в системе духовного образования оставались практически без исключений административные должности, как правило, ректора и инспектора. Именно в первой половине XIX в. окончательно формируется новый тип «ученого монаха», чаще всего лишенного постоянной обители, а в некоторых случаях вовсе обреченного проводить всю свою жизнь вне монастырского режима.
К концу XVIII – началу XIX вв. после всех так называемых реформ и преобразований Петра I, Анны Иоанновны и особенно Екатерины II монастыри практически окончательно потеряли свою монополию на духовно-просветительскую деятельность. Именно поэтому, можно говорить, что в XVIII в. монашество условно разделяется на два направления: монастырское и учёное, т.е. школьное.
Безусловно, научно-подвижнический подвиг прп. Паисия Величковского, молитвенное стояние прп. Серафима Саровского и старческое служение Оптиной пустыни несколько исправили ситуацию. Особого внимания заслуживает труд Оптинских старцев по переводу и изданию аскетических творений святых отцов и учителей Церкви. Однако это отрадное явление не смогло существенным образом переломить ситуацию. И обозначившееся в XVIII в. в монашеской среде разделение на монастырское и учёное в XIX в., можно утверждать, только усугубилось. Именно в таких условиях, как отмечает архимандрит Киприан (Керн), «появляется типичное деление: «Вы – ученые, ну а мы уж — толченые», и, конечно, толченность понимается как необходимый плюс к спасению, а учёность как прямое препятствие».
Таким образом, ученое монашество к XIX в. в каком-то смысле выделяется и образует особую группу, отдельную и гораздо более меньшую по сравнению с монашеством монастырским. И отношения между двумя этими частями, если судить по сохранившимися источникам, вряд ли можно назвать идеалистическими и бесконфликтными.
Однако разделение было не только между монастырским и учёным монашеством. В сфере духовного образования у учёных иноков со временем также возникает серьезная оппозиция и противники, которые все нестроения и беды духовных школ приписывали исключительно монахам, которые, как уже выше отмечалось, занимали все начальствующие должности. Субъективная и крайне отрицательная критика роли ученого монашества со стороны белого священника Иоанн Белюстина и профессора Санкт-Петербургской духовной академии Ростиславова в середине XIX в. стала уже хрестоматийной. Во второй половине XIX столетия количество критиков только увеличивалось.
К началу XX в. в церковной среде, а чуть позже в либеральной светской печати, сформировалось устойчивое представление об ученых монахах, как о карьеристах, мечтающих в кратчайшие сроки занять вакантную архиерейскую кафедру. Учебно-педагогическая деятельность для подобной категории ученых монахов являлась, по мнению критиков, всего лишь временным явлением, трамплином для последующего духовно-карьерного роста. Последний протопресвитер армии и флота Георгий Шавельский, находясь уже в эмиграции, об ученом монашестве в своих «Воспоминаниях» писал следующее: «Чтобы стать епископом, надо было захотеть епископского сана и затем проторенной дорогой пойти к нему. Надо было студенту духовной академии или кандидату богословия принять монашество, сделаться «ученым» монахом, и этим актом архиерейство ему обеспечивалось. Только исключительные неудачники или абсолютно ни на что непригодные экземпляры – и то не всегда! – могли в своем расчете потерпеть фиаско. Поэтому исключения бывали редки; в общем, «ученый» монах и будущий архиерей в прежнее время у нас были синонимы». Под «прежним временем» здесь имеются в виду последние три-четыре десятилетия имперской России. Именно в этот период, на рубеже веков, по словам все того же Шавельского, «ученых» монахов постригали «направо и налево, без толку и разбору». Особенно в этом деле, согласно отцу Георгию, преуспел митрополит Антоний (Храповицкий). Весьма симптоматичным является отношение к ученому монашеству самого могущественного обер-прокурор Св. Синода, которое приводит все тот же Шавельский: «Победоносцев, тонко разбиравшийся в людях и явлениях, с ужасом смотрел на размножение “ученого” монашества и не раз повторял: “Ох, уж эти монахи! Погубят они Церковь!”».
Второе обвинение, вытекавшее из первого, сводилось к тому, что богословская наука то собственно ученым монахом и не нужна. Известно, например, непримиримое отношение к ученому монашеству профессора Н.Н. Глубоковского, который в полемическом задоре позволял себе высказывания следующего рода: «для всех иноков наука есть величина, только едва терпимая… парада ради». Обвинения в карьеризме сменялись такими же оскорблениями в обскурантизме, отсталости и т.п.
Учёное иночество, в свою очередь, в долгу не оставалось и довольно часто и резко обвиняло профессоров академий («сюртучников», «фрачников», позже «пиджачников») в либерализме, вольнодумстве, а некоторых отдельных личностей – в социализме и даже атеизме. Подобного рода обвинения и утверждения иногда используются в качестве аксиоматических даже и в настоящее время. Однако, как кажется, противопоставление либеральной профессуры и «реакционного» ученого монашества больше похоже на штамп, чем на отражение исторической действительности. Реальность, как это часто бывает, гораздо сложнее.
Ученое монашество только в XIX – начале XX вв. дало Православной Церкви целую плеяду выдающихся тружеников на ниве богословской науки. Среди которых можно назвать следующие имена: святители Иннокентий (Борисов), Иннокентий (Попов-Вениаминов), Николай (Касаткин) и Феофан (Говоров), митрополиты Евгений (Болховитинов) и Макарий (Булгаков), архиепископы и епископы Нил (Исакович), Филарет (Гумилевский), Порфирий (Успенский) и Анастасий (Александров), архимандриты Иакинф (Бичурин) и Леонид (Кавелин) и др.
С другой стороны, увеличить данный список в два, а тем более в три раза с ходу будет сложно даже для специалистов. А ведь ученых монахов было гораздо больше и можно было бы ожидать от этого условно называемого сословия гораздо больших результатов. Дело в том, что за период действия трех академических уставов – 1869 г., 1884 г. и 1910-1911 гг., т.е. практически за 50 лет, начиная с 1869 по 1919 гг. в духовных академиях было присуждено 146 докторских степени. Из них 12 степеней были удостоены архиереи, монашество – 4; белое духовенство – 17, миряне – 112, представители Поместных церквей – 1 степени. В процентном соотношении архиереи и монашествующие вместе составляют 11 %, белое духовенство и миряне – 89%. За тот же период времени степени магистра богословия были удостоены 453 соискателя. Из них: 3 архиерея, монашествующих – 31 человек, белого духовенства – 87, из мирян – 328, представителей Поместных церквей – 4 человека. В процентном соотношении соискатели архиерейского звания и монашествующие составляют 8%, представители белого духовенства и миряне – 92 %. Как видно из приведенной статистики, цифры говорят сами за себя.
Возникает еще один интересный вопрос: а что говорили сами учёные монахи о самих себе, о своем служении Матери Церкви? Приведем мнение представителя ученого монашества, активного в начале XX в. общественного и церковно-политического деятеля Евлогия (Георгиевского), в эмиграции митрополита, который рассуждает об одном из главных обвинений, выдвигавшимся в адрес ученого монашества, – карьеризме. Следующие его слова относятся к визиту в Московскую духовную академию в скором времени после своего пострига: «Наши профессора впервые увидали меня в монашеском одеянии; они любезно беседовали со мною, может быть, не без оттенка некоторой иронии по поводу моего неожиданного для них иночества. Вообще наше молодое академическое монашество не встречало сочувствия не только у наших профессоров, но и в других широких церковных кругах. Быстрое продвижение по службе молодых монахов, часто не по достоинству и не по заслугам, всегда давало пищу к подозрению, что мы шли в монашество не по идейному побуждению, а ради карьеры (будущее архиерейство!). Доля правды в этом подозрении, несомненно, была: не следовало нас так быстро тащить по ступеням служебной иерархии».
