Новгородские архиереи. III. Споры Новгородских владык со Псковом. Всеволод мстиславич, в св. крещении гавриил, князь новгородский

Дата рождения: 13 апреля 1946 г. Страна: Россия Биография:

Родился в с. Залужье Столбцовского р-на Минской обл. Белоруссии в семье священника.

По окончании средней школы, в 1966-1969 гг., служил в рядах Советской армии.

В 1969 г. поступил в Ленинградскую духовную семинарию, затем — в Ленинградскую духовную академию.

28 марта 1971 г. пострижен в монашество, 7 апреля рукоположен во иеродиакона, 20 апреля — во иеромонаха.

С 1972 г. исполнял послушание личного секретаря .

В 1975 г. окончил ЛДА со степенью кандидата богословия. В 1975-1978 гг. проходил стажировку в Григорианском университете в Риме.

8 августа 1978 г. возведен в сан архимандрита, 14 октября назначен настоятелем Крестовоздвиженского собора в Петрозаводске и благочинным храмов Олонецкой епархии, одновременно читал курс лекций по сравнительному богословию в ЛДС.

В октябре 1980 г. назначен настоятелем Воскресенского храма в г. Рабат (Марокко).

С 1982 г. исполнял послушание в Москве в .

Решением Священного Синода от 27-28 декабря 2011 г. назначен () главой и утвержден (журнал № 169) в должности настоятеля (священноархимандрита) Юрьева мужского монастыря г. Великого Новгорода и Иверского Валдайского мужского монастыря г. Валдай Новгородской обл.

Образование:

Ленинградская духовная семинария.

1975 г. — Ленинградская духовная академия (кандидат богословия).

Епархия: Новгородская епархия (Правящий архиерей) Место работы: Новгородская митрополия (Глава митрополии) Место работы: Иверский Святоозерский Валдайский монастырь (Священноархимандрит) Награды:

Память его празднуется месяца декабря в 4-й день

На Новгородской кафедре с 1485 по 1504 гг.

Первым из владык, назначенных прямо митрополитом, без жеребья, по соглашению с великим князем, был Геннадий, по прозванью Гонзов.

Где родился святой Геннадий и кто были его родителя, неизвестно; но можно предположить, что он был уроженцем первопрестольной столицы и рода знатного, ибо был «муж сановитый, разумный, и добродетельный, и божественному писанию довольный», что было большой редкостью в тогдашнее время. Подвиг иноческий начал он в обители Валаамской и был учеником преподобного Савватия Соловецкого, что видно из его собственного рассказа Досифею, игумену Соловецкого монастыря, составившему житие преподобного Зосимы и Савватия. «Савватий егда на Валааме был, аз у него ученик, а он мне старец был», - так говорит блаженный Геннадий Соловецкому игумену Досифею.

В летописи мы встречаем его под 1480 г. уже в сане архимандрита Чудова монастыря, где он долго подвизался и куда возвратился под конец жизни.

Будучи Чудовским архимандритом, Геннадий принимал участие в споре великого князя с митрополитом Геронтием о том, посолонь ли должно совершать крестные ходы или же против солнца. Поводом к этому спору послужило следующее обстоятельство: когда совершено было в Москве 12 августа освящение Успенского собора, какие-то «прелестники» наговорили великому князю, что митрополит Геронтий ходил со крестами вокруг церкви не по солнцу. Князь прогневался на митрополита и сказал, что за такие дела приходит гнев Божий. Открылось публичное расследование вопроса, посолонь ли или против солнца должно ходить при освящении церкви. В книгах об этом ничего не нашли. Много было речей и спора. Некоторые архимандриты и игумены говорили за митрополита, и один сказал: «Я видел на Святой горе освящение церкви; там ходили против солнца». Сам митрополит приводил во свидетельство то, что диакон при каждении престола начинает с правой стороны и, следовательно, ходит вокруг престола против солнца. Сторону же великого князя держали Ростовский владыка Вассиан-Рыло и Чудовский архимандрит Геннадий, которых он призвал на состязание, но в защиту противоположного мнения они не представили никакого свидетельства и только говорили: «Христос - солнце праведное – наступил на ад, связал смерть и освободил души; потому и на Пасху тоже прообразуют на утрени». Смысл этих слон не ясен. Вероятно, Вассиан и Геннадий хотели этим сказать, что при освящении церквей должно ходить с востока на запад, как Христос - солнце праведное, притек с востока на запад, где победил ад и смерть, так и на Пасху и во всякую утреню или всенощную исходят из алтаря от востока, в притвор, на запад, для литии. Спорили много, но ничего не решили.

Через три года спор этот возобновился, в котором держали сторону князя те же - Ростовский владыка Иоасаф, преемник Вассиана да Чудовский архимандрит Геннадий. Все же священники и книжники, все иноки и миряне говорили за митрополита. Наконец спор окончился уступкою великого князя доводам и наставлениям митрополита, к которому потом великий князь сам ездил с извинением и «обещался митрополита во всяких речех слушати и в хождении в воле митрополиту дасть, якоже велит, как было в старину».

Перед этим временем Геннадий подвергся от митрополита Геронтия строгому преследованию и потом наказанию, которое было вызвано следующим поступком. В 1482 г. навечерие Богоявления Господня случилось в день воскресный. Чудовский архимандрит Геннадий позволил своей братии пить Богоявленскую воду, поевши, «по своему изволению». Митрополит, узнав об этом, послал схватить Геннадия и представить ему. Геннадий бежал к великому князю. Митрополит пошел туда сам и говорил много на Геннадия: «Он, во-первых, поступил самовольно, не спросясь меня, а во-вторых, обесчестил священную воду, повелевши пить ее по принятии пищи». Уступая настояниям митрополита, великий князь выдал ему Геннадия, и митрополит приказал оковать его и посадить в ледник под палату. Но великий князь с боярами упросили митрополита пощадить виновного, указывая на тот случай, что когда Ростовский владыка Феодосий дозволил также в навечерие Богоявления вкушать мирянам мясо, то митрополит Иона, хотя обличил владыку, но ради покаяния его простил.

В житии святителя Алексия сказано, что Геннадий, управляя Чудовским монастырем, во дни великого князя Иоанна Васильевича, при митрополите Геронтии, в 1483 г, начал строить там первый храм каменный в честь святителя Алексия, и прежде всего на место обветшавшей трапезы построил новую каменную. Но строение огромного храма скоро остановилось, потому что блаженный Геннадий был избран и посвящен в архиепископа Новгородского 12 декабря 1485 г. Впрочем, благоговея к великому святителю России и чудотворцу, он по отъезде из Москвы не прекратил своих забот о храме и об устроении в обители служебных палат, строение которых он поручил после себя вельможам великокняжеским, двум братьям рода греческого, Траханиотовым, «посылаше им серебра довольно на совершение храма того и трапезы и палат».

Новопоставленный владыка оказался человеком по своим умственным и нравственным качествам как нельзя более соответствовавшим той задаче, которая предстояла ему в Новгороде. Геннадий не кичился высотою своего сана или своим назначением из Москвы; напротив, его занимала мысль упрочить в Новгороде как политическое, так и церковное влияние Москвы. В видах возвышения великих князей московских в глазах народа и в видах освящения царской власти, он впервые вменил в обязанность всем новгородским игуменам и священникам ежедневно молиться в своих храмах за государя и всех православных христиан. «А игуменов, и попов, и диаконов, - говорит летописец, - потому ж благословил и прочь отпустил и наказал им, чтобы Бога молили о государех великих князех и о всех православных христианех, по вся дни кождо у своей церкви молебны пети». Что же касается до усиления собственно церковного влияния Москвы, то Геннадий старался достигнуть этой цели не пренебрежением, как предшественник его, к местной святыне, пользовавшейся особенным почитанием у новгородцев, а сообщением им чувства благоговения собственно к московским угодникам, которые до сих пор мало или совсем были неизвестны новгородскому населенно. Как ни правильно понимал свою задачу блаженный Геннадий, однако не вдруг удалось ему сломить или хотя бы чувствительно ослабить оппозицию новгородцев. Это всего лучше сказалось в крестном ходе, предпринятом в 1493 г. блаженным Геннадием с собором игуменов, священников, диаконов и в сопровождении двух великокняжеских наместников и дворецкого, вокруг новгородского Детинца. Следуя раз намеченной цели, блаженный Геннадий предполагал воспользоваться этим крестным ходом как благоприятным случаем к распространению в Новгороде чествования московских святителей и для этого сделал распоряжение отслужить молебны и провозгласить каноны у Чудного креста - новому чудотворцу Петру, митрополиту всей России, а на молебствии у Покровских ворот - канон Московскому митрополиту Алексию. План этот на первый раз потерпел совершенную неудачу. В крестном ходе отказалась участвовать значительная и притом самая знатнейшая часть новгородского духовенства. По словам летописца, «архимандрит Юрьевский, да игумен Антоньевский Андрей, и игумен Хутынский, и игумен Вежиской, и игумен с Лисьи горы, игумен Рожественской с поля, игумен Аркажской, и игумен Колмовской, и игумен Ковалевской... и те все игумены за кресты с архиепископом не ходили; да опроче тех игуменов, которые имяны писаны, из иных монастырей многих игуменов не было». Неудача, однако, не смутила блаженного Святителя. Чтобы отнять у новгородскаго духовенства всякий предлог к упорству, он в плане следующего крестного хода, который должен был совершаться вокруг всей Софийской стороны, занес молебствия, кроме московских святых, и некоторым местным новгородским угодникам, например преподобному Варлааму Хутынскому. «А на третием молебне, - сказано в летописи, - велел пети триж молебны: Покрову Святыя Богородицы, а вторый - Леонтию, епископу Ростовскому, а третий - Варлаамию чудотворцу»... Прием этот не остался без последствий. Правда, и на эту церемонию явились не все новгородские игумены, но все же некоторые из не явившихся в первый раз, теперь принимали в ней участие. «Ходил архиепископ Геннадий со кресты, около города стараго, вокруг деревянной стены, по сей стороны реки, да с ним архимандрит Юрьевский, да игумен Антоньевский, и игумен Спасской, игумен Вяжитский... всем собором»...

Главная же причина, из-за которой новгородское духовенство особенно восставало против московского порядка и которая собственно поддерживала в нем недовольство, заключалась не столько в ослаблении местной церковной самобытности, сколько в отягощении налогами церковных причтов, которое следовало, так сказать, по пятам за водворением в Новгороде московских владык. Перевороты, которые совершались тогда в судьбе Великого Новгорода, коснулись крайне неблагоприятно материальной стороны новгородской владычной кафедры, лишив ее, с одной стороны, самой важной части - накопленных веками богатых средств, увезенных в Москву (по низложении Феофила), с другой - почти половинной части поземельных владений. Вследствие этого положение владык, являвшихся из царствующего града Москвы, не могло быть таким привлекательным, как положение старых вечевых владык, тем более что надежда на щедрую поддержку со стороны мирян, встречавшуюся в древности, с изменением в Новгороде народонаселения и с закрытием немецкой конторы торговой деятельности, становилась более чем обманчивою. А так как доходы с духовенства, что практиковалось уже прежде в Новгороде и Пскове, теперь были признаны за главный источник владычного содержания, то, понятно, необходимо было привести их в известность и в этих видах точно определять как количество церковных приходов, так и количество духовных лиц. Цели этой владыка Геннадий пытался достигнуть при помощи переписи всех церквей и духовных лиц Новгородской епархии и хотя не без хлопот, но успел в своем предприятии. По документам, впрочем, известно только то, что такая перепись была произведена в одном Пскове в 1500 г.; причем обращено было внимание на престолы и антиминсы. Но нет сомнения, что около того времени, а может быть, и раньше, подобная же перепись имела место и в области Великого Новгорода, что и там определено было количество престолов и антиминсов, и этим путем положено прочное основание для неукоснительного сбора с местного духовенства всех доходов в пользу епархиального архиерея. Лучшим доказательством высказанного мнения может служить список новгородских церквей (собственно Новгорода), дошедший до нас, по всей вероятности, от рассматриваемого времени. Вообще труд блаженного Геннадия по установлению в Новгороде системы церковных повинностей был сопряжен с большими для него неприятностями, но и настолько был основателен, что преемникам его оставалось уже очень мало хлопот по сему предмету. Они могли только увеличивать или уменьшать число пошлин с духовенства, усилить или ослабить их размеры.

Такое же, если еще не большее противодействие и нерасположение к себе, встретил блаженный Геннадий и в Пскове. Несмотря на всю любовь, какую оказывал святитель псковичам, Псков сильно оскорблял его. Так, в 1485 г., при первом вступлению на паству, он послал псковитянам «благословенную грамоту» с богатым подарком. Но когда он осенью того же года послал во Псков боярина своего и с ним игумена Евфимия, бывшего казначеем псковским, с тем, чтобы они составили опись церквам и монастырям с их духовенством, а Евфимий остался бы наместником его во Пскове, «псковичи не вдашася в волю его», не выполнили воли его. В следующем году он сам отправился к ним, и так как они в то время волновались против распоряжений великого князя о правах рабов, то «явился он в вечевое собрание их и, преподав благословение народу, долго предлагал пастырское наставление и, наконец, оставил грамоту» той же любви.

Еще резче нанесено было оскорбление блаженному архипастырю в 1499 г. По примеру предшественников своих он прибыл во Псков, чтобы совершить пастырские молитвы за псковскую паству свою и потом заняться рассмотрением судебных дел. Псковичи простерли свою дерзость до того, что «запретили своим священникам служить с ним, а проскурницам готовить просфоры». Что же это значит? Что за причина такой дерзости? «Псковичи, - говорит летопись, - не допустили его совершать соборного служения: «Ты, - говорили они, - хочешь молить Бога за великого князя Василия, а наши посадники поехали по этому делу к великому князю Иоанну». Итак, дело в том, что псковичи, объявив в своем совете несправедливым распоряжение самодержавного государя о наследнике престола, восстали и против архипастыря своего. За это грубое оскорбление впоследствии заплатили они Василию потерею вольности своей.

Вот и еще подвиг блаженного архипастыря, который приносит величайшую честь его уму и сердцу и за который, однако, перенес он много неприятностей в свое время.

Желая возвысить духовенство в умственном и нравственном отношении, блаженный святитель употреблял все усилия к тому, чтобы в клир вступали люди грамотные и книжные, и особенно хлопотал о том, чтобы пастыри проходили пастырское служение с сознанием своего долга. «Я просил государя, - писал он к митрополиту Симону, - чтобы велел устроить училища; для чести своего государя и для спасения общего напоминал я о том, и нам была бы легкость. Когда приведут ко мне ставленника: то я велю ему выучить ектению, да и ставлю, потом, поучив его, как совершать божественную службу, отпускаю тотчас же. И такие не ропщут на меня. Но вот приводят ко мне мужика: я приказываю дать ему Апостол, а он и ступить не умеет; приказываю дать Псалтырь, он и по тому едва бредет; я отказываю ему, а они кричат извет. Земля такова, господине! Не можем достать, кто бы умел грамоте. Вот видите, облаял целую землю, будто нет ни одного, кого бы следовало избрать во священство. Просят меня: «Пожалуй, господин, прикажи учить». И я приказываю учить ектении: а и к слову не умеет пристать; ты говоришь ему одно, а он - другое. Приказываю учить азбуку. Они, поучась немного, просятся домой, не хотят учиться. Оттого-то на меня брань, по их нерадению. Не могу я ставить неучей. Потому-то умоляю государя завесть училища, чтобы его разумом и грозою, а твоим благословением пришло это дело в порядок…».

Поздний летописец с живою признательностью говорит о блаженном Геннадии: «Он хиротонисал в священников и диаконов таких, которые долго учились у него. Поставленные им пресвитеры и диаконы так были просвещены, что оказались светильниками миру, истинными пастырями и учителями порученной им паствы, и все люди получали от них великую пользу».

В послании 1499 г. к митрополиту Геннадий писал еще: «Ты говорил об иподиаконах, что которые поставлены молодыми и неженатыми, а обещаются сохранять девство: тем предоставлена свобода вступать в диаконский или иерейский сан; но которые оженятся после того, тем не получить ни диаконского, ни иерейского сана». Геннадий, со своей стороны, предлагал правило: не иначе посвящать в диакона и пресвитера, как женатых. Блаженный архипастырь повторил свое предложение на соборе в 1501 г., и тогда было постановлено «требовать, чтобы ищущие священства были женатыми, а вдовым священникам и диаконам не совершать литургии».

Но главным делом жизни блаженного Геннадия была борьба с жидовскою ересью, борьба, продолжавшаяся во все почти 20 лет его святительского служения. Прибыв в Новгород в 1485 г., он вскоре уже узнал, что здесь скрыто действует ересь жидовствующих.

Прежде, чем приступим к описанию подвигов святителя Геннадия в борьбе со сказанною ересью, остановимся вниманием на самой этой ереси, как явлении весьма прискорбном в истории нашей церкви, и на основании тех исторических данных, которые представляются в духовной и светской литературе, выясним себе, что такое была ересь жидовствующих, какая была причина ее появления и почему она привилась в Новгороде.

Г. Муравьев в жизнеописании святителя Геннадия так говорит о сей ереси, заимствуя о ней сказание из книги «Просветитель» преподобного Иосифа, игумена Волоколамского монастыря: «Был жидовин, по имени Схария, сосуд диавольский, наученный всякому чародейству и чернокнижию, который сделался известен в Киеве князю Михаилу, правнуку Ольгерда, и вместе с ним пришел в Великий Новгород. Там сперва прельстил попа Дениса, который привел к нему другого попа Алексея, и оба они сделались отступниками христианской веры. Потом пришли из Литвы другие два жида. Обольщенные имели с ними постоянные сношения и совратили свои семейства. Они даже хотели обрезаться в жидовскую веру, но их удержали обольстители, опасаясь обличения, и велели им держать жидовство втайне, явно же - христианство. Изменили имена их: Алексея назвали Авраамом, а жену его Сарою, и многих совратили попов и диаконов и простых людей; даже и протопопа Софийского Гавриила научили жидовствовать, превзошедши беззаконием всех древних еретиков».