Еще один представитель ученого монашества в 1917 г. тогда еще архимандрит Иларион (Троицкий), впоследствии епископ, ныне канонизированный как священномученик, по интересующему нас вопросу высказывался следующим образом: «За последнее время церковная власть препятствовала образованию ученого монашества в тесном смысле этого слова, направляя академических монахов обыкновенно по пути церковно-практической деятельности и не давая монахам возможности надолго оставаться на академических профессорских кафедрах. Поэтому нельзя не признать того факта, что ученое монашество в настоящее время в общем не близко к богословской науке, а часто, к сожалению, относится к ней без должного уважения». Данное свидетельство удивительным образом практически полностью совпадает с приводившимся выше мнением Глубоковского.
Архимандрит Киприан (Керн) в своей весьма интересной и глубокой статье с показательным названием «Ангелы, иночество, человечество. К вопросу об ученом монашестве» писал следующее: «Чистой ученой работе почти никто из наших ученых монахов-академиков себя не мог посвятить. Ему не давали вырасти и развернуться в настоящего ученого в западном смысле этого слова. Церковная власть больше ценила, и Синоду больше был нужен кадр архиереев, чем орден ученых монахов. И понятно, что архиерейство не способствовало ученым трудам. Заботы по епархиальному управлению поглощали все время. Приходиться просто изумляться, как могли писать свои труды такие выдающиеся наши иерархи, как Порфирий Успенский, Филарет Гумилевский, Макарий Булгаков, Сильвестр Малеванский, Сергий Спасский, автор «Месяцеслова». Это были подвижники и страдальцы науки».
Таким образом, как кажется, само учёное монашество начала XX в. засвидетельствовало, что оно, именно как учёное, а не как монастырское монашество, не состоялось. Косвенным подтверждением приведенных свидетельств являются также постановления первого и на данный момент пока что единственного Съезда ученого монашества, состоявшегося 7-14 июля 1917 г. в Троице-Сергиевой лавре.
Сразу же после открытия на пленарном заседании одним из выступающих было особо отмечено: «Для ученого монашества ныне создалось такое положение, что оно, м.б. против желания некоторых, силою вещей вынуждает нас опять обратить свои взоры на монастыри, из которых оно вышло, с которыми (к сожалению) порвало или ослабило свое духовное сродство и в которых теперь снова должно искать себе пристанища. <…> Осмеливаемся предложить съезду такую мысль: не лучше ли принять за правило, чтобы все молодые монахи непременно жили в монастырях, или избранных, — в числе простой братии, без всяких условий и привилегий, воспитывались бы под руководством старцев, несли бы все поручаемые им послушания, а в свободное время занимались бы чтением, самообразованием и работой по избранному ими научному предмету, и это - до 35 лет. Это необходимо для духовной пользы самого ученого монаха и для достижения слияния с простым братством, т.е. для очищения наших монашеских идеалов от всяких карьеристических примесей».
Идеи, прозвучавшие на съезде в ходе многочисленных и жарких дискуссий и кулуарных обсуждений, легли в основу двух проектов. Участники съезда предлагали создать Иноческое всероссийское церковно-просветительское братство и Высшую церковную богословскую школу, т.е. особую монашескую академию. В качестве специальных монастырей для ученого монашеского братства были предложены Александро-Невская лавра, Покровский монастырь в Москве, Ново-Иерусалимский в Подмосковье, Григориево-Бизюков в Херсонской епархии и Князь-Владимирский в Иркутске.
Проект создания Всероссийского монашеского церковно-просветительского братства был принят практически всеми учеными иноками положительно. Что же касается идеи о монашеской академии, то здесь мнения разделились на два течения. Одни поддержали идею открытия монашеской академии (на базе Московской духовной академии), другие предлагали ограничиться существующими академиями.
Прения были продолжены на заседаниях Поместного собора 1917-1918 гг. Проект «Всероссийского церковно-просветительского братства» был включен в общий доклад Отдела о монастырях и монашествующих в качестве особой главы «Иноческое всероссийское церковно-просветительское братство», а проект «Высшей церковно-богословской школы» 2 апреля 1918 г. был подан святейшему патриарху Тихону, а 10 (23) апреля передан на рассмотрение в Отделы о духовных академиях и о монастырях и монашествующих.
Дискуссии по вопросу об ученом монашестве оказались довольно напряженными. Некоторых членов Собора смущали ранние студенческие постриги, оторванность учащихся иноков от монастыря, права, которые получали ученые монахи. Ведь именно такая ситуация, когда молодые иноки, недавно окончившие академию и не имевшие духовно-учебного и жизненного опыта, ставились руководителями над своими бывшими учителями и должны были принимать решения в непростых духовно-учебных, административно-организационных и нравственно-воспитательных обстоятельствах, приводила к многочисленным корпорационным конфликтам. Некоторые члены Собора, имевшие личный опыт подвизания в монастыре, предлагали наложить на студентов, изъявивших желание принять постриг, обязанность двухлетнего проживания в строгой обители. Большинство членов собора признали, с одной стороны, полезность единения ученых иноков для более плодотворного служения Церкви, с другой стороны, необходимость их связи с определенным монастырем.
В конечном итоге, после многочисленных обсуждений, предложений, критических замечаний, оба проекта – Иноческого всероссийского церковно-просветительского братства и Высшей церковно-богословской школы – были приняты. Но по понятным причинам не были реализованы и не получили практической проверки.
Впоследствии архимандрит Киприан (Керн), находясь под большим впечатлением от организации ученого монашества римско-католической церкви, писал: «Православию нужны не только единичные ученые монахи, такие уникумы встречались и раньше в наших вертоградах, и глохли в них. Нам нужен монашеский ученый орден. Нужно отбирать в этой среде лучшие культурные силы, не противопоставлять творчеству – спасение, и не чураться соблазна книги. Такие православные доминиканцы и бенедиктинцы, конечно, не цветом и покроем рясы должны отличаться от прочих своих собратьев, но истинным духовным просвещением <…> Они должны отдаться науке и быть способными работать в сфере просвещения, быть свободными от хозяйственных послушаний, материального благоустройства и административного соблазна. Жизнь сама собой придала отдельным монастырям их индивидуальную физиономию. Обители отличались по своему укладу и внутреннему духовному климату. Известна пословица: «Кто суров – тому Саров, кто упрям, тому Валаам, кто жаждет духовного опыта, тому – Оптина». Вот только не было уголка тем духовно-культурным инокам, которые на себя приняли вместе с помазанием науки и ангельскую схиму. Они – бездомны».
Поэтому сейчас, когда заходит речь о возрождении института учёных монахов, именно как некого духовно-интеллектуального братства синодального периода, то при ближайшем рассмотрении выясняется, что возрождать то в общем и нечего. Институт необходимо создавать заново, учитывая достижения, наработки и, конечно, ошибки прошлого. Еще в начале XIX века епископ Филарет (Дроздов), будучи ректором столичной Санкт-Петербургской духовной академии, выступил с инициативой создания особого монашеского братства при академии. Согласно записке епископа Леонида (Кавелина), владыка Филарет предлагал митрополиту Санкт-Петербургскому Михаилу (Десницкому) учредить научное братство: «Хорошо бы при академической церкви иметь ученое братство человек на 10, которые занимались бы учеными трудами на пользу Церкви. Митрополит Михаил одобрил и предложил написать проект. Я обещал, но день за день, а к весне митрополит Михаил скончался». Историк Санкт-Петербургской духовной академии А.С. Родосский предполагал, что, осуществись тогда эта мысль, Церковь имела бы свои патрологические, литургические и другие ученые издания, по образцу западной церкви, богатой капитальными изданиями по богословию. Но с тех пор, к сожалению, принципиальных изменений в этой сфере не произошло.