«О, кто достойно восплачется о толикой беде! - восклицает Иосиф, - какой язык изглаголет содеянное и какой слух приимет кротко такую повесть! Божественное превечное рождество Христово от Отца, называли они ложным и ругались вочеловечению Его, нашего ради спасения, говоря, что Отец Вседержитель не имеет ни Сына, ни Святаго Духа, единосущных и сопрестольных себе, и что нет Святой Троицы, ибо слово только произносится, а дух в воздухе развевается; обещанный же в священных писаниях Христос еще не родился и наречется Сыном Божиим не по существу, а по благодати, как Моисей и другие пророки, и посему должно до времени держать закон Моисеев. Действительно, тайно от христиан, они приносили жертвы, хотя и не смели обрезываться, и отвергали вочеловечение Господа, пришедшего спасти Адама, говоря, что сие не подобало Богу. Многие произносили они хулы на божественную церковь и на честные иконы, воспрещая подобающее им и честному кресту поклонение, и, сокрушая их, ругались над ними как жиды над Христом».

Преосвященный митрополит Макарий, на основании того же известия преподобного Иосифа Волоколамскаго о начале ереси, излагая сущность ее, говорит, что в строгом смысле это была не ересь только, а полное отступничество от христианской веры и принятие веры иудейской. Схария и его товарищи проповедовали у нас не ересь какую-либо христианскую, а ту самую, которую содержали сами, и в том виде, в каком исповедуют ее все иудеи, отвергшие Христа Спасателя и Его Божественное учение. Они учили: а) истинный Бог есть един и не имеет ни Сына, ни Святого Духа, единосущных и сопрестольних Ему, т. е. нет Пресвятой Троицы; б) истинный Христос, или обетованный Мессия, еще не пришел, и когда придет, то наречется Сыном Божиим не по естеству, а по благодати, как Моисей, Давид и другие пророки; в) Христос же, в которого веруют христиане, не есть Сын Божий, воплотившийся и истинный Мессия, а есть простой человек, который распят иудеями, умер и истлел во гробе; г) потому должно содержать веру иудейскую, как истинную, данную Самим Богом, и отвергать веру христианскую, как ложную, данную человеком.

И совращенные Схариею действительно приняли иудейство и сделались отступниками от христианства. Все прочие лжеучения, какие высказывали впоследствии иудействовавшие, были уже прямыми и неизбежными выводами из этих начал, положенных Схариею и его единоверцами. За допущением, что истинная вера есть иудейская, а не христианская, что Христос есть простой человек, а не Сын Божий, не истинный Мессия, само собою следовало, что Пресвятая Матерь Его не есть Богородица, что не должно почитать ни Его, как почитают христиане, ни Ее, ни вообще всех святых христианских; что не должно чтить самих их изображений или святых икон, ни крестов и других священных для христиан предметов; что не должно уважать христианских писаний, ни апостольских, ни отеческих; что не должно уважать никаких христианских установлений, каковы - таинства, посты, праздники, монашество и прочее; словом, должно отвергать все собственно христианское, чего не могут принимать иудеи, не верующие во Иисуса Христа. Судя по тем началам, из которых вытекали все лжеучения в ереси жидовствующих, нельзя не придти к тому убеждению, что в ней было не одно иудейство, но многие христианские ереси, еще в древности осужденные, как и видели современники. Распространителями же и защитниками ереси жидовствующих были не сами жиды, а совращенные ими христианские священники, носившие личину христиан.

Преподобный Иосиф в своем сочинении против жидовствующих многократно свидетельствует, что они собственно не еретики, а отступники, и в одном месте дает о них такое понятие: «Новгородские еретики сделались отступниками не в младенчестве, не во время плена, не ради нужды, но родились и много лет пребывали в христианской православной вере, и самохотением, самопроизвольно отверглись Святой Единосущной Троицы и Святой Православной Христианской Веры, и изрекли многие хулы на Святую Единосущную Троицу, и на Пречистую Богородицу, и на всех святых, и совершили многие сквернения на святую Божественную церковь, и на Святые Иконы, и на животворящие кресты, и на священные мощи Святых. Многих православных христиан прельстили и отвели в жидовство, и осквернили всякими сквернами. Они отверглись Христа и всего христианства в лето 1471-е и даже доныне не покаялись. Они злейшие из всех еретиков и отступников: таких не было ни в древние времена, ни в средние, ни в новейшия».

Каким же образом жид Схария мог навязать православным русским свою жидовскую веру, а новгородские священники могли принять и отречься от Христа? Разгадка этому заключается в том, что Схария был человек ученый и, главное, искусный в чернокнижии и астрологии, которые пользовались в данный период полным доверием и уважением, особенно между людьми малообразованными, а тем более необразованными, каковы большей частью были новгородские священники тогдашнего времени. Схария очень хорошо знал, чем иудеи доказывают против христиан истинность своей иудейской веры и чем опровергают или стараются опровергнуть они истинность веры христианской, и умел воспользоваться этими познаниями для своей цели. А из священников многие, не говоря уже о простолюдинах, не знали даже того, чем подтверждаются самые коренные догматы христианства, каковы догматы о Пресвятой Троице, о божественности Иисуса Христа, о Его воплощении и воскресении. Понятно, таких людей увлечь и прельстить не составляло труда для Схарии, как своими познаниями и умною речью, так особенно какими-либо необычайными действиями, которые он мог совершать при пособии темных наук и которые для невежд могли показаться совершенными чудесами. И он действительно прельстил сперва попа Дионисия, а затем попа Алексея, которые потом и сами, научившись от жидов жидовству и чернокнижию, начали пользоваться теми же средствами для совращения людей невежественных. Впоследствии ересь приобрела себе сильных покровителей, которые содействовали ее распространению и привлекали многих обаянием вольномыслия и распущенности нравов.

А как искусно еретики умели скрывать себя под личиною христианства и как ловко вели свою пропаганду, видно из следующего. В 1480 г., когда великий князь Иоанн Васильевич прибыл в Новгород, вожди ереси, Алексей и Дионисий, до того понравились ему, что он взял их в Москву и первого определил протопопом в Успенский собор, а второго - священником в Архангельский собор. Здесь они старались казаться праведными, кроткими, воздержными, а тайно сеяли свое лжеучение и многих обратили к жидовству, так что некоторые даже обрезались. Между прочим, они привлекли к своей ереси в духовенстве - симоновского архимандрита Зосиму и чернеца Захарию, при дворе великого князя - знатного дьяка Феодора Курицына да дьячков крестовых - Истому и Сверчка и из купцов - Семена Кленова. Последние четыре также научили многих жидовствовать. «Протопоп Алексей и Феодор Курицын, - замечает преподобный Иосиф Волоколамский, - такое тогда имели дерзновение к Державному, как никто другой; ибо они прилежали звездозаконию, астрологии, чародейству и чернокнижию. Потому-то многие уклонились к ним и погрязли в глубине вероотступничества». Зять протопопа Алексия, Иван Максимов, свел в жидовство даже невестку великого князя Елену, в чем впоследствии сознался сам преподобному Иосифу. Таким образом, ересь утвердилась не только в Новгороде, но и в Москве.

Весьма уместно познакомить здесь и с мнением светской литературы относительно причины появления ереси жидовствующих в Новгороде и успешного ее распространения. Светская литература (Сочинение Никитского «Очерк внутренней истории церкви в Великом Новгороде». 1879.) смотрит на эту ересь как на чисто самородный продукт русского ума, вызванный господствовавшим в то время ожиданием скорого светопреставления и второго пришествия Христова.

Мысль о близком наступлении светопреставления занесена в Россию из греческих стран, где она издавна сильно волновала умы, находя поддержку частью в самой жизни, частью в тогдашней книжной учености, и, по мере того, как приближалась седьмая тысяча лет, становилась все более и более распространенною. Уже в XIII веке мнение это встречается в слове на собор Архистратига Михаила, а в XIV и XV столетиях оно делается почти всеобщим, как можно судить по увещаниям, какие делали архиепископ Суздальский Дионисий псковитянам в 1382 г., архиепископ Новгородский Иоанн и митрополит Филипп новгородцам в 1397 и в 1471 гг. «Наступает, дети, последнее время», - говорили она в своих увещаниях.

Точно так же смотрел на свое время, как на последнее, и летописец начала XV в., находя подтверждение своим верованиям частью в явившемся в 1402 г. небесном знамении, частью же в печальных современных событиях, во враждебных движениях соседних народов. «Да что говорить о татарах, турках и других племенах, - заключает он свое рассуждение, - разве мы сами, называясь христианами, не ведем между собою постоянных браней, рати и кровопролития? Где же тут совершенная любовь, переданная нам Христом, сказавшим в Евангелии: больши сея любви никто же имать, да кто положит душу свою за други своя (Ин. 15, 13). Мы не только не полагаем души за ближних своих, но исторгаем даже их собственные. И понеже время последнее приходит и сокращено есть уже, конец житию приближается»…

Но особенно сильно взволнованы были умы перед окончанием седьмой тысячи лет, чему много содействовало то обстоятельство, что с окончанием седьмой тысячи лет совпадало и окончание пасхалии, которое падало на 1492 г. Старинные грамотники, переписывая пасхалию, сопровождали ее под этим последним годом разными приписками, в которых выражали самое тревожное состояние своей души, вследствие ожидаемой кончины мира. «Братия! - гласит одна из подобных приписок, - зде страх, зде беда велика, зде скорбь не мала; якоже в распятии Христове сий круг солнцу бысть 23, луны 13; сие лето на конци явися, в оньже чаем всемирное пришествие Христово». К самому исходу седьмой тысячи лет тревога сделалась еще сильнее. «Сам, господине, выдаешь, - говорили псковитяне владыке Ионе в 1469 г., - что тобе здесе (во Пскове) не само много быти, а того дела тобе вскоре нельзя же управити, занеже при сем, последнем времени о церквах Божиих смущенно силно»... А, по словам современника, толки и сомнения овладели тогда не только массой простых людей, но и самими людьми книжными. «Ино о том молва была, - говорит летописец, - в людех не токмо простых, но и не простых многих сумнение бысть»...

Но чем сильнее этот мрачный призрак волновал умы православного русского народа, тем сильнее он должен был возбуждать противодействие в себе в умах тех немногих, которые были противниками господствовавших представлений. А в таких людях в Великом Новгороде недостатка не было. Частые столкновения, происходившие у Новгородского владыки то с митрополитом, то с псковичами по разным недоразумениям и вопросам, уже сами по себе необходимо должны были вызывать некоторых из новгородцев на раздумье над церковными делами. Поэтому нет ничего странного, что под влиянием современных, гнетущих обстоятельств зародившееся первоначально у стригольников сомнение в законности существования многих явлений в церковной жизни, теперь распространилось на религиозную область и выразилось, прежде всего, в отрицании господствующего суеверного мнения о близкой кончине мира. Это отрицание вышло, как и нужно было ожидать, из среды новгородского духовенства. Религиозные вопросы касались, прежде всего, духовных лиц, да и разрешены могли быть скорее духовными. Духовенство вообще представляло интеллигентный класс древнерусского общества. В частности же, о первых новгородских мудрствователях известно, что они были люди начитанные, имели в своем распоряжении книги, которых не было даже у такого пастыря, как блаженный Геннадий. Первоначально сомнение зародилось в голове попа Дениса, а потом мало-помалу образовался целый кружок единомышленников из попов же, из разных других клирошан и из некоторых мирян.

Но чтобы успешно вести борьбу со всеобщим заблуждением, новгородским духовным в подкрепление своего сомнения, нужно было еще иметь на своей стороне и знамя науки. Это знамя получено было новгородскими мудрствователями из еврейских рук, вследствие чего и самая новгородская ересь прослыла у современников и потомства за жидовство. Опасаясь возрастающего могущества Москвы, новгородцы стали искать союза с Литвою, приглашая тамошних князей на службу в Новгород. Вместе с литовскими князьями потянулись в Новгород уже и непрошеные гости - евреи, которые в XV столетии стали столь обыкновенными посетителями, что во время голодов бедные новгородцы «жидом из хлеба даяхуся гостем». Как народ коммерческий, не брезгающий никакими интересами, евреи, естественно, не упускали случая воспользоваться своим пребыванием в вольном городе и для распространения там тех сочинений, которые выработала тогдашняя ученость и на которые мог быть спрос в Новгороде. Эти-то книги, привезенные евреями, прибывшими в Новгород в 1471 г. с князем Михаилом Александровичем, оказали немалую услугу новгородскому духовенству, занятому вопросом о кончине мира. «Лета 1471 был в Новегороде князь Михайло Олелькович из Литвы, а с ним жидове торгом, а мнози от попов и диаконов… начаша к ним ходить и бражничать и учитися волшебским книгам». В особенности оказался пригодным для духовенства Шестокрыл, книга, заключавшая в себе астрономические таблицы. «Изучив себе этот Шестокрыл, - писал блаженный Геннадий, - они тем прельщают христианство, мня, як с небеси знамение сводят». Но что всего важнее, эта книга дала новгородским духовным в руки то, в чем они больше всего нуждались, а именно летосчисление, отличное от господствовавшего. Летосчисление Шестокрыла сделалось для новгородского духовенства самою твердою опорою в его борьбе против господствовавшего суеверия. По обыкновенному христианскому летосчислению оканчивалась 7-я тысяча лет от сотворения мира, с окончанием которой должен был кончиться и мир. А по их насчитывалось и всего 5244 г., и то не полных, и, следовательно, событие это (окончание мира) отодвигалось на далекую будущность. Опираясь на такое летосчисление, они (жидовствующие) теперь смело могли обвинять церковь в решительном заблуждении. «Лета христианского летописца сократишася, - говорили они, - а наша пребывают... И потому ино у них еще пришествия Христова нет, ино они ждут антихриста»...

На основании сказанного нельзя не придти к тому убеждению, что мнение еретиков о кончине мира являлось не только главным, но и, так сказать, единственно важным, исходным пунктом их учения. Как сами еретики, так и противники их придавали ему весьма важное значение. Протопоп Алексей говорил: «Преидут три лета, кончается седмая тысяща: и мы де тогды будем надобны». На важность этого пункта указывал и блаженный Геннадий: «Егда скончаются лета, - говорил он, - а животом еще прибавит Бог мир, ино то еретикам жидовская мудрствующим, будет дерзость, а христианству будет спона велика». Вообще, чтобы сколько-нибудь понять это явление, необходимо признать как то, что в мнении о кончине мира заключается исходный пункт ереси жидовствующих, который непосредственно связывал ее с умственною жизнью древней Руси вообще, и в частности Новгорода, так и то, что ересь жидовствующих в существенной ее части была таким же самородным продуктом русского ума, каким была ересь стригольников, которую образовало учение о взимании платы за ставленье. В противном случае, происхождение ереси жидовствующих останется совершенно непонятным. А затем одно уже это мнение может объяснить, почему ересь возникла именно во второй половине XV столетия. При всяком другом исходном пункте мы не в состоянии будем понять, почему ересь явилась перед самым 1492 г. - временем предположительной кончины мира. Наконец, только при признании сомнения в близком наступлении кончины мира за исходный пункт учения жидовствующих можно будет понять как широкое распространение ереси, так и ту роль, которую играла в ней астрология. Ересь жидовствующих являлась ответом на те вопросы, которые сильно волновали умы и сердца всего русского общества, одинаково в Новгороде и Москве, а потому она везде находила удобный доступ. Не менее важно также и то, что в исходном пункте своем она заключала известное зерно истины. Это последнее качество поднимало ересь особенно в глазах людей книжных, каковы были вожаки в Новгороде. «И их же видяху (Ф. Курицина с товарищами) благоразумных и писания божественная ведущих, - писал преподобный Иосиф, - тех еже в жидовство не смеяше приводити, но некыя главизны божественнаго писания Ветхаго и Новаго Завета на криво сказующе, и к своей ереси прехыщряюще, и баснословия некая и звездозакония учаху и по звездам смотрити и строити рождение и житие человеческое, а писание божественное презирати, яко ничтоже суще и не потребно человеком, простейших же на жидовство учаху».

Сказав о причине появления ереси жидовствующих, светская литература дает далее некоторое понятие и о том пути, которым шло мудрствование о наступлении кончины мира и из которого развилась такая сложная система отрицаний. Сомнение в близком наступлении второго пришествия Христова вызвало прежде всего в жидовствующих сомнение в тех источниках, которыми в господствующей церкви подкрепляли суеверие, а именно в писаниях Евангельских, особенно апостольских и отеческих. Но это мудрствование было сначала не более, как критическое отношение к известным местам апостольских и отеческих творений, не согласных с воззрениями еретиков. Но когда, вопреки всеобщему ожиданию, роковой 1492 г. прошел благополучно, светопреставления не последовало, тогда еретики вооружились против апостольских и отеческих писаний единственно на основании предполагаемого несоответствия некоторых из их мест, говоривших о кончине мира, с действительностью, и особенно посыпались нападки на творения Ефрема Сирина. «Ефрем Сирин, - твердили они, - писал, что все пророчества и писания исполнились, ничего не осталось ожидать, как второго пришествия; и вот уже прошло 1100 лет после сказания Ефрема, а второго пришествия нет: не очевидно ли, что сочинение Ефрема-чистая ложь».