Доклад преподавателя Санкт-Петербургской православной духовной академии Д.А. Карпука на Круглом столе «Ученое монашество сегодня: актуальные вопросы и перспективы развития». XXIII Международные Рождественские образовательные чтения. Москва, Высоко-Петровский монастырь, 23 января 2015 года.
Цит. по: Миропольский С.И. Очерк церковно-приходской школы от первого ее возникновения на Руси до настоящего времени. Вып. 1. СПб., 1894. С. 30.
См.: Старостин Е.В. Архивы Русской Православной Церкви: (X-XX вв.): Учебное пособие. М.: РГГУ, 2011. С. 85-118; Хорхордина Т.И., Волкова Т.С. Российские архивы: история и современность. М.: РГГУ, 2012. С. 17-29; 71-74.
См.: Лукашова С.С. Миряне и церковь: религиозные братства Киевской митрополии в конце XVI века. М., 2006.
Сухова Н. Ю. Ученое монашество в России: научно-богословская деятельность и проблема консолидации // Сухова Н.Ю. Вертоград наук духовный: сборник статей по истории высшего духовного образования в России XIX – начала XX века. М.: ПСТГУ, 2007. С. 306.
Зырянов П.Н. Русские монастыри и монашество в XIX и в начале XX века. – М.: Вербум-М, 2002. С. 170.
Киприан (Керн), архимандрит. Ангелы, иночество, человечество (К вопросу об ученом монашестве) // Церковь и время. 1998. №1 (4). С. 149.
См.: Титлинов Б.В. Духовная школа в России в XIX столетии. Вып. 1. (Время Комиссии духовных училищ): К столетию духовно-учебной реформы 1808 г. Вильна, 1908; Вып. 2. (Протасовская эпоха и реформы 60-х годов). Вильна, 1909.
Белюстин И., свящ. Описание сельского духовенства // Федоров В.А. Русская Православная Церковь и государство. Синодальный период. 1700-1917. М., 2003. С. 363.
Ростиславов Д.И. Об устройстве духовных училищ в России. Т. I-II. Лейпциг, 1863; Он же. Черное и белое духовенство в России. Лейпциг, 1866.
Шавельский Г., прот. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Изд. третье. М.: Изд-во Крутицкого подворья, Общество любителей церковной истории, 2010. С. 474.
Там же. С. 476.
Богданова Т.А. Н.Н. Глубоковский. Судьба христианского ученого. – М.; СПб.: «Альянс-Архео», 2010. С. 578. См. также: Глубоковский Н.Н. Памяти покойного профессора Алексея Петровича Лебедева (Под первым впечатлением тяжелой утраты) // Лебедев А.П. К моей учено-литературной автобиографии и материалы для характеристики беспринципной критики: Сборник памяти А.П. Лебедева. – СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2005. С. 61-62. Сноска.
См.: Зырянов П.Н. Русские монастыри и монашество в XIX и в начале XX века. – М.: Вербум-М, 2002. С. 31-49; 170-173; Шафажинская Н.Е. Научно-просветительская и педагогическая деятельность русского монашества XIX-XX вв.: вклад в отечественную и мировую культуру // Вестник ПСТГУ IV: Педагогика. Психология. 2010. Вып. 2(17). С. 82-95; Шафажинская Н.Е. Русское монашество как историко-культурное явление. Дисс. … доктора культурологии. М., 2010. С. 220-238.
Сухова Н.Ю. Русская богословская наука (по докторским и магистерским диссертациям 1870-1918 гг.) – М.: Изд-во ПСТГУ, 2012. С.243.
Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания. – М., 1994. С. 69.
Всероссийский съезд ученого монашества. 14 июля (8-й день) // Всероссийский церковно-общественный вестник. 1917. № 76. 25 июля. С. 3.
Киприан (Керн), архимандрит . Ангелы, иночество, человечество. К вопросу об ученом монашестве // Церковь и время. 1998. №1 (4). С.150.
Еще в середине XIX века московский святитель Филарет (Дроздов), Петербургский митрополит Григорий (Постников), Киевский митрополит Арсений (Москвин), Казанский архиепископ Антоний (Амфитеатров) в своих духовно-академических проектах полагали, что беда русского богословия – в неправильном, хотя и неизбежном, церковном использовании ученых иноков. Они при исполнении своих начальственных должностей рассеиваются по стране, и из них невозможно создать ученые сообщества, а каждый представитель ученого монашества сам по себе лишается возможности углубленно заниматься научно-богословскими исследованиями. В результате Русская Церковь не может в полной мере использовать преимущество, которое отличает ученых монахов от их семейных коллег: возможность беззаветно и аскетично работать на благо духовной науки. Сухова Н.Ю. Ученое монашество в России: научно-богословская деятельность и проблема консолидации… С.310.
Монашеский съезд // Свободная Церковь. 1917. № 13. С.4.
Всероссийский съезд ученого монашества (1-й день) // Всероссийский церковно-общественный вестник. 1917. № 68. 14 июля. С. 3.
См. подробнее: Карпук Д.А. Александро-Невская Лавра – центр ученого монашества в начале XX в. // Сборник материалов конференции «300 лет Свято-Троицкой Александро-Невской Лавры». – СПб., 2013. С. 218-228.
См.: Сухова Н. Ю. Ученое монашество в России: научно-богословская деятельность и проблема консолидации… С. 314-323.
Киприан (Керн), архимандрит. Ангелы, иночество, человечество… С. 151-152.
Из записок преосвященного Леонида, архиепископа Ярославского // Душеполезное чтение. 1906. № 12. С. 470.
Родосский А. Биографический словарь студентов первых XXVIII-ми курсов С.-Петербургской духовной академии: 1814-1869 гг. СПб.: Тип. И.В. Леонтьева, 1907. С. XV.
Наталья Юрьевна Сухова
Тема ученого монашества, на необходимость изучения которой недавно особо обратил внимание Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл, имеет глубокие корни в отечественной истории Церкви. В определенные периоды она вызывала и пристальный интерес, и острые дискуссии.
Статья доктора исторических наук, доктора церковной истории, профессора кафедры Истории Русской Православной Церкви богословского факультета ПСТГУ Наталии Юрьевны Суховой впервые опубликована несколько лет назад. Однако она и сегодня остается актуальным источником сведений об условиях и проблемах существования российского ученого монашества на протяжении последних четырех столетий и о связанных с этим перспективах развития научно-богословской деятельности в настоящее время.
Статья посвящена особой группе российских богословов и духовно-учебных деятелей, внесшей немалый вклад в развитие духовной школы и богословской науки – ученому монашеству. Тема слишком обширна и не нова в историографии, как отечественной, так и зарубежной. Поэтому в статье будет подвергнут исследованию конкретный вопрос – выработка особых форм организации иноков, получивших высшее духовное образование и подвизающихся на научно-богословском поприще. Вопрос проблематичен – горячие дискуссии, разгоревшиеся в начале XX века, свидетельствуют о его непростом прошлом. Не всегда просто решается этот вопрос и в настоящий период – активного развития духовного образования и разработки новых форм научно-богословской деятельности. Но проблема имеет глубокие исторические корни, поэтому основной части исследования предшествует обширное введение.
Формирование ученого монашества, как особого разряда иночества, началось в России в XVII–XVIII веках. Естественно, и до этого времени история знала монашествующих, занимающихся созданием богословских трудов, несмотря на характерную особенность русской религиозной мысли: решать богословские проблемы не в научных трактатах и богословских системах, а в многообразии церковной жизни. Церковно-писательская традиция и была по преимуществу связана с монашеским званием: от митрополита Илариона (XI в.) и митрополита Климента Смолятича († после 1164) до преподобного Иосифа Волоцкого († 1515) и преподобного Максима Грека († 1555). С первых веков христианства на Руси именно при монастырях учреждались школы более или менее высокого уровня. Тем не менее, систематическая богословская наука появилась лишь с развитием систематического духовного образования.
Зарождение такого образования связано с развитием западно-русских братств и ими учреждаемых школ, так или иначе тяготеющих к монастырям. Определенное влияние на формирование этой традиции оказал пример католических школ, преимущественно иезуитских, с которыми братским богословам приходилось вести полемику. Наиболее ярким примером православной реализации этой традиции может служить Киевская братская школа, неразрывно связанная с Киевским Братским монастырем. Монашество, подвизающееся на учено-учебной стезе, являлось одновременно братией монастыря. Эта традиция была закреплена при преобразовании Киево-братской школы в коллегию в 1633–1634 годах. митрополитом Петром (Могилой) . При этом стало еще более заметно влияние католических школ, с их монашеским устроением, через которые прошли многие преподаватели Киевской коллегии. Просветительские успехи иезуитских и базилианских монастырских школ, возникших на территории Западной Руси, усиливали это влияние. Но следует отметить, что и представители восточного богословия, попадавшие в западно-русские пределы, были учеными монахами. Однако, оторванные от своих обителей, они были вынуждены вырабатывать особые традиции – мигрирующего, а не монастырского, ученого монашества. Так традиция – с одной стороны, развития богословского образования силами монашества, с другой стороны, специфической монастырской жизни этого монашества – закрепляется, по крайней мере, в Западной Руси.
В конце XVII века эта традиция переносится и в великорусские пределы. С одной стороны, приглашаемые государственным и церковным правительством киевские ученые иноки поселяются при монастырях. Примером могут служить школа при московском Андреевском монастыре, школа при Спасском монастыре. С другой стороны, представители греческой учености, вносившие вклад в формирование русского богословия, вполне естественно поддерживали эту традицию.
В начале XVIII века новые духовные школы, возникающие в епархиях, помещались преимущественно в монастырях. Это объяснялось не только бытовыми проблемами – помещения, трапеза, но и устойчивой традицией: монастырская аскеза как нельзя более способствует постижению высших наук, и, тем более, богословия. Хотя были и исключения: школа архиепископа Феофана (Прокоповича) в Петербурге на Карповке. Церковно-государственные документы тех лет – Духовный регламент, «Объявление о монашестве» 1724 года – закрепляли опыт богословско-монашеской деятельности и даже настаивали на его канонизации . По мнению авторов этих документов, в российском монашестве следовало провести жесткую дифференциацию: бо́льшая часть монастырей должна быть вписана в общую социально-благотворительную деятельность, меньшая же часть имела бы право и обязанность заниматься богословской наукой, переводами, проповедью. Это главное послушание братии таких обителей, и его добросовестное исполнение разрешило бы сразу несколько проблем Русской Церкви: монашество, тяготеющее к учености и писательской деятельности, могло быть собрано воедино и не смущать прочую братию, а богословская наука и епископат получали бы хорошо подготовленные кадры. Разумеется, не все воспитанники духовных школ при монастырях принимали пóстриг, но лучшие студенты, тем более, оставляемые преподавателями при школах, практически все были монахами. Но это были монахи монастырские, хотя и занимались преимущественно духовно-учебной деятельностью. Были и иные, не менее интересные примеры, актуализирующие идею сочетания монашества и богословской учености: монашеское братство, организованное и воспитанное преподобным Паисием (Величковским). Сочетание личных иноческих подвигов, общежития, духовничества и, в то же время, переводческой богословской деятельности дало не только прецедент, но и традицию, определившую дальнейшие пути русского монашества.
В конце XVIII века была предпринята еще одна попытка организовать ученое монашеское сообщество, в виде «соборных иеромонахов» . «Соборные» должны были упражняться в переводах, сочинениях, проповеди слова Божия, в преподавании наук по академиям и семинариям. В том месте, где они состоят соборными, они должны отправлять «собором своим службу Божию» в назначенные им дни .
Определенным рубежом в истории ученого монашества стала реформа духовной школы начала XIX века (1808–1814 гг.) Она заметно сместила акценты в самих принципах духовного образования, в частности, выделила его высшую ступень в отдельную школу – духовные академии – с особыми задачами. Академии должны были стать одновременно богословскими университетами, духовно-педагогическими институтами, научно-экспертными центрами, а для их выпускников образование становилось главным делом жизни. Централизованное распределение выпускников академий по духовно-учебным местам и преподавательская деятельность вырывали этих избранников из семейных кланов, а часто забрасывали довольно далеко от родных мест. При этом выпускники, принимавшие монашество, становились наиболее «подвижной» частью «академистов», ибо традиция – а не Устав – именно на них возлагала начальственные должности – инспекторов и ректоров семинарий и академий . Восхождение по этой духовно-учебной начальственной лестнице делало ученое монашество странниками по разным епархиям, причем смена места происходила иногда довольно быстро: год-два – и повышение, с перемещением в новую семинарию или академию. Именно в эти годы окончательно формируется новый тип «ученого монаха», чаще всего лишенного постоянной обители, а в некоторых случаях вовсе обреченного проводить всю жизнь вне монастырского режима.
Разработка новой реформы высшей духовной школы в конце 1850 – начале 1860-х годов показала, что большая часть епископата именно с ученым монашеством связывает основные надежды на развитие богословской науки. И это несмотря на то, что именно в 1860-е годы белое духовенство получает доступ к начальственным должностям в духовной школе, а проведенные реформы закрепляют эти частные случаи. Святитель Московский Филарет (Дроздов), митрополит Петербургский Григорий (Постников), митрополит Киевский Арсений (Москвин), архиепископ Казанский Антоний (Амфитеатров) в своих духовно-академических проектах этих лет полагали, что беда русского богословия – в неправильном, хотя и неизбежном, церковном использовании ученых иноков . Они, при исполнении своих начальственных должностей, рассеиваются по стране, и из них невозможно создать ученые сообщества, а каждый представитель ученого монашества сам по себе лишается возможности углубленно заняться научно-богословскими исследованиями. В результате Русская Церковь не может в полной мере использовать преимущество, которое отличает ученых монахов от их семейных коллег и которое давно заметило и учло католичество: возможность беззаветно и аскетично работать на благо духовной науки. То, что ученое монашество использовали преимущественно на начальственных должностях в духовных школах, создавало еще одну проблему, которая иногда приводила к корпорационным конфликтам. Молодые иноки, недавно окончившие академию и не имевшие духовно-учебного и жизненного опыта, ставились руководителями над своими бывшими учителями и должны были принимать решения в непростых духовно-учебных, административно-организационных и нравственно-воспитательных ситуациях. Святитель Филарет указывал одну из главных задач духовного начальства: постараться найти пути организации выпускников академий из монашествующих в ученые коллегии, которые главным своим подвигом ставили бы подвиг научно-богословский .