Далее, сомнение в близком наступлении второго пришествия Христова вызвало размышление о справедливости верования во второе пришествие и о личности Иисуса Христа вообще, которое потом разрешилось отрицанием самих верований во второе пришествие и в божество Иисуса Христа. «Еретики, - по словам преподобного Иосифа, - утверждали, что предреченный в писании Христос еще не родился, а когда родится, то наречется Сыном Божиим не по существу, а по благодати. Исповедуемый же христианами Спаситель есть простой смертный, а не Бог; он был распят, и умер, и истлел во гробе». Из изложения видно, что еретики не признавали возможным сошествие Бога на землю и рождение от Девы, а вследствие этого необходимо должны были отвергнуть и необходимость искупления. «Разве не мог Бог, - рассуждали еретики, - спасти Адама и сущих с ним из ада, разве не имел Он небесных сил, пророков и праведников, чтобы послать их исполнить свое желание? Разве сообразно с божеским достоинством сходить самому на землю нестяжателем и нищим, воплощаться и страдать и этим путем перехитрить диавола?» Точно также еретики отказывали в почитании Божией Матери и святых угодников, выражали неуважение и Святому Таинству Тела, и Крови Христовой, совершая обедни после еды и пития. «Попы их, - писал блаженный Геннадий в послании, - завтракав и пив до обеда, обедни служат». Летописец тоже заметил, что «еретики божественную службу свершающе ядше и пивше, и тело Христово ни во что же вменяюще, яко прост хлеб, и кровь Христову, яко просто вино». В конце же концов отрицание перешло в открытое поругание икон и крестов, в котором крайнее ребячество граничило с грубым фанатизмом.

Впрочем, ересь жидовствующих имела не одну религиозную, но и политическую сторону; этим-то и можно объяснить ее упорное сопротивление и даже временное торжество. Но политический характер ересь получила не в Новгороде, а в Москве. Весь секрет тут заключался в том, что ересь была вызвана к жизни отчасти недовольством против церковной иерархии и неизбежно вела к уменьшению ее значения в глазах народа; а при водворявшейся тогда системе единодержавия ослабление церковной иерархии в некоторой степени было даже выгодно для великих князей Московских. Несмотря на то что церковная иерархия являлась деятельным помощником великих князей московских при собирании Русской земли и установлении самодержавия, теперь, когда эта задача в своей существенной части была уже исполнена, великие князья стали, кажется, несколько тяготиться опекою или, по крайней мере, ревновать тому значению, каким пользовался в народе глава церкви. Несомненно известно, что в столкновениях с иерархией, которые нередко случались у великих князей, последним проходилось по временам переживать тяжелые минуты. Довольно указать здесь на тот факт, что в споре, возникшем у Иоанна III с митрополитом о том, как следует ходить при богослужении, против солнца или посолонь, великий князь был оставлен почти всеми, как духовными, так и мирянами, и принужден был ездить к митрополиту с извинениями за свое неуместное вмешательство. Подобные столкновения не могли не возбуждать великого князя к тому, чтобы вознести свою власть превыше всякого церковного авторитета, а для этой цели подрыв значения иерархии, благодаря ереси, являлся как нельзя более кстати. Иоанн III, как известно, не упустил случая извлечь из него свои выгоды. В самый разгар ереси, именно при посвящении в 1496 г. Симона в митрополита, великий князь, желая показать, что воля государя определяет главу церкви, громогласно повелел новому митрополиту «принять жезл пастырства и взойти на сидалище старейшинства».

Но независимо от поддержки, которую великие князья могли найти в ереси при стремлении своем подчинить себе церковную иерархию, учение жидовствующих благоприятствовало им и в другом отношении. Громы, которые новгородские мудрствователи метали против монашеского звания, во всяком случае, значительно облегчали осуществление стремления великих князей поживиться на счет церковных имуществ, на которые они наведены были, кажется, еще в 1478 г. примером новгородцев. Как бы ни было, только оба эти обстоятельства действовали столь могущественно, что ересь не только находила благоприятный прием в среде, непосредственно окружавшей Иоанна III, в его ближайших советниках и, в особенности, в любимце - дьяке Курицыне, но, по всей вероятности, и сам великий князь был не совсем чужд ее учения. Эта-то политическая окраска, которую получила ересь в Москве, и была едва ли не главною причиною того крайнего затруднения, в которое поставлена была господствующая церковь в борьбе против нее, как и увидим далее.

Архиепископ Геннадий, как только прибыл в Новгород в 1485 г., узнал, что здесь скрытно действует ересь жидовствующих, которая потом в 1488 г. выдала себя поруганием, совершенным над святыми иконами несколькими еретичествовавшими священниками в пьяном виде. «Тое же зимы биша попов Новугородских по торгу кнутьем, присла бо их из Новагорода к великому князю владыка Геннадий, что пьяны поругалися святым иконам, и посла их опять ко владыце».

Блаженный святитель запылал ревностью к святой истине Христовой. «Священный Геннадий, - говорит преподобный Иосиф Волоколамский, - поставлен был, как светильник на свещнике, судом Божиим, и, как лев, пущен на злодейственных еретиков, на которых устремился из чащи божественных писаний, как бы от высоких и красных гор учения пророков и апостолов. Он разрывал ногтями скверные утробы, напоенные жидовским ядом, сокрушал и терзал зубами и убивал о камень». Знаменательна такая похвала в устах столь великого поборника церкви, каким был преподобный Иосиф.

С особенным уважением о личности святителя Геннадия, как неутомимого ратоборца, отозвалась и светская литература. «По качествам характера, - говорит Никитский, - Геннадий не был призван бороться против ереси путем слова и убеждения, потому что у него не было для того прежде всего достаточных сведений и пособий, даже язык его посланий к митрополиту и епископам не может быть назван образцовым. Но не призванный к публицистике, Геннадий имел все качества быть прекрасным администратором. Он отличался стойким, независимым характером, не способным жертвовать делом для угождения сильным людям. К делу он относился не с канцелярской точки зрения, не довольствовался тем только, чтобы оно шло исправно раз заведенным порядком, а полагал в него всю свою душу, готов был идти для него даже на подвиг. Как у церковного пастыря, дело естественно воплощалось у него всецело в интересах православия. Во всяком нарушении этих интересов он готов был видеть не только оскорбление религии, но и безчестие родной земли и государства».

Особенно же дорого было для Геннадия то, чтобы православие оставалось единым во всей Руси, как в Москве, так и в Великом Новгороде. «И как мню, ныне положили ни за что, как бы вам мнится, Новгород с Москвою не едино православие». Понятно, что такой пастырь не мог равнодушно отнестись к новгородской ереси. Что же касается сурового преследования еретиков, которое избрал Геннадий для борьбы с обнаруженным злом, то принятие им этого пути, без всякого сомнения, произошло не без влияния примера Западной Европы, с одной стороны, а с другой, вероятно, были тут и домашние соображения, которые побуждали отдать предпочтение преследованию, как самому действительному средству. Настоящие еретики казались ему опаснее прежних тем, что держали ересь тайно, явно же выдавали себя за христиан и что вследствие того от них уберечься было гораздо труднее. «Человеку разумному, - говорил Геннадий, - они не объявятся, а глупого съедят как раз». А затем и самое рассуждение о вере даже на соборе, которое предполагали сделать влиятельные духовные, казалось ему небезопасным. «Люди у нас просты, - писал он владыкам, находившимся в Москве, - не умеют говорить по обычным книгам, так лучше поэтому о вере никаких прений не плодить. Собор нужен не для прений о вере, а для того чтобы еретиков казнить, вешать и жечь».

Первые сведения о ереси дошли до архиепископа Геннадия почти случайно. Однажды некоторые из еретиков, в пьяном виде, начали упрекать друг друга в тайных делах и этим обнаружили существование тайного общества. Ревностный архипастырь Геннадий немедленно сообщил об этом великому князю и митрополиту и, получив приказ не допускать распространения ереси, приступил к розыску. Отобраны были показания от обвиняемых в ереси, допрошены свидетели хульных дел. Во время этого розыска один из еретиков, поп Наум, открыл архиепископу все и всех и принес к нему даже псалмы, по которым еретики правили свою жидовскую службу. Теперь стало ясно, что ересь разрослась в обширное общество, и нечестие ее против христианства должно было привести в ужас каждого истинного христианина. Блаженный Геннадий велел брать еретиков и отдавать на поруки, но когда четверо, не дождавшись окончания расследования, убежали в Москву, то святитель немедля отослал туда же к князю и митрополиту и все дело со списком открытых им еретиков и умолял принять должные меры против страшного зла. Это было в августе или в сентябре 1487 г. Не получив ответа, Геннадий в конце того же года писал о содействии к епископу Сарскому Прохору, жившему в Москве на Крутицах, извещая его, что в Новгороде открылись еретики, которые мудрствуют по-жидовски, держат ереси Маркианскую и Мессалианскую и всячески скрываются, называя себя православными, что обыскное дело об них послано к князю и митрополиту и что открытию их способствовал поп Наум. В генваре следующего 1488 г. по прибытии в Москву епископов – Суздальского Нифонта и Пермского Филофея – Геннадий написал и к ним и, упомянув о своих грамотах к князю и митрополиту и о своем письме к епископу Прохору, просил обоих святителей ходатайствовать перед великим князем и митрополитом, чтобы позаботились «тому делу исправление учинить, занеже ныне как продлилось то дело, обыск ему не крепок чинится... еретикам ослаба пришла; уже наругаются христианству». Затем изложил, в чем состояли самые ругательства. Дело действительно приняло быстрый оборот. (Грамота Московского митрополита к Геннадию: «Писал еси нам свои грамоты, господину, сыну моему, великому князю, да и ко мне, что прозябают ереси в Новгороде, хулы и поругания от священников и от диаконов, и от дьяков, и от простых людей, да и списки еси на тех еретиков прислал к нам, почему еси обыскивал, как они хулили сына Божия… православную веру хулят».) На соборе 1488 г. трое уличенных в ереси найдены достойными церковного отлучения и торговой (гражданской) казни «по правилам царским», а четвертый признан свободным от суда, так как против него был один только свидетель - поп Наум. Все же были возвращены к своему архипастырю, и при этом повелено было, чтобы он продолжал обыск об еретиках с великим прилежанием и тех, которые покаются, подвергал церковной епитимии, а тех, которые не покаются, отдавал «по царским правилам» для торговой казни двум боярам, Якову и Юрию Захарьевичам, которые назначены были от великого князя для участия при обыске.

При производстве дальнейшего обыска над еретичествующими оказалось, что вероотступничество распространилось не только в Новгороде, но и по селам, и все через попов, которые, напившись и наевшись, без страха совершали литургию. Некоторые отступники нарочно ставились в попы, чтобы удобнее совращать своих духовных детей. Трудно было святителю Геннадию привести дело в полную ясность: общество еретиков держало дела свои в самой строгой тайне. Если замечали кого-либо твердым в вере и православии, то таились перед ним и старались казаться православными. А встречая людей простых, слабых и переданных тяжким грехам, увлекали таких в свою прелесть и отпускали им все грехи. Когда же кто-либо из православных начинал обличать их самих в ереси, они отрекались от нее с клятвою, величали себя православными и даже проклинали еретиков, считая клятву и проклятие за ничто. (Все это описал сам Геннадий в послании к Ростовскому архиепископу Иоасафу. Такими же точно изобразил жидовствующих и почти теми же словами и преподобный Иосиф Волоколамский в последнем слове на них в «Просветителе».) Но с помощью гражданской власти отобраны были показания, подтвержденные подписками некоторых виновных и свидетелей; отысканы богослужебные тетради еретиков, пасхалия, составленная по иудейскому календарю, некоторые особенные книги. Особенно же много открыто было попом Наумом, который прежде и сам принадлежал к тайному обществу. Еретиков, искренно покаявшихся в заблуждении, блаженный Геннадий принял к церковному покаянию, а не покаявшихся и продолжавших хвалить жидовскую ересь передал боярам для торговой казни. Подробное донесение с показаниями препроводил к великому князю и митрополиту, известив о том архиепископов и епископов, ожидал распоряжений, тем более что оговорены были и некоторые московские члены общества. Но в Москве это представление уже не имело такого успеха, как прежнее. Там теперь на донесение блаженного Геннадия не обратили никакого внимания и «положили дело за ничто», как вскоре сам он писал к Ростовскому архиепископу Иоасафу 25 февраля 1489 г. Вообще, в этот раз ревностный владыка Геннадий не встретил себе сочувствия и поддержки даже со стороны церковной власти. Митрополит Геронтий, по словам преподобного Иосифа, сам мудрствовал по-христиански, но о других, погибавших от еретического учения, нимало не заботился: «О том великому князю не подокучил, да тем еретиком конца не учинил». Притом он не принадлежал к числу доброжелателей блаженного Геннадия. Он еще не успел достаточно забыть противодействие, встреченное со стороны Геннадия при споре о хождении посолонь. Да и помимо этого нерасположения, Геронтий не мог не видеть того благоволения, которым пользовалась ересь в глазах «державного», как называли тогда великого князя.

Новгородские еретики, услышав, что единомышленники их в Москве живут на свободе, бежали туда же, после того как уже принесли покаяние перед Геннадием. Находясь здесь под защитою великокняжеского дьяка Федора Курицына, не только пользовались полною свободою, но даже запрещенные священники совершали службу в московских церквах вместе с православными архимандритами, игуменами и протоиереями. К Курицыну еретики собирались и совещались между собою против православия. Так, один из еретиков, некто Самсонко, говорил блаженному Геннадию: «Ходил есмя за все к Федору к Курицыну, диаку великого князя, а приходит де к нему Алексей протопоп, да Истома, да Сверчек, да Ивашко Черной, что книги пишет, да поучаются де на православных». Особенною дерзостью отличался чернец Захария. Прежде он был настоятелем одного монастыря близ Новгорода в Немчинове. И когда иноки этого монастыря пожаловались архиепископу Геннадию, что настоятель уже три года ни сам не причащается, ни им не позволяет причащаться, и Геннадий потребовал от него отчета, то Захар отвечал: «А у кого причащаться? Попы по мзде ставлены, митрополит же и владыки тоже по мзде ставлены». Признав Захара за стригольника, Геннадий сослал его в какую-то пустынь. Но вскоре же, по грамоте великого князя, должен был возвратить его в обитель, взяв с него клятвенную подписку, что и сам он будет причащаться и не будет возбранять того инокам. Но Захар не исполнил клятвы, убежал в Москву в 1487 г., где и нашел себе покровительство в обществе жидовствующих. Более всего он действовал лично против Геннадия и уже три года слишком всюду по городам рассылал хульные грамоты, в которых поносил святителя как еретика. Беспорядки тем более росли, что по смерти Геронтия кафедра митрополита оставалась праздною в течение полутора лет - до сентября 1490 г. Хотя государь и знал о ереси своих любимцев, однако же продолжал к ним свое благоволение. Блаженного Геннадия не только не стали приглашать в Москву для соборных совещаний, несмотря на заявленные им желания и просьбы, но даже видимо высказывалось к нему пренебрежение. Так, когда дело шло о случившемся в 1489 г. оставлении Иоасафом Ростовским епископской кафедры, в Москве не считали нужным дать знать об этом Геннадию, хотя гонцы оттуда отправлялись в Новгород ежедневно. Затем, когда нужно было избирать нового митрополита и все владыки были приглашены на собор, к Геннадию посылается указ от великого государя, чтобы он оставался в Новгороде ради каких-то «великих царских дел», а на избрание митрополита прислал бы повольную грамоту. Мало этого, дело дошло до того, что новый митрополит Зосима, избранный из Симоновских архимандритов, как только вступил на кафедру, немедленно потребовал от Геннадия нового исповедания веры, как бы от человека, заподозренного в неправославии. Блаженный Геннадий отвечал, что он уже дал свое исповедание перед митрополитом Геронтием и собором владык, когда был рукоположен в архиерея, что исповедание то хранится в Москве и что он доселе остается в нем тверд и непоколебим. Тогда же митрополит и великий князь предложили Геннадию, чтобы он прислал свое согласие или отпись на поставление нового епископа на Коломну, которого, однако ж, не называли. Блаженный Геннадий ответил, что не может дать такой отписи, не зная имени избранного кандидата, и при том опасается, чтобы выбор не пал случайно на какого-либо из архимандритов и вообще иноков, которые служили и приобщались с жидовствующими еретиками и которые, по правилам, подлежат за то разным епитимиям, отлучению и даже извержению.

Несмотря, однако ж, на такое явное пренебрежение, оно нимало не поколебало Геннадия в его решимости вести борьбу против ереси. Не подозревая, что Зосима сам был еретик, он в послании к нему в октябре 1490 г., кратко изложив весь ход дела о жидовствующих и на чем оно остановилось, умолял митрополита рассмотреть это дело на соборе и, между прочим, писал: «А стала, господине, та беда с тех пор, как Курицын приехал с Угорской земли, да отсюда сбежали в Москву еретики; а в подлиннике писано, что протопоп Алексей, да Истома, да Сверчек, да поп Денис приходили к Курицыну, да иные еретики; да он - у них начальник, а о государской чести попечения не имеет». И далее: «Правда, ты сам то ведаешь, господин отец наш; но нам со своею братиею, архиепископами и епископами, пригоже тебе о том напоминать; постой о том накрепко, отец наш, а мы - дети твои – с Богом да с тобою: ибо и без того дело долго протянулось, прошло три года, наступает четвертый. Если же ты, господин наш, тех еретиков накрепко не обыщешь и не велишь их казнить и передать проклятию, то уж какие мы будем владыки и что будет наше пастырство. Да поговори, господине, сыну твоему великому князю накрепко, чтобы и мне велел быть у себя да у тебя, отца нашего, благословиться; ибо какие ни есть здесь великие дела, а больше того дела нет. Да жалуюся тебе, своему отцу, на Захара чернеца стригольника: он лает на меня беспрестанно уже три года, настал четвертый, и рассылает на меня грамоты по моей архиепископии и по всем городам земли московской, бесчисленное множество, называя меня еретиком».

При таких обстоятельствах блаженному Геннадию ничего не оставалось, как обратиться за помощью к собору епископов. Не довольствуясь посланием к митрополиту, он написал послание к Тихону, архиепископу Ростовскому, и епископам: Нифонту Суздальскому, Вассиану Тверскому, Прохору Сарскому и Филофею Пермскому, которые еще оставались в Москве ввиду церковных затруднений. Он объяснял им, почему не согласился дать отпись на поставление Коломенского владыки, и им советовал не спешить поставлением его, пока не покончится дело о жидовствующих: «Писано ведь в правилах святых апостол, како владыку поставити, а ваши архимандриты и протопопы, и попы соборные с еретики служили; ино ведь иному отлучение, а иному отвержение писано». Подробно рассказывал о чернеце Захаре, жаловался на него и просил себе обороны от него. Наконец, настоятельно требовал, чтобы составился собор на еретиков, чтобы их передать проклятию, казнить, жечь, вешать, так как они, давши в Новгороде покаяние и приняв епитимию, изменили клятве, бежали в Москву и снова сделались еретиками. «Да не плошите, - писал Геннадий, - станьте крепко, чтобы гнев на нас не пришел, да не како человекоугодницы обрящемся и со Иудою Христа продающе; они иконы щеплют, режут, Христу поругаются, а мы их учреждаем, да их воле сходим».

Епископы на этот раз не отказали блаженному Геннадию в содействии, и, благодаря их коллективному настоянию, собор на еретиков в 1490 г. 17 октября в конце концов состоялся. Но Геннадия и в этот раз не позвали в Москву. На соборе, кроме великого князя и святителей, присутствовали многие архимандриты, игумены, протоиереи, иереи, старцы и между ними знаменитые Паисий Ярославов и Нил Сорский. Тут же находились и самые жидовствующие: чернец Захария, Гавриил - протопоп Новгородский, Дионисий - поп Архангельский (Алексей уже умер), Максим - поп Ивановский, Василий - поп Покровский, Макарий - дьякон Никольский, Гридя - дьячок Борисоглебский, Васюк - зять Дионисиев, Самуха - дьячок Никольский и другие их единомышленники. Еретиков обвиняли в том, что они старались развратить чистую и непорочную веру в Бога, в Троице славимого, и погубить православное христианство: отвергали божество Иисуса Христа, Его воплощение от Пресвятой Девы и Воскресение, ругались святым иконам, совершали литургию по принятии пищи и пития, считали тело и кровь Христовы в таинстве Евхаристии простым хлебом и вином, держались больше Ветхого Завета и праздновали Пасху по-иудейски, в среды и пятки ели мясо и молоко, и творили многие другие еретические дела, и многих простых людей прельстили своими ересями. Обвиняемые упорно запирались в своих ересях и были как бы в исступлении ума. Но великий князь Иоанн Васильевич с собором святителей, обыскав по подлинникам архиепископа Геннадия и по московским свидетельствам ереси означенных еретиков, предали их проклятию, низвергли всех из сана и осудили на заточение, «а чистую и непорочную христианскую веру ясне утвердиша и прославиша Святую Троицу в едином Божестве, нераздельну и несозданну в трех составех, Отца славяще, и Сына воспевающе, и Духу Святому покланяющеся, Троици в Единице и Единици в Троици, сердцем и усты исповедающе во векы». Такое определение собора далеко не удовлетворило Геннадия, тем более что главные двигатели ереси остались в стороне, да и второстепенные еретики по наложении соборного проклятия были обречены только на заточение, и, главным образом, кажется, в Новгороде, куда были отправлены по приказанию великого князя. Не ожидая важных последствий от соборного наказания для искоренения ереси и раздраженный лично выходками против него чернеца Захара, Геннадий старался, сколько мог, усугубить от себя наложенную на еретиков кару. Еще задолго (за сорок поприщ) до Новгорода он велел посадить еретиков на коней, лицом к хвосту, выворотить на них одежду, нарядить в остроконечные берестовые шлемы, в каких изображаются бесы, с мочальными кистями, с венцами, сделанными из сена и соломы и с надписью на шлемах: «Се есть сатанино воинство». В таком виде еретики следовали по городу из улицы в улицу, причем встречавшиеся должны были плевать им в глаза, говоря: «Се враги Божии, хулители Христа». В заключение, чтобы предохранить православных и устрашить еретиков, шлемы на их головах были сожжены. Впрочем, и суд Божий запечатлел этих людей печатью гнева. После соборного осуждения Дионисий впал в сумасшествие, кричал на разные голоса и умер скоропостижно, у дьяка Истомы прогнило чрево, чернеца Захара постигла мучительная смерть.

Как святители ни ратовали против ереси и еретиков, но этого было недостаточно для успокоения православных, которые были взволнованы распространенным тогда повсюду мнением, что с окончанием седьмой тысячи лет от сотворения мира должен окончиться мир и явиться всемирный Судия. Конец седьмой тысячи падал на 1492 г. До этого же года доведена была и наша церковная пасхалия. Так, в одном сборнике XV века помещены пасхальные таблицы, доведенные до 7000 (1492) г. В конце этих таблиц сказано: «6999. Сеж есть последнее лето седмые тысящи. 7000. Конец седмые тысящи: доселе уставиша святии отцы наши держати пасхалию до лета седмотысящного. Неции же глаголют: тогда будет второе пришествие Господне. Глаголет же святой евангелист Марко: о дни том и о часе, никтоже весть, ни ангели небесныя, ни Сын, токмо Отец един». Роковой год настал, а кончины мира не последовало. Еретики глумились над православными и говорили: «Семь тысяч лет кончились, и ваша пасхалия прошла: отчего ж Христос не является, вопреки вашим ожиданиям? Значит, ложны писания и ваших апостолов, и ваших отцов, в особенности же Ефрема Сирина, будто бы возвещавших славное пришествие Христово по истечении семи тысяч лет». Итак, для полного успокоения нужно было установить пасхалию на последующее время. По этому случаю, по сказанию летописи, «в лето 7000, сиречь начало осмыя тысячи (1492), месяца сентября, повелением великого князя Ивана Васильевича всея Руси снидошася на собор...». В Москве все святители, в числе их был и Геннадий Новгородский, и всем священным собором определили «написати пасхалию на осмую тысящу лет... по преданию святых отец, иже в Никеи седмаго собора». Дело это собором, главным образом, поручено было архиепископу Новгородскому. Блаженный Геннадий чем бы ни занимался, занимался от всей полноты души. По письму его к архиепископу Иоасафу видно, что его занимала сильная забота об ослаблении ложных толков народа касательно ожидаемой кончин мира и о пресечении соблазнов, доставлявших пищу ереси. Он не довольствовался поверхностным взглядом на предмет, достойный внимания общего, а хотел рассмотреть его со всех сторон. Он писал к другу своему: «Мне думается по Еноху, что век работает человеку», - время для человека, а не человек для времени, «и 7000 лет положены для человеческого применения», измеряют только перемены, последовавшие с людьми. «По Богослову, мы каждый час должны ожидать кончины. Да и то мне мнится, - продолжает Геннадий, - не украли ли у нас еретики лет? Иначе до какой степени заслуживает веры еврейская хронология? Правда ли то, что по нашей пасхалии время делания не исполнилось? т. е. следует ли заменить греческий счет еврейским? Ты о том подробно поговори с Паисием (Ярославским) и с Нилом (Сорским) и напиши мне о том. Также уведомь меня, нельзя ли побывать у меня Паисию и Нилу. Хорошо бы поговорить с ними о тех ересях».

В том же 1492 г. блаженный Геннадий составил определение пасхальных чисел на 70 лет осьмой тысячи и написал «коловратный ключ пасхальный на 532 года», при котором не только в целой осьмой тысячи лет, но и далее можно находить пасхальное число того и другого года. Пасхалию свою блаженный Геннадий разослал по своей епархии вместе с толкованием на нее, пастырскими наставлениями и окружною грамотою, под названием «Начало пасхалии на осмую тысящу лет». Здесь он объясняет, что написал свою пасхалию по поручению митрополита и окончил 21-го декабря 7001 (т. е. 21 декабря 1492 г.), что согласна с митрополичьею, по свидетельству самого митрополита, только продолжена на 70 лет; что она не вновь составлена, а выведена из прежней пасхалии, что время второго пришествия Христова неизвестно и ложно думали некоторые, будто оно настанет с окончанием седьмой тысячи лет, ибо о дне и часе пришествия Христова не предоставлено знать людям, а потому преступно и толковать о том. Кроме того, в толковании блаженный Геннадий излагает самые начала пасхалии, дает понятие о великом миротворном круге или 532-х летнем периоде, по истечении которого числа Пасхи повторяются в том же точно порядке, в каком она следовали в предшествовавшем периоде, и объясняет, что при помощи этого миротворного круга, этой алфы (так называли греки миротворный круг, потому что алфа, если буквы ее принять в значении цифр и сложить, даст ровно 532) можно выводить и продолжать пасхалию на сколько угодно лет, без конца. Далее говорит, что именно при помощи миротворного круга и сам он вывел свою пасхалию на 70 лет из прежней, которую нашел «во владычне Василиеве книге» (т. е. Новгородского владыки Василия - Калеки) и которая доведена там до 7000 года. Наконец, дает наставление, каким образом, когда истечет эта семидесятилетняя пасхалия, продолжать ее и далее на столько лет, на сколько угодно будет Богу продлить бытие мира.

Несмотря на всю энергию, с какою велась борьба с еретиками, ход дела наглядно показал блаженному Геннадию, что борьба с еретиками далеко не окончена и что слишком еще далеко торжество православия над жидовствующими, во главе которых стоял сам митрополит Зосима. Являясь, по-видимому (по виду – Сост.), поборником православия на соборах против жидовствующих и по делу составления пасхалии и прикрываясь подобными действиями перед православными, Зосима не считал нужным скрываться в кругу своих единомышленников и в частных беседах. Людей простейших, по словам Иосифа Волоколамского, напоял ядом жидовским, проводил жизнь самую невоздержную и нечестивую, изрыгал дерзкие хулы на самого Христа, Богоматерь, издевался над святыми иконами и крестами, не признавал ни евангельских, ни апостольских писаний, даже отвергал самое бессмертие души, воскресение тел и будущую жизнь. «А что то, - говорил он, - царство небесное, а что то второе пришествие, а что то воскресение мертвых? Ничего того несть; умер кто ин, то умер, по та места и был». И когда некоторые из православных стали обличать его в отступничестве и содомских делах, то одних из обличителей он отлучал от Божественного причащения, других - священников и диаконов – лишал священства, а на иных жаловался государю и клеветал на них. И по воле государя невинные осуждались на заточение, заключаемы были в оковы и темницы, лишались своих имений.

С другой стороны, поддержанию и распространению зла отчасти содействовала снисходительность к еретикам и самого Геннадия. «Еретики, убоясь казни, - писал Иосиф, - начали каяться с клятвами. Архиепископ Геннадий, поверив покаянию их, дал им свободу, а они, как только получили ее, все бросились бежать и разошлись по многим городам и селам и рассеяли свое нечестивое учение». Не прошло и трех лет после строгого наказания, какому подверглись уличенные в ереси, как избегшие суда еретики с бесстыдною наглостью стали вновь повсюду по селам и обителям проповедовать свое нечестие. В то же время сильный дьяк Курицын и брат его Волк упросили великого князя послать в Новгородский Юрьев монастырь архимандритом какого-то Кассиана, которого сами же научили держать жидовство и отречься от Христа. Кассиан, надеясь на Курицына и не боясь Геннадия, начал смело собирать в своем монастыре всех еретиков, дотоле или скрывавшихся в Новгороде, или рассеявшихся по другим городам и селам. Приободренные еретики позволили себе тогда совершать в Новгороде такие «сквернения и поругания на божественные церкви, и на вся священные вещи, и на все православное христианство», которые невозможно и передать словом.

До сего времени блаженный Геннадий противодействовал еретикам путем внешнего преследования, но теперь он ясно увидел тщету этой деятельности и первый пришел к тому убеждению, что для успешной борьбы с ересью, кроме внешнего преследования еретиков, необходимо еще действовать тем духовным оружием, каким действовали они. Как человек, исключительно призванный к административной деятельности, Геннадий сам мог прибегать к этому оружию только косвенно, доставляя духовенству и пастве средства самим противостоять ереси. Столкновение с еретиками ясно выставило всю важность для православных иметь в своем распоряжении все книги священного писания. Жидовствующие для распространения своего лжеучения между народом пользовались преимущественно священными книгами Ветхого Завета. Между тем как у православных, даже у самого владыки Новгородского, не оказалось этих книг... И вот блаженный Геннадий сосредоточил теперь все свои старания на их приобретении. Еще в феврале 1489 г., между прочим, писал к Ростовскому архиепископу Иоасафу: «Да есть ли у вас в Кирилове, или Фарафонтове, или на Каменном книги: Селивестр, Папа Римский, да Афанасий Александрийский, да слово Козмы презвитера на новоявльшуюся ересь на богумилы, да послания Фотея Патриарха к князю Борису болгарскому, да пророчьство, да Бытья, да Царство, да Притчи, да менандр, да Иисус Сирахов, да Логика, да Дионисий ареопагит? За неже те книги у еретиков есть. Ино нынешние жидове еретическое предание держат, псалмы Давидовы или пророчества испревращали потому, как все еретицы предали Аквила и Саммах и Феодоцион по Христове пришествии и по пленении, а не якож нам предали святые апостолы истино тех 70 мудрых, еже перевели жидовский закон на еллинский, за 300 лет прежде Христова пришествия».

Из этих слов понятно, что книги Ветхого Завета, какие имели у себя жидовствующие, были, подобно всем исчисленным, в славянском или русском переводе, хотя книги эти, как замечает Геннадий в том же послании к Иоасафу, были извращены по переводам древних иудействовавших еретиков: Аквилы, Симмаха и Феодоциона. Неизвестно, отыскались ли для Геннадия в монастырях Ростовской епархии те книги, о которых он спрашивал, но несомненно известно то, что он остался непоколебимым в своем намерении и хлопоты его не пропали даром, а привели около 1496 г. к собранию в один, доселе не существовавший, состав всех книг Священного Писания Ветхого и Нового Заветов в славянском переводе. Событие величайшей важности, составляющее эпоху в истории нашей Церкви, особенно духовной литературы. Ибо только теперь та и другая, благодаря неутомимой ревности архиепископа Геннадия, обогатилась полным списком Божественной Книги, т. е. Библии. Такой подвиг, как подвиг собрания священных книг в один общий состав, был одной из самых важных услуг Геннадия для своего и последующих времен. Это, с одной стороны, оградило простодушных от обманов, в какие вовлекали их еретики, выдавая сочинения подложные и даже баснословные за книги священные. С другой - доставило друзьям православия ту книгу, которая во всякое время была необходима для них, так как распространение Священного Писания во всех христианских землях не оставалось без сильного влияния на общее течение умственной жизни. Хотя, вследствие бедности умственных сил, характеризующей эпоху, труд собрания совершен был далеко не удовлетворительно и собранные воедино книги были не одинакового переводного достоинства, тем не менее труд блаженного архипастыря высоко ценили в святой церкви. Из известных ныне списков Библии Геннадиевской один принадлежал митрополиту Варлааму, который отдал его в Сергиеву Лавру как дорогой вклад на поминовение по душе своей; другой принадлежал царю Иоанну Грозному, который послал его князю Острожскому в руководство при издании Библии; третьим владел Рязанский епископ. Блаженный Геннадий, при ревности к православию, был столько рассудителен, что, чувствуя нужду в полном собрании книг Священного Писания, но не имея возможности отыскать их всех в древнем переводе с греческого, поручил перевести некоторые из них с иеронимова латинского перевода, и перевод был совершен славянским иеромонахом Вениамином. Первые 9 глав книги Есфирь переведены прямо с еврейского, вероятно, тем новокрещенным евреем Даниилом, который прибыл из Киева, о чем упоминал он сам в послании к митрополиту.

Мужественный борец против ереси жидовствующих и неутомимый поборник православия, блаженный Геннадий не остановился и на этом. Для того чтобы Библия не оставалась в руках православных мертвым капиталом, а являлась бы действительным щитом против ереси, необходимо было еще, чтобы служители церкви были подготовлены к ее восприятию. А этого о тогдашнем новгородском духовенстве сказать было нельзя. Ранее было замечено, что Геннадий обратил все свое внимание на поднятие нравственного уровня духовенства. Для этого он настоятельно требовал, чтобы лица, желающие вступить в клир, а тем более ищущие священства, были люди, хорошо подготовленные к этому – «гораздые в грамоте»; малограмотных же ставленников отдавал в научение. Как ни печальны были неудачи по этому делу, они, несомненно, имели ту хорошую сторону, что привели Геннадия к сознанию необходимости общих мер для поднятия нравственности духовенства, и именно к сознанию необходимости основать для него училища. В этом смысле и было сделано Геннадием заявление митрополиту Симону, и это заявление должно считать также важнейшим подвигом Новгородского владыки в его деятельной жизни. На училища Геннадий возлагал большие упования, и не напрасно, так как он знал, что во времена святого Владимира и Ярослава Мудрого при ставлении в клир на первом плане стояло книжное учение или грамотность, и для этого заведены были училища. Но административная деятельность на пользу поднятия нравственного уровня духовенства могла оказать свое влияние только в продолжительный период времени впоследствии, а искоренение ереси теперь же требовало вмешательства наличных нравственных сил. Блаженный Геннадий хорошо видел, что у него самого таких сил не было, и потому он решился обратиться за содействием к Иосифу, уже известному в то время игумену Волоколамского монастыря. Новгородский святитель весьма любил и уважал Иосифа, часто сносился с ним, сделал его наместником над церквами Волоколамской области, поручил ему церковный суд в ней и сбор церковных доходов, уделяя ежегодно часть их Иосифовой обители. Выбор сделан был как нельзя лучше и делал великую честь прозорливому уму Геннадия.