Но монашеский постриг принимало все меньшее число выпускников академий, и в корпорации самих академий в 1870-х годах входило не более, чем 2–3 преподавателя монашеского звания. Поэтому вопрос об организации этих сил в особые ученые коллегии не был актуален. Ситуация начала меняться в середине 1880-х. Особенно это было заметно в столичной Академии, в которой на протяжении двадцати лет, при ректорстве протоиерея Иоанна Леонтьевича Янышева, не было ни одного студенческого пострига, а с 1884 года они совершались ежегодно . В КазДА первый постриг после долгого перерыва был совершен в 1890 году. Общий церковно-аскетический настрой выявлял новых подвижников учено-богословского монашеского подвига, а эти подвижники, в свою очередь, усиливали этот настрой. Архимандрит, в дальнейшем митрополит, Антоний (Вадковский), показал пример организации дружины ученого иночества, которую составили его ученики и последователи. Для этих последователей, пополнивших ряды ученого монашества, а затем и ученого епископата, – Михаила (Грибановского) и Антония (Храповицкого) – и для их учеников вновь стал актуален вопрос не только об объединении своих научных сил, но и о создании наиболее адекватных форм для этой деятельности. И если на начальном – студенческом – этапе желание ученого монашеского соработничества определялось преимущественно дружескими чувствами, то в дальнейшем наиболее последовательные становились идеологами ученого иноческого содружества. Так преосвященный Антоний (Храповицкий) в зрелые годы постарался осмыслить этот юношеский порыв и сделать выводы . Его размышления имели и заметный практический успех: в пору ректорства епископа Антония в Казанской духовной академии было заложено основание удивительному иноческому братству преподавателей и студентов. В этом братстве гармонично сочетались духовный подвиг и научный подъем: благодаря влиянию преосвященного ректора, с одной стороны, и духовному окормлению академических иноков старцем Седмиозерной пустыни Гавриилом, с другой . Однако следует отметить и то, что преосвященный Антоний (Храповицкий) был сторонником именно братско-академического варианта организации ученого монашества, но не жесткой фиксации этого братства в институционно-монастырском варианте. Последнее он считал нереальным, поэтому – и не обсуждаемым .
Академическим инокам, многие из которых стали архиереями и приняли вскоре мученический крест – иеромонахи Иувеналий (Масловский), Амфилохий (Скворцов), Афанасий (Малинин), Евсевий (Рождественский), Варсонофий (Лузин), Софроний (Сретенский), Иона (Покровский), Викентий (Буланов) – в определенной степени удалось реализовать идею ученой монашеской коллегии. Их аскетический путь, послушание определялись служением Богу на ниве церковного богословия, но и само изучаемое богословие, святоотеческое наследие становилось камертоном духовного возрастания. Стены академии стали стенами святой обители, преданность науке и Церкви создавала духовную питательную среду и особый настрой, преодолевающий казенные требования, уставные ограничения, сложившиеся стереотипы «ученого монашества».
Одним из ярких и деятельных представителей ученого иноческого братства Казанской духовной академии был иеромонах, архимандрит, а с 1909 года ректор Московской духовной академии и епископ Волоколамский Феодор (Поздеевский) . Духовный сын старца Гавриила, творческий последователь идей архиепископа Антония (Храповицкого), строгий аскет, знаток святоотеческого богословия и канонического права, епископ Феодор (Поздеевский) пытался реализовать свои идеи в Московской академии. Не все удавалось – были успехи и понимание, были неудачи и обиды членов преподавательской корпорации. Возможно, владыке Феодору не хватало той надежной духовной поддержки, которую имели казанские иноки в лице старца Гавриила, возможно, окружающая обстановка обострила те проблемы, которые могли быть уврачеваны в более спокойные времена. Но восемь лет ректорства епископа Феодора в Московской академии для него и его единомышленников были периодом формирования определенной концепции: для плодотворной научно-богословской и духовно-учебной деятельности ученого монашества нужны особые формы его организации. Весна 1917 года, изменившая многие стороны российской церковной жизни, обострила этот процесс: владыка Феодор был удален из Академии, с помещением на должность наместника московского Данилова монастыря, с правами настоятеля. Но это не поколебало, а утвердило его в главной духовно-учебной идее.
В июле 1917 года в Троице-Сергиевой лавре состоялся Всероссийский съезд ученого монашества. Проблемы этой части российского иночества были столь специфичны, что и обсуждать их решили отдельно от проблем монастырского монашества . Председателем съезда был Московский архиепископ Тихон (Беллавин), но реально деятельность съезда возглавили епископ Феодор (Поздеевский) и инспектор Казанской академии архимандрит Гурий (Степанов). Основная тема съезда была сформулирована достаточно определенно: духовно-учебное, ученое и просветительское служение российского ученого монашества; консолидация сил с целью более успешного решения этих задач. Одним из вопросов, поставленных на обсуждение, был вопрос о создании особого объединения ученых иноков, заключавшего консолидированные силы во вполне конкретные формы, с определенной структурой, внутренними связями, нормированными правами, обязанностями. Идеи, прозвучавшие на съезде, легли в основу двух проектов – Иноческого всероссийского церковно-просветительского братства и Высшей церковной богословской школы, то есть особой монашеской академии, которую предполагалось учредить на основе одной из имеющихся духовных академий . Оба предполагаемых учреждения должны были базироваться в монастырях, – с одной стороны, реализуя тем самым древнюю идею особых «ученых» монастырей, с другой стороны, обеспечивая ученому иночеству возможность полноценной монастырской жизни. При этом в качестве специальных монастырей для ученого монашеского братства были предложены Александро-Невская лавра, Покровский монастырь в Москве, Ново-Иерусалимский – в Подмосковье, Григориево-Бизюков – в Херсонской епархии, Князь-Владимирский – в Иркутске . Конкретный выбор инициаторов проекта монашеской академии, возглавляемых епископом Феодором (Поздеевским) и архимандритом Гурием (Степановым), пал на Московскую духовную академию.
Но эти два предложения вызвали разную реакцию членов съезда. Идея учреждения Всероссийского церковно-просветительского братства практически всеми учеными иноками была воспринята положительно. Дух монашеского братства, в котором новоначальный инок мог бы возрастать и воспитываться, опираясь на опыт монашеской жизни и духовного служения, а через это – и на опыт Церкви, святых отцов, учителей и подвижников, был необходим – это осознавал каждый, подвизающийся на ученой службе. Но в прениях по вопросу о монашеской академии члены съезда разделились на два течения. Одно, включавшее большинство членов съезда (31 голос), поддержало идею учреждения новой академии – монашеской . Другое течение, оппонирующее первому (19 голосов), предлагало ограничиться существующими академиями: с одной стороны, среди современного ученого монашества нельзя найти должного числа богословов для кадрового обеспечения такой академии , с другой стороны, вообще замыкание богословской науки в рамках тесного круга монашествующих лиц крайне неполезно как для богословской науки, так и для самого института ученого иночества. Выразителями второго течения явились и. д. ректора МДА архимандрит Иларион (Троицкий) и игумен Варфоломей (Ремов) . Съезд поручил (большинством в 40 голосов) епископу Феодору и архимандриту Гурию разработать проекты Всероссийского церковно-просветительского братства и Высшей церковной богословской школы с монашеским направлением и представить на рассмотрение грядущего Поместного Собора Православной Российской Церкви.