В ряду христианских подвижников, которые своею нравственною силою служили щитом против нравственной порчи, Иосиф был одним из самых неутомимых борцов. Преподобный Иосиф был правнуком Александра, или Саня, который вышел из Литвы при Дмитрии Донском и получил от него в отчину село Язвище в 18 верстах от Волоколамска. В этом-то селе 12 ноября 1440 г. и родился Иосиф и назван был Иоанном. В научение грамоте он был отдан на 8-м году в Волоколамский Крестовоздвиженский женский монастырь и весьма скоро обучился грамоте и письму. Принял иночество в Боровске 13 февраля 1460 г. от прозорливого старца Пафнутия. От юности исполненный ревности к иноческому житию, он не успокоился до тех пор, пока не осуществил на деле свой собственный идеал. Вся цель его иноческих стремлений была - ввести в монастырский быт строгие общежительные начала. Достигнуть этого было не легко, но Иосиф боролся против трудностей убеждением, а еще более - собственным примером. До какой степени он считал нужным быть строгим к самому себе, всего лучше можно видеть из того, что он, в продолжение пятнадцати лег неусыпно ухаживавший за своим престарелым отцом, отказал единственно из видов поддержания монастырского устава в свидании матери, которая после многолетней разлуки хотела перед смертью с ним проститься. Но, стремясь к водворению в монастырях общежития, Иосиф полагал цель его не в одном созерцательном иноческом житии, но и в служении обществу. Монастырская община, прежде всего, должна была служить примером нравственной жизни для мирян и даже поддержкой тех из последних, которых положение беспомощно. Кроме нравственного примера, монастырь, по воззрению Иосифа, должен был подавать пример и умственной жизни, быть умственным светочем, служить рассадником, из которого выходили бы в жизнь честные пастыри, вооруженные всякими знаниями, митрополиты, архиепископы, епископы и другие власти. Сам же Иосиф служил высоким примером жизни для братии. Одежду носил такую убогую, что его не отличали от других иноков; пищу вкушал, большею частью, только через день, а ночи проводил в молитве. Первым являлся в церковь, где часто читал и пел на клиросе, и говорил поучения; первым выходил и на общие работы и участвовал в них наравне с другими. Неусыпно следил за поведением иноком днем и ночью и обращал особенное внимание на их душевное состояние; вразумлял, утешал и подкреплял словом совета и силою своей молитвы. Но не для одной только обители, а и для всей страны преподобный Иосиф был светилом, по выражению его древнего жития. Он действовал и силою своего необыкновенного благочестия, и вместе своим разумом, и книжною мудростью, своим редким даром слова, и увлекательными беседами. Воины и воеводы, бояре и вельможи, сановники и князья - все искали возможности видеть его, послушать его сладкой речи, воспользоваться его наставлениями и советами, а многие избирали его себе в духовника. И слово святого старца приносило чудные плоды: грешники обращались к покаянию и оставляли свои злые обычаи; люди гордые и свирепые делались смиренными и кроткими, и «вся тогда Волоцкая страна к доброй жизни прилагашеся».

С крепким природным умом он соединял в себе обширную эрудицию в Священном Писании и отцах церкви. Знание им Священного Писания было на самом деле изумительно. Он знал наизусть целые чтения из Библии, Евангелия, апостольских и отеческих писаний. Благодаря этому обстоятельству, преподобный Иосиф мало нуждался в книге, когда говорил от Писания; «он держал Священное Писание, - по выражению его жизнеописателя, Досифея Топоркова, - памятью на краи языка». Участь бедных поселян и слуг составляла предмет особенной его заботливости. Он убеждал господ, иногда писал им, чтобы они не отягощали и не обижали своих слуг и крестьян, обходились с ними по-человечески, согласно с внушениями нашей святой веры. И многие господа слушались его уроков, а слуги благословляли его имя. Всего лучше характеризует совершенства преподобного Иосифа жизнеописатель его в следующих немногих словах: «Не точию в добродетельнем сочетании и терпении с незло6ием сердца, но и в телесных и естественных изящен бе зело, якоже ин никтоже сущих в обители; ума свободное в крепости смысла стяжа, с течением языка и доброгласие; еже в церковном песнословии и чтении толик бе, якоже ластовица и славий доброгласный, привлачаше и услаждаше слухи послушающих, акоже ин никтоже нигдеже. Бе у Иосифа в языке чистота, и в очех быстрость, и в гласе сладость, и в чтении умиление, достойно удивлению великому: никто бо в те времена нигде таков явися». Такого-то дивного мужа блаженный Геннадий призвал к себе на помощь в борьбе с ересью.

Строгая подвижническая жизнь и обширная начитанность в церковной литературе, соединенная с крепким природным умом, давали преподобному Иосифу все средства к успешной борьбе с ересью. А эта борьба, в свою очередь, доставила ему в обществе такое значение, что он стал почти безапелляционным решителем всех вопросов, какие возникали в Русской Церкви в конце XV и начале XVI столетия. Одушевленный ревностию по вере, готовый за нее на страдания и смерть, преподобный Иосиф смело выступил против еретиков (октябрь 1493) и написал против них знаменитое свое творение, под именем «Просветитель». Не щадя отступников от христианства, он в особенности громил митрополита Зосиму, называя его Иудою предателем, предтечею антихриста, первенцем сатаны, злодеем, какого не бывало даже между вероотступниками. В то же время он писал послания к святителям, и в особенности к Суздальскому епископу Нифонту, на которого все православные смотрели тогда как на свою главу в борьбе с жидовствующими. Иосиф убеждал Нифонта крепко постоять против осквернившего святительский престол митрополита. Наконец их дружные решительные усилия увенчались успехом: 17 мая 1494 г. Зосима сведен был с первопрестольной кафедры, по сказанию одних летописей, за то, что «непомерно держался пития и не радел о церкви», а по замечанию других – «за некое преткновение». Бывшие в Москве святители известили об этом событии и блаженного Геннадия следующими словами: «Отец Зосима митрополит, своея ради немощи, оставил стол русской митрополии и, пришедши в святую великую соборную церковь, перед всеми положил омофор свой на престол и призывал Господа Бога в свидетели на то, что ему невозможно более действовать святительски и называться митрополитом, и отошел в монастырь на смиренно-иноческое жительство». На место низведенного Зосимы был избран Симон, игумен Троицко-Сергиева монастыря, 6 сентября 1495 г., а 20 сентября был поставлен в митрополита находившимися в Москве святителями. На поставлении его блаженный Геннадий не был, а прислал только свою повольную, или единосоветную, грамоту.

Впрочем, такой успех не удовлетворил преподобного Иосифа. Его религиозная ревность клонилась не просто к нравственному торжеству над ересью, а к совершенному истреблению еретиков, которым, по-прежнему, покровительствовал сильный дьяк Курицын. В беседах с великим князем преподобный пытался склонить его к принятию решительных мер против еретиков. Иоанн Ш извинялся, просил прощение за покровительство еретикам, обещал сейчас же принять меры, но на деле не давал никакого хода своему обещанию. Тогда преподобный Иосиф обратился к содействию княжеского духовника архимандрита Митрофана, давая ему понять, что направить великого князя против еретиков составляет прямую его обязанность и что без его участия дело не кончится добром. «Я много раз, - писал он Митрофану, - бил челом государю, чтобы он послал по городам обыскивать еретиков. Великий князь отвечал: «Пошлю, сейчас пошлю и обыщу». Но вот уже от Велика Дня наступил другой год, и он все не посылает. Между тем еретики умножаются по всем городам, и христианство гибнет от их учения. И, однако же, дело само по себе не представляет никакой трудности, стоит только схватить двух-трех еретиков, а те уже откроют и всех остальных».

Дружные усилия Иосифа и Митрофана сломили наконец нерешительность Иоанна Ш, и он, после некоторого колебания, приказал сделать розыск над еретиками и созвать на них в декабре 1504 г. собор. Этот собор, сравнительно с прежними, отнесся к еретикам с гораздо большею строгостью. Еретиков не только подвергли проклятию, которое в XVII столетии повторялось в Неделю Православия, но и различным физическим наказаниям. «Новии еретицы…, похулившие вся седмь Вселенских Соборов святых отец, Юрьева монастыря архимандрит Кассиан, Ивашко Максимов, Некрась Рукавов, Волк Курицын, Митя Коноплев и вся их поборницы и единоплеменницы… анафема». Для вящшего устрашения собор признал необходимым подвергнуть жидовствующих сожжению в обоих главных пунктах ереси, как в Москве, так и в Великом Новгороде. «Великий князь, - рассказывает летописец, - со всем собором обыскаша еретиков и повелеша лихих смертною казнью казнити и сожгоша в клетке дияка Волка Курицына, да Митю Коноплева, да Ивашка Максимова, декабря 27, а Некрасу Рукавову повелеша языка урезати и в Новгороде Великом сожгожа его. Тоеже зимы архимандрита Кассиана Юрьевскаго сожгоша и его брата, и иных многих еретиков сожгоша, а иных в заточение заслаша, а иных по монастырям». Казни эти, хотя еще и не успокоили брожения в обществе, но нанесли ереси решительный удар.

Доблестному воителю Христовой истины, блаженному Геннадию, хотя и не пришлось участвовать в деяниях Собора 1504 г., окончательно низложившего ересь и ее защитников; но он имел утешение видеть и слышать, что подвиги его для святой веры благословлены церковью и ея Господом. Еще в 1503 г., за год до окончательной расправы с еретиками, был созван в Москве собор, который, главным образом, должен был принять меры против разных недостатков церковной жизни; так как замеченные недостатки и церковное нестроение были весьма важною причиною религиозного движения, вызвавшего потом такие печальные явления, и, следовательно, естественно должны были обратить на себя внимание церковного и гражданского правительства. Еретики, отвергая божество Иисуса Христа, божественное происхождение Его учения и Церкви и все догматы христианские, в то же время не могли не отвергать христианской иерархии и христианского монашества, на которое действительно и нападали. Не напрасно блаженный Геннадий, жалуясь митрополиту и другим епископам на одного из первых вождей ереси жидовствующих, чернеца Захара, называл его прямо стригольником. А известно, в чем состояло лжеучение стригольников: они отвергали всю церковную иерархию, прежде всего, за поставление церковных лиц по мзде, потом за их нетрезвую и зазорную жизнь и, наконец, за то, что они принимали приношения от христиан, делали поборы, собирали себе большие имения. Нет сомнения, что такие же точно укоризны против нашего духовенства повторяли и жидовствующие вслед за чернецом Захаром. «Захар это прямо в глаза говорил Геннадию, что попы ставятся по мзде, и митрополит ставит владык по мзде. А когда Геннадий заметил, что самого митрополита ставят не по мзде, то Захар отвечал: «Коли деи в Царьград ходил митрополит ставитися, а он деи Патриарху дань давал, а ныне, деи он боярам посулы дает тайно, а владыки деи митрополиту дают деньги: ино деи у кого причащатися». Как бы то ни было, лучшие люди того времени не только не могли не признать справедливости некоторых упреков еретиков, но и сами замечали слабые стороны церковного порядка, что и вызвало созвание собора в 1503 г. Первые вопросы на соборе касались того, следует ли брать какие-либо пошлины за поставление и каких лет должны быть поставляемые. Известно, что как в Греции, так и в России строго преследовалась всякая мзда за поставление, как симония, запрещенная апостольскими и соборными правилами. Но у нас в России был обычай делать некоторые сборы с поставляемых на церковные должности не в виде мзды за поставление, а в виде уплаты «за протори» при поставлении. Владимирский собор в 1274 г. не отменил совершенно этих сборов, а только определил их меру и очень небольшую. Настоящий же собор поступил иначе: присутствовавшие на соборе, на основании 29 правила святых апостол, 2 прав. IV и 22 прав. VI Вселенских Соборов, уложили: «от сего времени вперед… от поставления святителем... от всего священнического чину не имати ничего никому, ни поминков нам не имати от ставления никому ничего; також и от ставленных грамот, печатнику от печати и дияконам от подписи, не имати ничего... Також святителем... от священных мест и от церквей не имати ничего, но коегождо... без мзды и без всякого дара поставляти и на его место отпущати». Затем, возобновив определение Владимирского собора касательно возраста лиц, поставляемых на церковные степени, отцы Московского Собора прибавили в заключение: «Если же кто из нас и после нас, митрополит ли, архиепископ или епископ, от сего дня вперед, некоторым нерадением дерзнет преступить настоящее уложение: то да лишен будет своего сана и да извержется сам и поставленный от него без всякого ответа».

На этом соборе присутствовал и блаженный Геннадий и своею подписью и печатью вместе с прочими святителями утвердил сие постановление. Но, возвратившись с собора в свою епархию, он первый тотчас же был обвинен в мздоимстве и в нарушении соборного уложения, т. е. будто бы он многих священников без всякой вины лишал священства, а других поставлял за мзду. Летописец говорит, что «Геннадий начал брать мзду со священников за поставление еще больше прежнего, вопреки своему обещанию, по совету своего единомысленного любимца, дьяка Михаила Алексеева. И обыскав то, великий князь и митрополит свели Геннадия с кафедры в Москву». В июне 1504 г. он подал митрополиту грамоту, которою отрекся от управления епархиею «своей ради немощи» и решился жить иночески в покорении и послушании.

Предлагаем здесь и подлинный текст отреченной грамоты архиепископа Геннадия. Она умилительна и выражает все смирение его духа.

«Господину преосвященному Симону, митрополиту всея России, нищий богомолец ваш Геннадий, архиепископ Великого Новгорода и Пскова, челом бью. Ради своей немощи, Владыко, оставил я свою архиепископию и степень своего святительства в Великом Новгороде и Пскове, и если после сего Бог повелит мне живу быть, я обещаюсь более ничего святительского не действовать и не вступаться ни в какие дела, ни называться архиепископом, ни учить, но быть учиму, так как я уже не архиепископ, ибо все дела святительские оставил, и сим моим писанием отрекся от всего; определил же себе жить в монастыре, в иноческом житии, пребывая в покорении и в совершенном повиновении даже до последнего издыхания, сохраняя свою душу от сетей неприязненных и духов лукавствия, по реченному Господом нашим Иисусом Христом слову: никтоже бо, рече, возложь руку на рало и зря вспять управлен есть в Царствии Небеснем (Лук. 9. 62); яко того есть слава и держава во веки веков аминь».

Всего вероятнее, в низложении блаженного Геннадия играли главную роль озлобление и тайные козни врагов. Много было недовольных в Великом Новгороде против знаменитого мужа церкви; потому что Новгород все еще не забыл древнего права своего - выбирать святителей и неохотно принимал тех, которые присылались из Москвы. Да и еретики, и невежи попы с их покровителями, наконец, и своевольные псковичи тоже не могли простить ему. Первые - за свое поражение, вторые - за строгость, и последние - за строгие вразумления повиноваться царской власти. Такой настоятельный пастырь, понятно, не мог нравиться вольнице, хотя не только в делах духовных, но и в гражданских он был истинным благодетелям Новгорода, ибо все его почти 20-ти летнее святительство протекло в борьбе за православие, о чем свидетельствуют многочисленные его грамоты и послания. Наше мнение находит подтверждение и в светской литературе. Автор статьи о Геннадии, помещенной в Энциклопедическом лексиконе, говорит следующее: «Прибыв в Новгород в 1485 г., Геннадий скоро явился неустрашимым поборником православия против распространившейся в Новгороде секты жидовствующих. Он писал о ней извещательные грамоты к великому князю Иоанну Васильевичу, к московскому митрополиту Зосиме и ко всем епископам. По этому случаю созван был в 1491 г. в Москве собор, на котором ересь была осуждена. Из виновных одни были казнены, другие, по наказании, посланы по городам в заточение. В опровержение мнения еретиков о кончине мира, он написал окружную грамоту (1492 г.) и сочинил (1493 г.) пасхалию. Несмотря однако ж на ревность Геннадия к защите православной церкви, он был оклеветан перед великим князем Васильем Иоанновичем: скрытные последователи жидовской секты имели при великокняжеском дворе своих единомышленников в числе самих бояр, которые, как пишет монах Зиновий, «страха ради казней, отвергшеся нечестия, приложися к благочестию лицем, а не сердцем». Геннадия обвиняли, что он многих священников без причины лишал чинов, а других за мзду посвящал. Он был вытребован в 1505 г. в Москву, лишен епархии, а по другим известиям - и архиерейства и заключен в Чудов монастырь». Подобное же мнение относительно напрасного оклеветания блаженного Геннадия за строгое обличение им ереси высказано и в Энциклопедическом словаре Старчевского, и в словаре святых Русской Церкви.

После оставления святительской кафедры блаженный Геннадий, утомленный борьбою с еретиками и заботами правительственными, избрал для себя местом уединения и покоя Чудов монастырь, где ранее много потрудился для святителя Алексия и где он пробыл, по одним сказаниям, полтретья году, а по другим - «два года не полны». Здесь он преставился к Богу 4 декабря 1506 г. Честное тело его положено было в Михайловском храме, на том самом месте, где лежало нетленное тело святителя Алексия, до перенесения в новый храм, в честь его устроенный.

Святитель Геннадий причтен к лику святых (по рукописным святцам б. общ. истор. № 231 и отенским 1718 г.) и, таким образом, к славе ревнителя православия и просвещеннейшего пастыря присоединил еще и венец исповедника Христова за слово истины.

Писания блаженного Геннадия назидательны и для времен последующих. Он не поблажал в современниках страсти к обрядной набожности и осуждал пользовавшихся этою страстью для личных выгод. Не обратят ли этого в наставление себе промышляющие наружною цивилизациею? В прибавлении к пасхалии его написано: «Обоя единако судити. Занеже трегубое аллилуиа, а в четвертое - слава Тебе, Боже, являет Триипостасного Божества и Нераздельного. А сугубое аллилуиа являет в двух естествах едино Божество. Ино как молвит человек мыслию, тако и добро». Кроме пасхалии осталось после блаженного Геннадия несколько умилительных молитв и сокращение церковного устава, под названием «Око церковное».

В «Православном Собеседнике» за месяц апрель 1863 г. издано послание (по сборнику Соловец. библ. конца XVI стол. № 852 л. 341 и 342) блаженного Геннадия к московскому собору 1490 г., которое дотоле известно было только в рукописях.

Послание блаженного Геннадия, - говорит автор статьи, - составляет драгоценный памятник для истории того великого брожения умов на Руси, которое началось в конце XV века ересью жидовствующих и в различных видоизменениях продолжалось до половины следующего столетия. Это послание писано одновременно с известным посланием того же святителя к митрополиту Зосиме и содержит те же самые жалобы на явное невнимание Московского церковного правительства к правам и представлениям Геннадия, невнимание, подавшее еретикам повод открыто «лаяться» на своего главного обличителя. В этом «лаяньи» особливо дерзок был чернец Захария, рассылавший по всем городам свои ругательные грамоты на Геннадия. В летописных сказаниях о Соборе 1490 г. чернец Захария представляется главою жидовствующих, так что первоначальные вожди еретиков (Новгородские протопопы и попы) называются только его товарищами. Ввиду этого обстоятельства, подробное донесение Геннадия о Захарии, находящееся в послании, получает особенную историческую важность. Оно открывает практические жизненные начала о новоявившейся Новгородской ереси, по которым она была тождественна с ересью псковских стригольников. Геннадий прямо называет Захарию стригольником. И действительно, подобно стригольникам, этот глава жидовствующих отвергает ради поставления духовенства «на мзде» святость церковной иерархии и таинств. В этих антихристианских стремлениях заключалась вся сила новгородской ереси. Еретики указывали на такие стороны в современных церковных правительственных порядках, которые действительно могли сделаться предметом вольнодумной критики и против которых восставали и такие верные сыны и пламенные ревнители блага церкви, как, например, Нил Сорский и Максим Грек. Без сомнения, в силу этого двойного протеста в 1503 г. (за несколько месяцев до окончательного суда над еретиками) изданы были следующие церковно-законодательные меры: о непоставлении священнослужителей на мзде, о вдовых попах и дьяконах, которые еще до времени стригольников своею жизнью подавали повод к соблазнительным толкам, о духовенстве, о запрещении монахам и монахиням жить в одном монастыре.

Тогда же был поднят вопрос о монастырских вотчинах и по поводу казней, каким подвергались еретики после осуждения их на соборе 1504 г., вопрос о религиозной терпимости.

Находим весьма уместным сказать здесь несколько слов и о сочинениях сподвижника святителя Геннадия против жидовствующих, преподобного Иосифа Волоколамского, которые были написаны им в защиту православия и в опровержение ереси жидовствующих.

Так как еретики для распространения своего лжеучения и подорвания авторитета противников всюду рассылали свои грамоты, то и Иосиф, в свою очередь, решился прибегнуть к тому же средству – стал писать послания и обличительные слова. Послания имели своею главною целью вызвать ревностное противодействие ереси со стороны влиятельных лиц, в особенности из среды духовенства, и даже приготовить их на подвиг мученичества. Что же касается до обличительных слов, то они должны были дать оружие против ереси в руки массе христиан, не имевших в своем распоряжении достаточного запаса книг или просто не сведующих в Священном Писании. «Собрах воедино, - говорит сам преподобный Иосиф об этом сочинении, - от различных Писаний Божественных, яко да ведящеи Божественная Писания, прочетше, да воспомянут себе, неведующеи же прочетше да разумеют; и аще кому что потребно будет противу еретическим речем, и благодатию Божиею обрящет готово, без труда, в коемждо слове».

Собрание слов преподобного Иосифа в обличение ереси жидовствующих известно под именем «Просветителя». «Просветитель» состоит из краткого «Сказания о появившейся ереси новгородских еретиков» и из шестнадцати «Слов на ересь новгородских еретиков». В сказании преподобный предварительно знакомит читателей с происхождением ереси жидовствующих, с ее учением, распространением и характером. А затем по порядку излагает краткое содержание самых слов. 1) В первом он доказывает, что в Боге, едином по существу, три Лица: Отец, Сын и Святой Дух; 2) во втором, что Иисус Христос есть истинный Мессия и Бог, что на Нем исполнились все ветхозаветные пророчества о Мессии; 3) в третьем, что закон Моисеев дан был только на время, до пришествия истинного Мессии - Христа, а по пришествии Его престал, и жертвы и обрезание упразднены; 4) в четвертом объясняет, что воплощение Бога для спасения человека совершенно сообразно с Божиею премудростию и благостию, хотя Бог мог спасти нас и иначе; 5) три слова - пятое, шестое и седьмое – написаны в защиту святых икон; 6) три слова - восьмое, девятое и десятое - в защиту писаний святых апостолов и святых отцев; 7) одиннадцатое, весьма обширное, слово - в защиту монашества.

В этих 11 словах своего «Просветителя» преподобный Иосиф опровергает все лжеучение жидовствующих, или все те части этого лжеучения, какие признал необходимым опровергнуть. Оставалось определить, как смотреть православным на новых еретиков и как относиться к ним. А для этого он в 12 слове доказываете, что проклятие от святителя-еретика не имеет никакой силы, что оно не сопутствуется судом Божиим и что православным такого проклятия не следует бояться. Это слово преподобный написал по поводу слов митрополита Зосимы, смущавших православных, что «если даже еретиком будет святитель и не благословит или проклянет кого-либо из православных, то суду его последует суд Божий».

Наконец, последние четыре слова посвящены преподобным Иосифом раскрытию мыслей, как поступать с еретиками. Например, в 13-м слове Иосиф говорит, что и святителям, и священникам, и инокам, и простым людям, и всем, по-христиански мудрствующим, подобает осуждать и проклинать еретиков и отступников. А царям и князьям, и судиям земским подобает посылать их в заточение и передавать лютым казням. В 14-м слове преподобный утверждает, что всякий православный должен всячески, с ревностью, разузнавать, искать, истязать о еретиках и отступниках и, узнавши истинно, должен свидетельствовать на них, а не скрывать. Если же кто покроет, то вместе с ними передан будет огню вечному.

В 15 и 16 слове преподобный говорит, как принимать еретиков и отступников, добровольно кающихся, и как поступать с еретиками и отступниками, которые приносят раскаяние после обличения и из страха казни. Таковых, по мнению Иосифа, без ослабы следует отсылать в заточение и держать в темницах до самой их смерти, чтобы ересь прекратилась и искоренилась; при ослабе же, где таковая давалась вероотступникам, они погубили не только села и грады, но и целые страны и царства. Этим и закончил преподобный свое знаменитое творение «Просветителя», в котором он приводит бесчисленное множество текстов преимущественно из книг ветхозаветных и бесчисленное множество свидетельств святых отцов, учителей церкви и других писателей, равно из житий святых, патериков и подобных книг. В «Просветителе» преподобный Иосиф, по мнению преосвященного митрополита Макария, является перед нами богословом с обширными познаниями в Священном Писании и в писаниях святых отцов и учителей церкви, с такими познаниями, каких доселе мы не встречаем у себя ни в ком. По отзыву Никитского, «Слова» преподобного не могли не произвести сильного впечатления на тогдашнее общество. Впечатление было тем решительнее, что исходя от полноты горячего убеждения, «Слова» Иосифа поражали остроумными доводами из Священного Писания и изобиловали фигуральными оборотами и сравнениями. Главное же, что в особенности содействовало усилению влияния литературной деятельности Иосифа, состояло в том, что «Слова» его представляли большой запас примеров, заимствованных из Священного Писания и житий святых. Передавая отвлеченные мысли в наглядных образах, подобные примеры были гораздо доступнее для понимания массы верующих и потому гораздо глубже западали в их души, чем простые логические выводы. А преосвященный архиепископ Черниговский пишет в своей истории, что без душевной радости нельзя читать умного, основательного, по местам глубокомысленного, всегда дышащего живым благочестием «Просветителя» Иосифа. Это сочинение – краса Русской Церкви, особенно когда вспомнишь, что оно принадлежит XV веку. Теперь понятно, почему такой громадный успех имел преподобный Иосиф в борьбе с жидовствующими, несмотря на все препятствия этому святому делу. Повторяем, выбор святителем Геннадием такого себе сотрудника приносит великую честь его проницательному уму и делает память его бессмертною.

Из современных блаженному Геннадию происшествий в Новгороде замечательны следующие. «Зимою в 6997 (1489 г.), - сказано в летописи, - князь великий Иван Васильевич переведе из Новгорода из Великого многих бояр и житьих людей, гостей, всех голов, болши тысячи и жаловал их на Москве, давал поместья, и в Володимери, и в Муроме, и в Новгороде Нижнем, и в Переславле, и в Юрьеве, и в Ростове, и на Костроме и по иным городом: а в Новгород в Великий на их поместья послал Московских многих лутших гостей и детей боярских и из иных городов из Московския вотчины многих детей боярских и гостей, и жаловал их в Новгороде в Великом».

«В лето 6998 (1490 г.) поставлен бысть град каменной в Великом Новеграде, повелением великого князя Иоанна Васильевича всея России, при архиепископе Геннадии: на две части великого князя денги, а треть владыка своими деньгами».

А в 1499 г. в мае князь великий «велел заложити двор свой, полаты каменные и кирпичные, а под ними погребы и ледникы, на старом дворе у Благовещенья, да и стену каменну от двора своего до Боровицкые стрельницы; а мастер Алевиз Фрязин от града Медиолапа». В этом же году великий князь Иван Васильевич «нарекл сына своего Василия государем великим князем и дал ему Великий Новгород и Псков великое княженье».

В 1495 г. прекратилась в Новгороде Ганзейская торговля, существовавшая не одно столетие и служившая источником богатства и просвещения страны через сношения с иностранцами. Поводом к этому послужило следующее обстоятельство: ревельцы, как пишет летописец, обижали купцов Новгородских, грабили их на море, без обсылки с Иоанном, делая несносные грубости послам московским, которые ездили и Италию, и в Немецкую землю. Раздраженный государь требовал, чтобы Ливонское правительство выдало ему Магистрат Ревельский, и, получив отказ, велел схватить ганзейских купцов в Новгороде: их было там 49 человек из разных городов. Запечатали немецкие гостиные дворы, лавки и божницу; отняли и послали в Москву все товары, ценою на миллион гульденов; заключили несчастных в тяжкие оковы и душные темницы. Весть о сем бедственном случае произвела тревогу во всей Германии. Послы великого магистрата, семидесяти городов немецких и зятя Иоаннова, приехали в Москву ходатайствовать за Ганзу и требовать освобождения купцов, предлагая с обеих сторон выслать судей на остров реки Наровы для разбора всех неудовольствий. Дело тянулось более года, заключенные томились в темницах. Наконец государь умилостивился и велел отпустить их: некоторые умерли в оковах, другие потонули в море на пути из Ревеля в Любек. Немногие возвратились в отечество, и все лишились имения, ибо им не отдали товаров. Вследствие этого торговля Ганзейская навсегда прекратилась в Новгороде, быв для него источником богатства и гражданского просвещения в то время, когда Россия, омраченная густыми тенями варварства Монгольского, сим одним путем сообщалась с Европою. Иоанн увидел потом свою ошибку, но поправить ее не мог. Дворы, божница, лавки немецкие опустели в Новгороде. Торговля перешла оттуда в Ригу, Дерпт и Ревель, а после в Нарву, где россияне менялись своими произведениями с чужестранными купцами.

Осенью «в лето 6999 (1491 г.). ноября 8, с понедельника на вторник, в Новгороде в Великом, на 4 часу нощи, явися знамение: от летнего востока до летнего запада на северной стране, промежи востока и запада, доспелося небо светло аки заря ведряная светла вечерняя, а в зори той столпы аки лучи солнечные великие светлые, и осветиша те лучи весь град и поля градные аки пожар силен; и сходилися столпы вместо да и расходилися, да того было схода и росхода столпов тем многажды в нощи той, как бы часа 3 и болши, да изгибло; да после 3 столпы велики да и высоки велми явилися, да стояли долго, и как уже на времени пети заутрении, пришли облаци с востока да ту светлость помрачили, да по том времени с час взошла заря утреняя по своему обычаю, да и Свет Бог дал. А из Юрьева монастыря видели как бы великый страшный пожар силный, чаяли, что град весь горит».

«В лето 7000 (1492 г.) февраля, повелением великого князя Ивана Васильевича, пресвященный митрополит Зосима и архиепископ Геннадий Великого Новагорода и Пскова придали из митрополии и из архиепископьи из Новгородской церкви свои на Вологде, в городе и на посаде, епископу Пермьскому Филофею в Пермьскую епископью».

«В лето 7004 (1496 г.) великий князь приходил в вотчину свою в Великий Новгород ноября 17, во вторник. Архиепископ града Геннадий срете государи великаго князя за градом с кресты и кандилы честне, яко бо бе лепо государству их, со архимандритом и игумены и священники, и с всем освященным собором Великаго Новагорода. А наместници великаго князя беша тогда в Нове граде князь Данило Александровича Пенко да князь Семен Романович и те такоже сретиша государя с всем народом града того. И бысть тогда в Великом Новегороде радость велика о приезде государя великаго князя. И того дни князь великий молебна и обедни слушал в Премудрости Божии Софеи и ел у архиепископа Геннадиа».

В святительство Геннадия Новгород два раза был опустошаем пожарами. В первый раз в 1490 г. «загорелось 25 апреля на Великом мосту у городовых ворот, огорела церковь святая Богородица, и стрелница; из стрелницы похватило тесницы с огнем, понесло на Яневу улицу и ту загорелось, и часть улицы выгорела, а затем выгорели улицы Росткина, Хревкова, Легоща, Щиркова и Розважа. А церквей огорело 5, а 6-я - Богородица на воротех». Второй пожар был в 1494 г. 10-го апреля. «3агорелось от Микиты от денежника с Дворища, ино огорело 3 церкви, Никола да Пятница да Борис Глеб, а Иван Велики отняли, а маковици до половины разбило, а Успение Святыа Богородица отнялиж; после и ряды горели, и выгореша ряды все до Великаго мосту мало не до половины, а переняли у Лубяници, одна сторона улицы горела, а другая не горела; а горело на Фомине недели в четверток».

Тропарь, глас 5

Уподобился еси древним отцем, святителю отче Геннадие, Священныя Книги собрав и еретики посрамив, ревность по Бозе показуя, паству оградил еси, моли и ныне Христа Бога мир Церкви даровати и спастися душам нашим.

Новгородский владыка-архиепископ не только ведал делами церковными, но и играл большую роль в политической жизни Новгорода. Он возглавлял правительственный совет, состоявший в основном из бояр. Он следил за деятельностью веча. Всякое его решение требовало “благословения” владыки. Он мирил спорящие стороны, входя в бушующую толпу в священном облачении и с крестом. Своею печатью владыка скреплял договорные грамоты с иноземцами. Двор владыки у Софийского собора и сам собор были правительственным центром, где собиралась “господа”, здесь хранили государственный архив. Владыка был хранителем государственной казны. У него был свой штат чиновников и даже свой полк, стоящий отдельно от новгородского ополчения. Владыка был крупным землевладельцем.

Вече в Новгороде являлось органом высшей государственной власти, выносило решения, наделяло полномочиями должностных лиц, выступало в договорах с иностранцами от имени феодальной республики.

Сбор веча проводился звоном вечевого колокола. На вече приходили все полноправные жители города. Инициатива созыва веча принадлежала посаднику, князю и самому народу. Все жители города могли присутствовать на вече: бояре, житьи люди, купцы, земцы, ремесленники, городская беднота - поденщики, грузчики, крестьяне близлежащих деревень, т.е. все, кроме холопов. Решения принимались криком. Решающую роль в решении вопросов играл совет господ, включавший в себя родовитых бояр, владыку, князя, посадника и тысяцкого.

Население Новгорода и его земель делилось по своему положению на две группы: “людей лучших” и “людей молодших”. К первой принадлежали бояре, житьи люди и добрые купцы. Это была богатая знать, владевшая землями в разных местах пятин, снабжавшая новгородский рынок товарами из этих земель. Те из богатых семей, которых часто избирали на высшие должности вечем, приобретали особую знатность и название бояр. Менее чиновные, но столь же богатые семьи звались житьими.

Богатство отделило знать от прочего населения. Все бедное население составляло одну массу “черни”, называемой << меньшими” людьми. Это были мелкие торговцы, ремесленники, работники. В пятинах же меньшими людьми звались смерды (крестьяне) и половники (батраки, работающие на хозяев из половины урожая). Смерды жили на государственных землях и были устроены в особые общины, носившие название погостов.