Священный Собор Православной Российской Церкви 1917–1918 годов явился своеобразным подведением итогов синодального периода – во многом критикуемого, но, без сомнения, периода наибольшей зрелости и самосознания Русской Церкви. На Соборе обсуждались конкретные проблемы, стоящие перед Российской Церковью в начале XX века, но при решении этих проблем использовался весь церковный опыт, накопленный за столетия. В полной мере это относилось и к идее консолидации сил ученого монашества, его связи с определенными монастырями и правильно устроенной уставной монастырской жизнью. Проекты Всероссийского церковно-просветительского братства и Высшей церковно-богословской школы, составленные епископом Феодором (Поздеевским) и архимандритом Гурием (Степановым), обсуждались в соборном Отделе о монастырях и монашествующих в течение I сессии и первой половины II сессии. В результате первый проект – Всероссийского церковно-просветительского братства – был включен в общий доклад Отдела о монастырях и монашествующих в качестве особой главы «Иноческое всероссийское церковно-просветительское братство» , а второй проект – Высшей церковно-богословской школы – 2 апреля 1918 года был подан Святейшему патриарху Тихону, а 10 (23) апреля передан на рассмотрение в Отделы о духовных академиях и о монастырях и монашествующих .
Доклад Отдела о монастырях и монашествующих обсуждался постатейно на пленарных заседаниях Собора на протяжении большей части III сессии: начали его читать на 135-м заседании (14 (27) июля), а принято постановление было лишь на 164-м заседании (31 августа (13 сентября) 1918 г.) Немало споров вызвали вопросы, связанные с ученым иночеством. Само право выпускников духовных академий, принимающих постриг, но не живших в монастырях, причислять себя к монашеству вызывало сомнение, ибо «в реальности ученый монах не может исполнять обетов», а проект братства ученых иноков лишь заявляет внешнюю связь ученого монаха с монастырем . Некоторых членов Собора смущали ранние студенческие постриги, оторванность учащихся иноков от монастыря, права, которые получали ученые монахи . Но защитники традиции ученого монашества уверяли, что монашеские постриги студентов духовных академий совершаются лишь по благословению старцев: ни один студент Московской духовной академии не может быть пострижен без благословения старца Зосимовой пустыни Алексия (Соловьева), в Казанской 15 лет не постригали без благословения схиархимандрита Гавриила (Зырянова), а после его кончины сносились по этим вопросам со старцами Оптиной пустыни . Но некоторые члены Собора, имевшие личный опыт подвизания в монастыре, хотя и поддерживали проект, но предлагали наложить на студентов, изъявивших желание принять постриг, обязанность двухлетнего проживания в строгой обители .
Но главным камнем преткновения стало проектируемое Иноческое всероссийское церковно-просветительское братство. Епископ Феодор (Поздеевский), оглашавший проект, настаивал на необходимости организации ученого иночества: если церковная власть выделяет ученое монашество в особый класс и считает это полезным для определенных целей, то необходимо создать условия и для этого разряда монашествующих. К этой организации выдвигается два главных требования: возможность исполнять монашеские обеты и консолидация сил, благоприятствующая самой научно-богословской работе . По мысли авторов проекта, такой организацией должно быть объединение ученых монахов, ставящее одною из своих главнейших задач разработку высших богословских вопросов, а также осуществляющее религиозно-просветительскую и благотворительную деятельность, имеющее печатные органы и типографию. Особое подразделение Братства должно было заниматься сохранением и изучением церковных древностей. Братство должно было иметь несколько монастырей, в которых бы подвизались или с которыми были связаны члены Братства и на базе которых эти задачи могли бы осуществляться . Оппонентов проекта настораживало столь явное и принципиальное обособление ученого монашества, грандиозность поставленных перед ним научных задач. И. В. Попов предлагал своему бывшему ректору обратить внимание на альтернативный проект, разработанный профессором Б. А. Тураевым, – особого ученого монастыря, во главе которого должен быть поставлен инок, известный своими «ценными научными трудами и имеющий вкус к науке». Особенность этого проекта состояла в том, что на первых порах в монастырь предлагалось помещать и мирян, известных в науке, из духовных академий и даже из университетов – иначе монастырь так и не станет ученым . Но в целом большинство членов собора признавали, с одной стороны, полезность единения ученых иноков для более плодотворного служения Церкви, с другой стороны, необходимость их связи с определенным монастырем, полнотой и регулярностью исполнения монастырского устава. Поэтому в результате обсуждения было решено признать предложения Отдела о монастырях и монашествующих в отношении организации ученого иночества разумными и полезными .
Проект Высшей церковно-богословской школы обсуждался в Отделе о духовных академиях в течение семи заседаний . Основной тезис авторов проекта был сформулирован довольно жестко: имеющиеся академии не выполняют своего назначения, ибо они: 1) однотипны, 2) плохо осуществляют определенные им задачи (пастырская подготовка, подготовка к учительству, к миссионерству), 3) не вполне отвечают и требованию научной разработки православного богословия на строго церковной почве. Именно теперь, в момент серьезных изменений в церковной жизни, открылись, по мнению авторов, возможности для принципиального улучшения самого типа высшей богословской школы. В качестве альтернативы предлагался проект монашеской академии. Ее особенности заключались, прежде всего, в изменении учебного плана:
- усиление изучения Священного Писания и патрологии;
- напротив, уменьшение доли богословских предметов (в тесном смысле слова) – основное, догматическое, нравственное, сравнительное богословие сводились в единый курс «систематического богословия»;
- введение агиологии;
- выведение из курса всех общеобразовательных наук, кроме философии;
- преподавание философии лишь в соприкосновении с православием (например, вместо психологии – основы православно-религиозного опыта);
- уменьшение часов, отведенных на изучение древних языков.
Но главное преимущество новой школы – в постановке воспитательной части и условиях жизни: тесная связь учащихся с обителью, в которой будет помещаться школа. Таким образом, во главу ставились идея пастырства и идея монашества, в его религиозно-просветительском служении.
Проект Высшей церковно-богословской школы подвергся в заседаниях академического Отдела серьезной критике.Несправедливой казалась жесткая оценка существующих академий, воспитавших все же достойных архипастырей, пастырей и иноков, в том числе, и авторов проекта. Но главное – критиковались учебно-научные изменения. В проекте проводится идея сокращения академического курса до состояния богословского факультета, но неудачно: без серьезной историко-филологической подготовки невозможно глубокое научное развитие богословия, без основательных знаний в древних языках – работа с первоисточниками. Как именно авторы планируют развивать богословскую науку в строго церковном духе – из проекта не было ясно.
Первый вариант отзыва Отдела, составленный профессором Петроградской духовной академии Б. В. Титлиновым, был, как и можно было ожидать, резко отрицательным . Но большая часть Отдела о духовных академиях не была согласна с таким заключением. Окончательный вариант отзыва был более мягок и доброжелателен. Высшая церковно-богословская школа не признавалась за новый тип школы, но Отдел ничего не имел против ее создания . 14 (27) декабря 1918 года состоялось определение Высшего Церковного Управления: одобрить в принципе проект Высшей церковно-богословской школы, поручив авторам его доработать; но принять содержание этой высшей школы на счет центральной церковной казны лишь тогда, когда для этого явятся благоприятные условия .