История Новгорода - постоянные междоусобия и смуты. Боярский совет или “совет господ” в своих руках держал политическую власть. Нажимая на зависимую бедноту, бояре проводили через вече необходимые решения. Однако такая зависимость раздражала свободную чернь. Вечевая толпа часто ополчалась против бояр и тогда “худые мужики” начинали бить и грабить своих “лучших людей”. Внутренние противоречия привели к падению феодальной республики. Чуя опасность и не имея сил в открытой борьбе сохранить свою независимость, новгородцы вынуждены были прибегнуть к единственно оставшемуся средству: искать союза с одним врагом, чтобы с его помощью защититься от другого. И в поисках союзников новгородцы разошлись. “Лучшие люди” желали союза с Литвой против Москвы, а “молодшие люди” желали сблизиться с Москвой и бороться с Литвой. Дело кончилось тем, что Московское княжество в 1478 г. завоевало Новгород, а затем присоединило к себе все его земли.

Политический строй Пскова. Как было сказано выше, Псков был крупнейшим пригородом Новгорода. Расположен он на скалистом берегу реки Великой. Первоначально Псков состоял из небольшой крепости - “детинца”, а затем превратился в твердыню, совершенно неприступную для врага. В “детинце” помещался главный собор Святой Троицы, имевшей для Пскова такое же значение, что и Святая София для Новгорода. Псков делился на шесть концов, которые, как и в Новгороде, имели свое особое управление. Земля, принадлежавшая Пскову, была невелика и узкой полосой тянулась вдоль реки Великой и берегов Чудского озера. На ней было создано 12 крепостей, которые окружали главную крепость - Псков.

Такая система укреплений была необходима на западной границе Руси. Псков стоял на рубеже русских поселений, лицом к лицу с немцами и Литвою.

Разросшись и разбогатев на торговле, Псков вышел из-под власти Новгорода и получил в 1348 г. независимость.

В Пскове были те же политические органы, что и в Новгороде. Основным органом власти был “совет господ”. Князья так же, как и в Новгороде, формально были ограничены в своей власти. Вечем и здесь руководила “господа”. Посадник играл и в Пскове важную роль.

Вечевая жизнь Пскова общим строем своим походила на Новгородскую, но вече в Пскове было более благоустроенно и мирно, чем в Новгороде. В Пскове не было столь резкого имущественного различия среди жителей, а поэтому не было столь острых противостояний.

Право и судоустройство в Новгороде и Пскове на первых порах было одинаковым. Но с течением времени развитие права в Великом Новгороде и Пскове пошло отдельными путями.

Памятником законодательства Псковской республики является Псковская судная грамота. В 1843 г. профессор юридического лицея в Одессе Мурзакевич в библиотеке князя Воронцова среди старинных рукописей нашел постановления об устройстве судебных учреждений в Пскове, о порядке судопроизводства, затем постановления уголовные и гражданские. Все найденные акты получили название Псковской судной грамоты.

Прежде всего необходимо отметить, что Псковская судная грамота кроме права собственности знает залоговое право и право пожизненного пользования, так называемую кормлю. Этим правом пользовался переживший супруг. Грамота различает недвижимое (вотчина) и движимое (живот) имущество. В ней оговорены способы получения собственности (по истечении срока давности, приплод, наследство, находка и др.).

Псковская судная грамота особое внимание уделяет залоговому праву. Заложенное имущество не переходило во владение залогодержателя.

В этом источнике права обстоятельно разработано обязательственное право. Грамота знает договоры: дарения, купли-продажи, мены, ссуды, поклажи, личного найма, найма помещения, дарения. Как правило, договоры поклажи, дарения займа свыше 1 рубля заключались в письменном виде или при свидетелях. Договоры, заключенные в состоянии опьянения, признавались недействительными.

В Псковской судной грамоте можно найти много статей, которые регулировали отношения между землевладельцами и феодально зависимым населением - изорниками, огородниками и кочетниками (рыболовами). Изорники (от слова “орать” -пахать), получая от собственника земельный участок, брали от него “покруту” (подмогу) серебром или натурой. Изорники работали “исполу”, т.е. половину урожая отдавали землевладельцу. Они имели право уходить от хозяина только 26 ноября, вернув взятую подмогу.

Псковская судная грамота знает как наследство по закону, так и по завещанию. Перечислены возможные наследники: отец, мать, сын, брат, сестра и другие близкие родственники.

Оставался непоколебимым принцип: “сестра при братьях не наследница”. Были расширены наследственные права супругов: переживший супруг наследовал “вотчину”. При вступлении в новый брак он лишался права пользования вотчиной и она переходила к законным наследникам.

Завещание в Пскове и Новгороде оформлялось письменно, почему и называлось “рукописанием”. Оно должно было утверждаться путем положения его в ларь (архив) Святой Софии (в Новгороде) или Святой Троицы (в Пскове).

Конец XV века представляет перелом в области русской мыслительности, направленной главным образом на религиозные предметы: с одной стороны, здесь являются начала тех споров и толков об обрядах и букве, которые, развившись впоследствии, произвели явление громадной важности - раскол старообрядчества со всеми его видоизменениями; с другой - в это время ярко выказываются признаки религиозного свободомыслия, стремившегося к отпадению от основных догматов православия. В истории того и другого направления играл важнейшую роль новгородский архиепископ Геннадий, человек стойкого характера и с замечательным образованием по своему времени. К сожалению, многое в жизни и деятельности этого человека нам остается неизвестным. Мы не знаем ни места его рождения, ни его юности. Осталось только известие, что фамильное его прозвище было Гонозов или Гонзов и что, вступивши в монашество, он был учеником преподобного Савватия Соловецкого, а потом возведен в сан архимандрита Чудовского монастыря в Кремле. В это время он явился участником в споре митрополита Геронтия с великим князем.

До сих пор, как мы видели, высшая духовная власть шла рука об руку с высшею мирской властью и содействовала возвышению и усилению последней. При Иване Васильевиче мирская власть достигла своей полной силы. Теперь уже она не нуждалась в опеке со стороны духовной власти в такой степени, как это было прежде; теперь мирская власть могла не только показать перед духовною властью свою самостоятельность, но и покуситься на господство над нею, когда представится случай. Такая попытка ощутительна в споре между митрополитом Геронтием и Иваном Васильевичем. Геронтий был, как видно, человек, чувствовавший вековую силу своего первосвятительского сана, но Иван Васильевич, как мирской государь, также не расположен был уступать своего права. Прежде всего у них произошло столкновение в 1478 году по поводу Кирилло-Белозерского монастыря. Новопоставленный игумен этого монастыря, Нифонт, с некоторыми из монастырской братии, тяготился зависимостью от ростовского архиепископа Вассиана и просил своего удельного князя Михаила верейского взять монастырь в свое непосредственное ведение. Митрополит Геронтий, по просьбе верейского князя, изъявил на это свое согласие и выразил его в своей грамоте. Но в монастыре были другие старцы, которые вовсе того не хотели и были расположены к ростовскому епископу. Последний обратился к великому князю. Иван Васильевич принял сторону Вассиана. Митрополит сначала попытался ослушаться великого князя, но Иван приказал своему подручнику Михаилу верейскому отдать ему данную митрополитом грамоту и грозил созвать собор духовных для решения дела между митрополитом и епископом. Митрополит испугался, не допустил до созвания собора и уступил во всем великому князю. Иван Васильевич, однако, не простил митрополиту попытки к ослушанию своей воле и в следующем 1479 году нашел повод придраться к нему. Было освящение Успенской соборной церкви. Митрополит ходил вокруг церкви против солнца, от запада к востоку. Тогда великий князь, по чьему-то наущению, заявил, что следует ходить крестным ходом от востока к западу, как тогда называлось "посолонь", (т. е. по солнцу). Таким образом, был брошен вопрос, который сильно занял духовенство и некоторых мирян. Книжники принялись отыскивать правду по книгам. В это время великий князь призвал участвовать в возникшем споре архимандрита Геннадия, который, как видно, и тогда был уже известен своею ученостью. Ответ, данный им вместе с ростовским епископом Вассианом, хотя как будто и склонялся на сторону митрополита, но был до крайности темен и уклончив . Видно было, что Геннадий не хотел раздражать ни ту, ни другую из споривших сторон; быть может, он рассчитывал, что вопрос этот сам собою забудется. Действительно, в продолжение трех лет спор не возобновлялся, но в 1482 году великий князь опять поднял его и требовал, чтобы вперед при освящении церквей митрополит ходил "посолонь". Митрополит упорствовал. Великий князь, желая поставить на своем, не давал ему освящать новопостроенных храмов. Тогда Геронтий оставил в Успенском соборе свой посох, забравши, однако, с собой ризницу, и уехал в Симонов монастырь, думая наказать великого князя тем, что церковь останется без главного правителя. Геронтий говорил, что не вернется на свою кафедру до тех пор, пока сам князь не станет бить ему челом. Все иноки, священники и книжники миряне стояли за митрополита; только двое духовных были против всех за великого князя: ростовский владыка князь Иоасаф (преемник Вассиана) и наш Геннадий. Видно, они рассчитывали, что если сторона митрополита и возьмет верх, то все-таки они найдут себе сильного покровителя в великом князе на будущее время. Иван Васильевич умел всегда уступать вовремя и на этот раз сообразил, что невозможно идти против всего тогдашнего книжного мира. Сперва послал он своего сына просить митрополита возвратиться. Митрополит отказал. Тогда Иван вынужден был сам ехать к митрополиту, просил его вернуться и предоставлял ему совершать крестные ходы по своей воле. Состязание между духовной и светской властями окончилось, таким образом, к торжеству первой. Митрополит, однако, озлобился на Геннадия за то, что последний осмелился заявить себя против него; митрополит искал случая отомстить ему, архимандриту, и нашел предлог в том, что Геннадий, в канун Богоявления, случившийся в воскресный день, дозволил своей братии пить богоявленскую воду после трапезы. Митрополит приказал представить Геннадия к себе. Геннадий, опасаясь гнева митрополита, бежал к великому князю. Митрополит сам отправился к великому князю, требовал выдачи архимандрита. Великий князь и на этот раз уступил митрополиту. Геронтий поступил с Геннадием со всею жестокостью, обычною в то время: чудовского архимандрита заковали и посадили в ледник под палатою; великий князь заступился за Геннадия настолько, что просил пощадить его и не делать с ним ничего хуже, и митрополит отпустил заключенного, удовольствовавшись тем, что сталось так, как он хотел.

С 1485 года открылась новая, более широкая область деятельности для Геннадия; он получил сан новгородского владыки. Еще в 1482 году, после низложения Феофила, Иван Васильевич хотел поместить на эту кафедру Геннадия, вероятно, полюбивши его за то, что, в споре великого князя с митрополитом, чудовский архимандрит, вразрез со всем духовенством, сам-друг стоял за мнение великого князя. Но Иван Васильевич действовал и в этом вопросе с обычною постепенностью, не разрушая сразу старых форм, хотя уже решил в своем уме изменить или уничтожить эти формы со временем. В старину новгородские владыки выбирались из трех кандидатов по жребию. Иван Васильевич не доверял более архиепископского сана в Новгороде природному новгородцу и положил посылать туда москвичей, но соблюл на первый раз форму, обычную издавна при выборе новгородских владык. Имена трех лиц, из которых один должен был получить сан архиепископа, были положены в церкви на престоле; в числе их было имя чудовского архимандрита. Жребий пал не на него. Владыкою новгородским сделался троицкий монах Сергий (бывший прежде протопопом), но через несколько месяцев сошел с ума. После него Геннадий был уже без выбора назначен владыкою 12 декабря 1484 года. С этих пор о жребии при поступлении новгородских владык уже не говорится в летописях.

В своей епархии Геннадий встретил церковные толки, подобные тем, какие были в Москве. Здесь умы книжников заняты были спором об аллилуйе. В Пскове был поднят вопрос (как говорят, игуменом Ефросином) о том, следует ли на всенощной петь: "аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава тебе Боже!", или "аллилуйя, аллилуйя, слава тебе Боже!" Принимавшие первый способ "трегубили" аллилуйю, а принимавшие второй -"сугубили" ее. Сугубившие опирались на то, будто аллилуйя в переводе значит: слава тебе Боже! (между тем аллилуйя, как известно, означает: хвалите Господа) и укоряли своих противников, что они, произнося аллилуйю вместо трех раз четыре раза, четверят Троицу и, таким образом, впадают в ересь. Ожесточение между партиями дошло до того, что трегубившие, составлявшие большинство, запрещали на рынке продавать съестные припасы сугубившим. Книжники или так называемые "философы", державшиеся трегубия, толковали, что их противники заимствовали от латин свое сугубие. Спор этот из Пскова перешел и в Новгород. Геннадий принял в нем участие и поручил переводчику Димитрию Герасимову, ездившему за границу, исследовать: действительно ли в западной церкви двоят аллилуйю? Но Герасимов привез ему ответ, что по воззрению западной церкви все равно, что двоить, что троить аллилуйю. Спор этим, конечно, не порешился: сугубившие со своей стороны обвиняли трегубивших не только в латинстве, но в жидовстве и даже в язычестве. Вопрос об аллилуйе перешел в грядущие столетия и соединился со многими другими вопросами, составившими в свое время сущность старообрядческого раскола.

В православной церкви во все времена господствовала обширная обрядность, сложная символика, поклонение священным предметам и монашеский взгляд на богоугодную нравственность. При невежестве народа это, естественно, давало русской религиозности характep перевеса формы над содержанием, выражения над мыслью. Все это перешло к нам с византийской литературой, но принесло у нас своеобразные плоды: такие явления, как споры о "хождении посолонь" или об "аллилуйе" исключительно принадлежат русской жизни. Но с той же византийской литературой заходили к нам и взгляды совершенно противоположные: их можно проследить в разных переводных и подражательных сочинениях, доступных в свое время только немногим, по причине малограмотности. Взгляды эти клонились обратно, к перевесу содержания над формой, ставили внутреннее благочестие выше внешнего, христианскую нравственность выше многомоления и поста и обличали бесплодность обряда самого по себе, неосмысленного. В то время, когда монашествующая набожность боялась дьявола, находились люди, писавшие: «Все в человеке, как доброе, так и злое - от самого человека; а дьявол не может отвлечь человека от добра и привлечь на зло». Тогда как большинство проповедовало, что для спасения души нужно беспрестанно читать молитвы, удручать плоть постом, подвергать себя добровольной нищете и лишениям, раздавались такие смелые речи: "Ты думаешь, что молишься Богу, а на самом деле молишься воздуху; Бог внимает уму, а не словам. Ты думаешь найти себе спасение в том, что не ешь мяса, не моешься и лежишь на голой земле, но ведь и скот не ест мяса и лежит на голой земле, без постели..." Или: "Какой успех человеку морить себя голодом и не делать добрых дел? Угоднее Богу -кормить голодного, чем иссушать свою собственную плоть, оказывать помощь вдовицам, нежели изнурять свои члены, избавлять от томления бедняков, чем томиться самому... Старайся лучше внутренний пост хранить, чем воздерживаться от яств по внешнему образу. Как тело без духа мертво, так и внешнее подвижничество без внутреннего хранения и соблюдения. Лучше съесть кусок сухого мяса, запрещаемого святыми отцами, чем из тщеславия, воздерживаясь от мяса, искать другого рода вкусной пищи..." В то время, когда большинство нравоучителей говорило, что для умилостивления Бога и отпущения грехов надобно строить церкви и давать вклады в монастыри, встречались в книгах суждения о том, что "кто даст село монастырю, тот устраивает пагубу душе своей...", или что "нет пользы созидать неправдою и украшать церкви, и Богу не приятны богатства, жертвуемые в церковь, если они приобретены порабощением сирот и насилием убогих"; что церкви украшать никому не запрещено, но надобно помнить прежде всего, что за утеснение убогих обещана огненная мука. Подрывалась мысль, что монашеский образ жизни особенно угоден Богу: "Если бы иноческое жительство действительно было угодно Богу, то сам Христос и божественные апостолы носили бы иноческий образ, но мы видим и Христа и апостолов его в мирском, а не в иноческом образе". Даже против раздачи милостыни нищим встречаются резкие обличения: "Ты, богач, даешь милостыню убогим, но посмотри, вон рабы твои, которые пасут твоих волов, потравили ниву твоих бедных соседей: ты мучишь злым томлением и неправедными наказаниями работающих тебе; о безумный, лучше тебе миловать домочадцев твоих, не творить им насилия и томления, чтобы они не ходили печальные, чем рассыпать милостыню, собранную несправедливым томлением других". Тогда как духовные проповедовали слепую веру к священным книгам, появлялись намеки, которые зароняли подозрение в справедливость того, что вошло целою массою в церковную письменность: "О том не ведают и не догадываются, что многие книжники иноки выписывают места из божественных книг и из житий святых и, вместо них, вписывают то, что считают для себя лучшим и полезным, и уверяют других, что это подлинное писание святых". Вопреки общему верованию о силе молитв и заступлении святых перед Богом, встречались такие умствования: "Если человек сам не делает добра, то святые, хотя бы молились за него, не сделают ему пользы: сбудется только пословица: один строит, другой разоряет".

Все это не заключало в себе в сущности ничего неправославного, но все это показывает, что в самой благочестивой письменности были семена противодействия тому строю понятий о благочестии, который был усвоен веками и принят большинством: злоупотребления в духовенстве всегда могли обращать эти семена в противодействие самой церкви. Так и сделалось. Нигде это противодействие не могло так легко прорваться, как во Пскове. Псковичи тяготились зависимостью от новгородского владыки по церковному управлению и суду, а между тем отсутствие епархиального начальника давно уже лишало во Пскове область благочестия правильного надзора. Во Пскове свободнее, чем где-нибудь, могло воспитаться противодействие против существующего церковного порядка, были постоянные причины к этому. С одной стороны, духовенство роптало на вмешательство веча в церковные дела, с другой - новгородский владыка и его софийский двор подавали постоянный повод к жалобам как на свою бездейственность в деле управления и суда, так и на свою жадность в собирании пошлин: псковская земля в церковном отношении казалась какою-то оброчною статьею новгородского владыки. Духовные, посвящаясь в сан и получая места, платили пошлины. Нередко добрые отношения к чиновникам владыки, пошлины и подарки пролагали путь к священническому сану удобнее, чем личные достоинства ищущего этого сана. Могло всегда случиться, что бедный человек, достойный быть священником по своим качествам и способностям, не получал места потому только, что не мог заплатить, тогда как другой, имевший состояние, покупал священный сан. Нападки на эти пошлины, упреки, делаемые духовному управлению в том, что оно посвящает священнослужителей за деньги, положили начало ереси, известной под названием «стригольников».