Следует заметить, что идеи, положенные в основу проекта Высшей церковно-богословской школы, в определенной степени отражали тенденцию эпохи. В активных духовно-учебных дискуссиях начала XX в. можно выделить две крайние тенденции: 1) желание удалить духовные школы от развращающего влияния эпохи и поместить их под монастырскую сень, в спокойную молитвенную обстановку, наиболее соответствующую формированию будущих пастырей; 2) напротив, приблизить духовные школы к реальной церковной действительности, на практике учить будущих пастырей понимать актуальные проблемы их паствы, уметь ориентироваться в настроениях и духовных запросах общества. Таким образом, проект монашеской академии отражал первую тенденцию и в этом был созвучен многим другим духовно-учебным проектам начала XX в. С другой стороны, этот проект отражал многолетние чаяния русского ученого монашества на консолидацию сил, с целью наиболее эффективного развития богословской науки, – и надежды святителей XIX века на создание «ученых корпораций из монашествующих».
Оба проекта – Иноческого всероссийского церковно-просветительского братства и Высшей церковно-богословской школы – не были реализованы, и не получили практической проверки. Тем не менее, некоторые элементы проектов были использованы преосвященным Феодором (Поздеевским) в деятельности «Даниловской академии» при Свято-Даниловом монастыре в 1920-е годы.
В заключение скажем несколько слов о значении идей, положенных в основу проектов Иноческого всероссийского церковно-просветительского братства и Высшей церковно-богословской школы. Проблемы, которые пытались решить авторы проектов, и идеи, высказанные ими на этом пути, представляются и ныне актуальными.
Организация научной деятельности монашествующих, получивших высшее богословское образование, является немаловажной задачей современной духовно-учебной системы. Немногие монастыри могут полноценно использовать на благо Церкви знания и способности своих насельников, получивших высшее духовное образование и ревнующих о развитии богословской науки. Церковная же наука, вступив ныне в эпоху своего активного развития, нуждается в служителях и, может быть, особенно в тех, кто, не будучи связан семейными, служебными, общественными обязательствами, может аскетично посвятить себя этому служению. Некоторые положения, заявленные авторами проекта Иноческого всероссийского церковно-просветительского братства, осуществляются монастырями: при многих обителях есть издательские центры, учебные заведения и курсы разных уровней, просветительские центры. Но для систематического развития высшего богословия, составления учебных руководств, переводов и научно-критических изданий святоотеческих творений и других древних церковно-исторических, канонических, литургических источников нужна более широкая консолидация сил ученого монашества, создание специальных научно-богословских исследовательских центров, координация их сил. Это одна из актуальных задач Русской Православной Церкви, и использование идей наших предшественников расширяет круг компетентных собеседников, открывает более широкие перспективы и предостерегает от ошибок.
Что же касается монашеской академии, то центральная идея проекта – отделение учебной деятельности ученого монашества ото всей остальной духовно-учебной системы – вряд ли может стать плодотворной и жизненной в современной духовно-учебной системе. Напротив, плоды приносит консолидация ученых сил монашества, белого духовенства, мирян с богословским и гуманитарным образованием на духовно-учебном поприще. Эта консолидация вносит «закваску» в современный мир, секуляризованный и рассеянный, имеет немалое значение и для духовно-учебной системы, неизбежно перенимающей не только научные методы, но и определенный уклад образования, далеко отошедшего от Церкви. Тем не менее, отдельные идеи проекта преосвященного Феодора и архимандрита Гурия – акцент на единой богослужебной жизни учащих и учащихся высшей духовной школы, усиление агиографической составляющей учебных планов – являются вполне жизненными и в дискуссиях начала XXI века. Важна трезвая оценка современной духовной школой идей, проектов и стремлений делателей прошлой эпохи – что было частным мнением и может иметь альтернативные решения, что неизбежно сопряжено с научно-богословским деланием. Введенное в самый центр церковной жизни властной рукой Петра, российское ученое монашество, преодолевая сложности, решая проблемы или смиренно неся их на своих плечах, стремилось реализовывать в своей жизни традицию святых ученых иноков древней Церкви – святителей Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, преподобных Максима Исповедника, Иоанна Дамаскина, Феодора Студита. Дальнейший крестный путь лучших представителей российского ученого монашества показал, что их делание не было самоцелью, не было самоутешением, но было жертвенным служением, дающим, с одной стороны, вполне конкретные научные ответы на богословские проблемы, с другой стороны – свидетельство преданности Христу в ответ на вопрошание мира.
Послушания выпускников Братской школы, поступавших в Киево-Печерскую лавру, были определенным образом связаны со знаниями, полученными в процессе обучения: издательская и цензорская деятельность. Печерскими архимандритами нередко становились выпускники и бывшие ректоры Киевской коллегии: Иннокентий (Гизель) (ректор 1646–1650 гг.; архимандрит 1656–1683 гг.); Варлаам (Ясинский) (ректор 1666–1673 гг.; архимандрит 1684–1690 гг.); Иоасаф (Кроковский) (ректор 1689–1690, 1693–1697 гг.; архимандрит 1697–1707 гг.). При этом 8 из 16 настоятелей Киево-Братского монастыря были выходцами из лаврской братии. См.: Петров Н. И. Киевская академия во второй половине XVII в. Киев, 1895. С. 130–131; Голубев С. Т. Память митрополита Петра Могилы в Киевской Академии 31 декабря 1754 г. // ТКДА. 1910. № 12. С. 628–629; Титов Ф. И, прот. К истории Киевской духовной академии в XVII – XVIII ст. Вып. 3: Воспитанники Академии на службе в Киево-Печерской лавре в связи с биографией Софрония Тернавиота // ТКДА. 1911. № 1. С. 63–80; № 2. С. 196–233; № 6. С. 229–256; № 12. С. 640–679; Сенченко Н. И., Тер-Григорян-Демьянюк Н. Э. Киево-Могилянская академия: История Киево-братской школы. Киев, 1998; Киево-Могилянська академ i я в i менах. XVII – XVIII ст. Киïв, 2001; Кагамлик С. Р. Киево-Печерська лавра: св i т православноï духовност i i культури (XVII – XVIII ст.) Киïв, 2005. С. 100–119.
Духовный регламент, тщанием и повелением Всепресветлейшего, Державнейшего Государя Петра Первого, императора и самодержца всероссийского, по соизволению и приговору Всероссийского духовного чина и Правительствующего Сената в царствующем Санктпетербурге в лето от Рождества Христова 1721 сочиненный. СПб., 1722. Часть вторая. О епископах. § 9, § 11; Там же. Домы училищные. § 1–10. С. 38, 49–55; Объявление о монашестве. Указ от 31 января 1724 г. // Полное собрание законов. Собрание первое. Т. VII . № 4450. Совместное авторство обоих документов – царя и епископа Феофана – подразумевает согласие обоих с основными идеями этих документов.
В Высочайшем указе от 18 декабря 1797 г. «О просвещении и благонравии духовного чина» говорится об учреждении вакансий «соборного духовенства» при трех Лаврах (в 1798 г. к ним была присоединена четвертая – Троице-Сергиева), ставропигиальном московском Донском монастыре (по 10), церкви Зимнего дворца, Успенском и Благовещенском соборах (по 6). Если обычному иеромонаху полагалось содержание 24 р. в год, то соборному – 150 р. в год. См.: ПСЗ. Т. XXIV . № 18273; Там же. Т. XXV . № 18797.
В «первейшие» Господские праздники, в дни рождения, тезоименитства и коронования. См.: ПСЗ. Т. XXIV . № 18273.
См. статью настоящего сборника «Духовно-учебная реформа 1808–1814 гг. и становление высшей духовной школы в России».
В период действия Устава 1814 г. монашествующие, преподающие в академиях, продолжали назначаться соборными иеромонахами, причем часто в обители, находившиеся в другом городе. Так, например, в 1841 г. бакалавр МДА иеромонах Евгений (Сахаров-Платонов), будущий епископ Симбирский и Сызранский, был назначен соборным иеромонахом Александро-Невской Лавры. Разумеется, служить в этой обители он не мог, но трижды в год исправно получал из Канцелярии Александро-Невской Лавры положенное жалованье (правда, оклад к этому времени был снижен до 43 р. в год). См.: ЦИАМ. Ф. 229. Оп. 4. Д. 5063. Л. 5, 8, 11.
Первые шаги по подготовке новой реформы духовных школ начались в 1857–1858 гг., затем над составлением проекта реформы средней и низшей духовной школы работали две комиссии, в 1860–1862 гг. и в 1866–1867 гг., а над составлением проекта реформы духовных академий – комиссия 1867–1869 гг. Новые Уставы духовных семинарий и училищ были введены в 1867 г., новый Устав духовных академий – в 1869 г.
ГАРФ. Ф. 1099. Оп. 1. Д. 676. Л. 8–8 об.; РГИА. Ф. 1661. Оп. 1. Д. 705. Л. 29–30; РГИА. Ф. 797. Оп. 37. 1 отд., 2 ст. Д. 1. Л. 172–180 об., Л. 246–284 об.; Там же. Л. 182–214 об.
Святитель Филарет (Дроздов) высказывал это пожелание в записке 1858 г.: задерживать ученое монашество при духовных академиях для занятий наукой, а особенно способных и ревностных «оставлять при академии навсегда для трудов ученых» (РГИА. Ф. 1661. Оп. 1. Д. 708. Л. 29 об.–30).
Протоиерей Иоанн Леонтьевич Янышев был ректором Санкт-Петербургской духовной академии с 29.11.1866 по 19.10.1883. Он не был сторонником ранних постригов, считая, что молодой человек должен сначала определиться в своем жизненном пути, успеть написать первую научную работу – выпускное сочинение в академии, а затем решать свою судьбу. На ректорской должности его сменил епископ Ладожский Арсений (Брянцев), но инициатором и вдохновителем возрождения студенческого монашества был инспектор Академии, архимандрит Антоний (Вадковский), с 03.05.1887 епископ Выборгский, а в 15.04.1887–24.10.1892 ректор Санкт-Петербургской духовной академии.
Письмо ректора КазДА протоиерея Александра Владимирского архимандриту Борису (Плотникову) от 14 ноября 1890 г. (ОР РНБ. Ф. 91. Оп. 1. Д. 198. Л. 23 об.)
Архимандрит Антоний (Храповицкий) (с 07.09.1897 епископ Чебоксарский, а с 01.03.1899 Чистопольский) после инспекторской должности в Санкт-Петербургской духовной академии был ректором Московской (19.12.1890–19.07.1895) и Казанской (19.07.1895–14.07.1900) духовных академий. Именно в последней академии ему удалось воплотить свои идеи наиболее основательно.
Старец Седмиозерной пустыни Казанской епархии схиархимандрит Гавриил (в миру Гавриил Федорович Зырянов, до принятия схимы 5.10.1892 - иеромонах Тихон) духовно окормлял многих преподавателей и студентов Казанской духовной академии. Особенно эта духовная связь усилилась в годы ректорства архимандрита (епископа) Антония (Храповицкого), всячески способствовавшего этому и именно в этом видевшего путь возрождения духовности академий и особенно - ученого иночества. Вплоть до своей кончины († 24.09.1915) старец Гавриил не терял со своими чадами, многие из которых стали настоятелями монастырей и архиереями, духовной и молитвенной связи.
Антоний (Храповицкий), архим. Об ученом монашестве. СПб., 1889.
Архимандрит, а с 21.08.1909 епископ Волоколамский, Феодор (Поздеевский), был ректором Московской духовной академии с 19.08.1909 по 01.05.1917.
Всероссийский съезд ученого монашества проходил в Троице-Сергиевой лавре 7–14 июля 1917 г., съезд монашества мужских монастырей - там же, 16–23 июля. См.: Церковные ведомости. 1917. № 22–23. С. 146–147.
Всероссийский съезд ученого монашества (7–14 июля 1917 г.) М., 1917. Работа съезда, кроме того, довольно подробно освещалась в московских церковных периодических органах: ВЦОВ. 1917. № 68, 70–76, 80; БВ. 1917. № 6–7. С. 143–144. Итоги и некоторые решения съезда ученого монашества были обсуждены на последующем ему съезде представителей монастырей и опубликованы в материалах последнего: Постановления Всероссийского съезда представителей от монастырей, бывшего в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре с 16 по 23 июля 1917 г. М., 1917.
ВЦОВ. 1917. № 70. С. 4.
Дополнительным аргументом в пользу передачи Московской академии в руки ученого монашества для многих сторонников этого мнения было желание оградить чистоту «православно-богословской науки от той опасности, которая ей угрожает при реформе академий на началах автономности» (ВЦОВ. 1917. № 75. С. 2). Временные правила для духовных академий, вносящие в академическую жизнь принципы автономии, были введены определением Святейшего Синода от 24–27 марта 1917 г. за № 1796 (РГИА. Ф. 802. Оп. 11. 1917 г. Д. 78. Л. 3–8). Опыт действия подобных же правил в 1906–1908 гг. не удовлетворял многих членов духовно-академических корпораций, но при этом была определенная тенденция ставить в укор этим правилам и более общие проблемы высшего духовного образования и богословской науки.
Так в 1914 г. среди преподавателей всех четырех духовных академий было только 19 монахов, включая четырех ректоров-епископов.
Архимандрит Иларион и игумен Варфоломей сделали даже особое заявление, в котором подчеркивали опасность подобного обособления «монашеской» богословской науки, особенно в современном состоянии, когда «ученое монашество… не близко к богословской науке, а часто, к сожалению, относится к ней без должного уважения» (ВЦОВ. 1917. № 76. С. 3. Ср.: БВ. 1917. № 6–7. С. 143–144).
Доклад Отдела о монастырях и монашествующих представлял собой проект одноименного определения Собора. Определение было принято Собором 31 Августа (13 Сентября) 1918 г. и опубликовано: Собрание определений и постановлений. М., 1918, изд. Соборного Совета, прил. к «Деяниям» 2-е. Т. 4. С. 31–43. Проблемам ученого монашества было посвящено две главы определения: гл. XIV «Об ученом монашестве» (§ 90–101 в проекте определения, § 83–90 в окончательной редакции) и гл. XV «Иноческое Всероссийское Церковно-Просветительское Братство» (§ 102–107 в проекте определения, § 91–97 в окончательной редакции). Эти главы обсуждались на 140–141 пленарных заседаниях (26 и 27 июля (8 и 9 августа)). См.: ГАРФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 143. Л. 54–119; Там же. Д. 144. Л. 118–187.
Выписка из протокола Соборного Совета от 10 (23) апреля 1918 г. за № 86 ст. 11 (ГАРФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 383. Л. 1, 6).
Мнение члена Собора Н. Д. Кузнецова (ГАРФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 143. Л. 96; Там же. Д. 144. Л. 129–130).