Нам неизвестно ни точное время явления этой ереси, ни обстоятельства, служившие ближайшим поводом к ее возникновению; знаем только, что около 1374 года из Пскова в Новгород бежали от преследования трое главных проповедников этой ереси: один из них неизвестен по имени, другой был дьякон Никита, третий - мирянин по имени Карп. В сочинении конца XV века, в "Просветителе" Иосифа Волоцкого, Карп назван художеством "стригольник" . Что такое "стригольник", мы не знаем, но ересь эта получила кличку стригольников. Трое проповедников нашли себе в Новгороде последователей, но вскоре возмутили против себя народ и были сброшены с моста в Волхов в 1375 году. Посеянное ими семя ереси, однако, не пропало бесследно. В продолжение XV века еретики не раз подвергались преследованию во Пскове и Новгороде; их умерщвляли, запирали в тюрьмы; другие из них разбегались и разносили с собою свои еретические мнения. Достойно замечания, что православные до того озлобились против них, что митрополит Фотий, в 1427 году, хотя и повелевает не есть и не пить с еретиками, но сдерживает фанатизм псковичей и порицает их за то, что они казнили смертью стригольников. Как всегда бывает, гонимая секта укреплялась и распространялась от гонений. В Новгороде, в последних годах XV века, Геннадий, несмотря на громадное выселение прежних жителей и прилив новых, указывал, что между чернецами есть стригольники.

Ересь стригольников своею исходною точкою имела порицание обычая платить пошлины при посвящении, а затем еретики нападали на жадность и корыстолюбие духовенства, употребляя такие выражения, какие до сих пор можно слышать в народе: «попы пьяницы, дерут с живого, с мертвого!» Стригольники начали учить, что таинства, совершенные недостойными священниками, недействительны, а затем дошли до того, что признали все существующее и прежнее духовенство не имевшим дара Духа Святого, отвергали вселенские соборы, дозволяли, вместо священников, учить и проповедовать каждому, вооружались против монастырей, против вкладов по душам, поминок, и вообще против того, что на благочестивом языке называлось «строить душу». Они, как видно, как-то по-своему толковали таинство причащения, а вместо исповеди перед священником вводили свой обряд покаяния припаданием к земле. Отвергая церковные постановления, сами стригольники, однако, уважали произвольный пост, отличались суровым воздержанием, молитвою и книжностью.

Как всегда бывает со всякого рода сектами, и ересь стригольников, распространяясь, разветвилась и разбилась на многие толки, так что в XV веке люди различных мнений назывались общим именем "стригольников". Одни, например, не расходились совершенно с церковью, а только вольнодумствовали над ее постановлениями, и таких-то стригольников разумел митрополит Фотий, предписывая духовным не брать от них приношений: конечно, здесь идет речь не об отпадших от церкви совершенно, так как подобные люди не приносили бы уже ничего в церковь. Другие, соблазняясь способом поставления духовных лиц, разошлись с существующею в их время церковью, но не отвергали необходимости православной церкви и готовы были присоединиться к существующей, если бы в ней не было того, что им казалось злоупотреблением. Третьи отвергали монашество; говорили, что иноки выдумали себе сами житие, отступили тем самым от евангельских и апостольских преданий, и что ангел, который, как гласит монашеское предание, дал Пахомию иноческий образ - схиму, был не ангел, а бес, и потому-то явился не в светлом, а в черном виде. Четвертые, оторвавшись от церкви, учреждали свое собственное богослужение. Пятые, не признавая ни соборов, ни церковных уставов и преданий, опирались на одном только Св. Писании, как делали впоследствии протестанты. Шестые доходили до чистого деизма, отвергали уже евангельские и апостольские писания и поклонялись одному Отцу, Богу Небесному: наконец - уже самые крайние отрицали воскресение мертвых и будущую жизнь. Были еще и такие, которых учение Иосиф Волоцкий называет "массалианскою ересью": из этого видно, что были такие, которые признавали творение мира делом злого духа" .

Такое брожение умов господствовало в пятнадцатом веке на русском севере, когда, перед падением независимости Новгорода, занесена была туда ересь рационалистического жидовства. В 1470 году, вместе с князем Михаилом Олельковичем, прибыл в Новгород из Киева ученый иудей Схария. В Новгороде в то время были во всеобщем ходу религиозные толки: люди всякого сословия, и мужчины, и женщины сходились не только в домах, но и на торжищах, говорили о духовных предметах и часто с желанием критиковать существующее в церкви предание и постановление. Во всеобщем хаосе споров и толков удобно было и ученому иудею пустить в ход еще одно еретическое учение, имевшее целью распространение основ иудейской веры. Он совратил сперва одного попа, по имени Денис, потом последний привел к нему другого попа, по имени Алексий, имевшего приход на Михайловской улице. Это были люди мыслящие и начитанные по тогдашнему времени. Они приняли иудейство. Семейства этих священников последовали их примеру. Увидевши, что пропаганда может идти успешно, Схария пригласил в Новгород еще двух иудеев: Шмойла Скарявого и Моисея Хапуша. Вслед за Денисом и Алексием обратились к новой ереси зять Алексия Иван Максимов, отец его поп Максим, зять Дениса Васька Сухой, софийский протопоп Гавриил и еще много других лиц духовных и светских. Новообращенные хотели было обрезаться, но их иудейские учителя велели держать иудейство втайне, а явно прикидываться христианами. Сделавши свое дело, иудеи исчезли бесследно: вероятно, они уехали из Новгорода. Когда Иван III был в Новгороде, то взял попов Дениса и Алексия к себе в Москву: как книжные люди, они вскоре заняли видные места: Алексий сделан протопопом Успенского собора, а Денис - Архангельского. Никто не мог подозревать в них и тени какого бы то ни было неправоверия.

Учение, проповеданное иудеями, имело чисто еврейские основания. Они учили отвергать Св. Троицу, божество Иисуса Христа и все церковные постановления: неизвестно только, передавали ли они новообращенным Талмуд и принадлежали ли сами к верующим в Талмуд, но зато учили астрологии и кабалистическим гаданиям: этим, вероятно, они в особенности и привлекали к себе. Но по отшествии иудеев, учение их в русской земле не могло сохраниться во всей своей старозаконной чистоте. Русские последователи смешали его с разными вольнодумными толками, и отсюда-то произошло явление, приводившее в недоумение многих ученых. Иосиф, игумен волоколамский, оставивший нам описание жидовствующей ереси, употребляет против нее такие обличения, которые скорее показывают заблуждения, несообразные с чистым иудейством, и заставляют предполагать или оттенки христианской секты, или чистый материализм. Таким образом, он обличает между ними таких, которые, опираясь на пример Иисуса Христа и апостолов, отвергали в принципе монашество и думали подкрепить свои мнения теми же текстами из апостола Павла (напр., посл. к Тимоф. IV, 1-3), которыми в XVI веке обыкновенно западные протестанты доказывали несообразность учреждения монашества с духом христианского учения. Для последователей иудейства не нужно было ссылаться на Павла, так как он им ни в каком отношении не мог быть авторитетом. Ясно, что Иосиф Волоцкий, ратуя против жидовствующих, поражал вместе с ними и другие существовавшие в его время еретические мнения. Согласно с этим и Геннадий жаловался, что в Новгороде, кроме "мудрствующих по-жидовски", есть еретики, держащие ереси маркианскую (отвергающую Троицу), мессальянскую, саддукейскую (отвергающую будущую жизнь) и др. Для ревнителя православия все эти ереси равным образом были ненавистны и достойны истребления.

Ознакомившись со своею епархиею, и заметивши, что в ней гнездятся ереси, Геннадий деятельно принялся их отыскивать. Нелегко ему это было. Еретики вели себя хитро и распространяли свои лжеучения, пользуясь благоприятными обстоятельствами, а перед людьми, твердыми в православии, казались сами не только православными, но и свирепыми врагами ересей и щедро рассыпали на них проклятия; клясться и уверять в своем православии у них не считалось грехом. Зато при всяком случае они совращали слабого и потакали разным порокам, чтобы привлекать к себе. Главною целью их было проводить на священнические места своих единомышленников, и это удавалось им. Не только в городах, но и в селах были на священнослужительских местах заклятые еретики, и они завлекали мирян, несведущих в делах веры, прельщали их ласковым обращением и делали им всякого рода послабления, чтобы привлечь к себе. Согрешит ли кто и придет каяться, - такой поп прощает грешника, не стращает его вечными муками; напротив, иной успокаивал встревоженную совесть кающегося тем, что на том свете ничего не будет. Еретики выказывали себя глубокими книжниками и мудрецами; они хвалились, что у них есть такие священные книги, которые, при всеобщем невежестве, были незнакомы большинству: им легко было приводить из них места и давать произвольные толкования. Понятно, что с такими врагами предстояла трудная борьба, и не ранее, как в 1487 году Геннадию удалось попасть на явный след. Случилось, что еретики в пьяном виде стали болтать и упрекать друг друга. Дали знать об этом Геннадию; тот известил митрополита Геронтия и приступил к обыску. Один из попавшихся, поп Наум, открыл Геннадию все и принес ему псалмы, которые пели еретики в своих тайных собраниях по иудейскому способу. Геннадий отдал подозреваемых на поруки до окончания следствия и прислал митрополиту и великому князю свой первый обыск; он извещал, что трое еретиков: попы Григорий и Герасим и дьяк Самсон обличаются, по показаниям духовных и светских лиц, в том, что хвалили жидовскую веру, хулили Сына Божия и Пречистую Богородицу и всю православную веру, и ругались над иконами, а против четвертого, дьяка Гриди, находится одно только свидетельство попа Наума. Между тем четверо из отданных на поруки бежали в Москву. Геннадий еще не подозревал, что в самой Москве ересь уже пустила корни, Денис и Алексий совратили в Москве любимца великокняжеского, дьяка Феодора Курицына, архимандрита Симоновского монастыря Зосиму, крестовых дьяков Истому и Сверчка и других лиц. Эти лица действовали на великого князя и на митрополита, вероятно, представляли им, что Геннадий преувеличивает дело, и новгородский архиепископ долго не получал из Москвы никакого ответа. Это заставило Геннадия усиленно добиваться от великого князя и митрополита приказания преследовать еретиков. Геннадий хлопотал через епископов, находившихся в Москве. Он писал сначала к сарскому (сарайскому) епископу (носившему этот титул и жившему постоянно в Москве на Крутицах), а потом к епископам суздальскому и пермскому; указывал, что в Москве послабляют еретикам, а между тем в Новгороде они становятся отважнее и ругаются над святынею: привязывают к воронам и воронам деревянные и медные крестики: "вороны и вороны садятся на стерво и на кал и крестом по нем волочат». Настойчивость Геннадия привела, наконец, к тому, что великий князь приказал созвать собор, и на соборе постановили троих обвиненных предать торговой казни в Москве, а потом послать к Геннадию на покаяние; если же они не покаются, то отослать их к наместникам великого князя в Новгород для «градской» казни. Кроме того, Геннадию поручалось делать дальнейший обыск, и тех, которые окажутся виновными, предавать наместникам для "градской" казни. Такому же обыску подлежал и дьяк Гридя. Соображаясь с этим решением собора, Геннадий продолжал обыск (следствие) и хватал подозрительных. Те, которые приносили покаяние и сами на себя писали признание, подвергаемы были церковной эпитимии; Геннадий оставил их на свободе, запретивши им только ходить в церковь, а нераскаявшихся и продолжавших хвалить жидовскую веру отсылал к наместникам для предания их торговой казни. Но все те, которые принесли пред ним притворное покаяние, бежали потом в Москву и там не только жили на свободе, но и распространяли ересь. Духовные лица, которых Геннадий уже считал несомненно еретиками, совершали в Москве богослужение; поп Денис, взятый Иваном в Москву вместе с Алексием, дошел до крайней дерзости, и если верить известию, сообщаемому Геннадием, во время богослужения плясал за престолом и ругался над крестом. Сильно возмущала Геннадия безнаказанность еретиков, да и последние более всего ненавидели новгородского владыку. Но особенным врагом Геннадия был чернец Захар. Был он прежде на новгородской земле в монастыре, называемом Немчинов. Однажды явились к Геннадию чернецы этого монастыря и донесли ему, что чернец Захар сманил их к себе в монастырь от князя Феодора Бельского, у которого они служили в детях боярских, и вот уже три гола не допускает их до святого причащения, да и сам не причащается. Геннадий призвал к себе Захара и спрашивал: точно ли правда то, что говорят чернецы. "Грешен есмь, владыка», - сказал Захар. Геннадий стал его укорять и наставлять, а Захар сказал: «Да у кого причащаться-то? Ведь все попы, и владыки, и митрополиты по мзде поставлены!" "Как! И митрополит?" - спросил Геннадий. Захар отвечал: "Прежде митрополиты ходили в Цареград к патриарху за посвящением и патриарху деньги давали, а теперь митрополиты дают боярам тайно посулы: и владыки митрополиту дают деньги". Геннадий за такие отзывы признал Захара стригольником и сослал его в пустынь на Горнечно, но вскоре после того он получил от великого князя грамоту о том, чтобы наказать Захара и отпустить в его монастырь. Геннадий опять призвал Захара и взял с него запись в том, что он вперед будет причащаться Св. Тайн и изберет себе духовного отца. Захар, давши такую запись, ушел в Москву и не только остался там цел и невредим, но водился со знатными людьми и был в состоянии вредить самому Геннадию. Он обвинял его самого в ереси и рассылал в Новгород и в другие места письма, в которых старался всякими способами очернить новгородского владыку. Этот Захар был, вероятно, человек знатного происхождения и с большими связями. Немчинов монастырь, в котором он жил, был, вероятно, его собственностью, и этим объясняется: почему он, не будучи сам в священническом сане, начальствовал над монахами.

В 1489 году скончался митрополит Геронтий, человек несомненно православный но своим убеждениям, но дававший потачку еретикам: быть может, ненавидя Геннадия, он неохотно принимался за дело, поднятое последним, и не доверял справедливости всего, что выставлял новгородский владыка. Еретики до того взяли верх при дворе Ивана Васильевича, что своим ходатайством могли доставить митрополичью кафедру такому лицу, какое им было нужно. Протопоп Алексий, взятый Иваном Васильевичем из Новгорода в Москву, скончался. Незадолго до своей смерти он указывал на архимандрита Симоновского монастыря Зосиму, как на самого достойного быть преемником Геронтия. Великий князь очень любил Алексия и поддался его внушениям. В сентябре 1490 года состоялся выбор: духовные власти избрали митрополитом Зосиму, зная, что этого хочет «державный», как они величали великого князя. Геннадия не пригласили на собор: он хотел ехать, но великий князь приказал ему оставаться на месте: от него потребовали только письменного согласия, так называемой "повольной" грамоты. Геннадий не противился выбору Зосимы, потому что еще не имел ничего сказать против него, но сильно оскорбился тем, что его не пустили лично присутствовать на выборе.

Как только Зосима уселся на митрополичьем столе, тотчас потребовал от Геннадия исповедания веры. Это значило, что Геннадия подозревают в неправоверии. Геннадий ясно видел, что к нему придираются, что враги составляют против него козни: враги эти - еретики, и главным из них считал он Захара, - и новгородский владыка усилил против них свою ревность. Геннадий не послал Зосиме исповедания, объяснивши, что он уже дал его, по обычаю, при своем поставлении в архиерейский сан, а со своей стороны настоятельно требовал приняться немедленно за строжайший обыск над еретиками и казнить их без милосердия. Геннадий напоминал митрополиту, что он обязан настаивать перед великим князем на преследовании еретиков: "Если великий князь того не обыщет и не казнит этих людей, то как нам тогда свести срам с своей земли! Вон фряги какую крепость держат по своей вере; сказывал мне цезарский посол про шпанского короля, как он свою землю-то очистил!" Геннадий указывал на государева дьяка и любимца Феодора Курицына, как на корень всего зла: "От него вся беда стала; он отъявленный еретик и заступник еретиков перед государем". Геннадий этим не ограничивался: он смело обличал распоряжения самого великого князя, касающиеся церкви. По поводу перестроек в Москве были разобраны ветхие церкви и перенесены на другие места; кости мертвых свезены были на Дорогомилово, а на месте церковной ограды, служившей для погребения, разведен был сад. Этот поступок Геннадий называл "бедою земскою" и "нечестью государскою" и сообщал свои рассуждения, очень любопытные как образчик умствований того времени. "Кости мертвых, - писал Геннадий, - вынесены, а тела остались на прежнем месте, рассыпавшись в прах: и на них сад посажен: а Моисей во Второзаконии не велел садить садов и деревьев подле требника Господа Бога. Гробокопателям какова казнь писана: а ведь это оттого, что будет воскресенье мертвых; не велено мертвых с места двигать, опричь тех великих святых, коих Бог чудесами прославил. Где столько лет стояли Божьи церкви, где стоял престол и жертвенник, - эти места не огорожены: собаки ходят по ним и всякий скот!.." Зосима требовал от Геннадия согласия па поставление коломенского владыки, но не сообщал ему имени того, кто будет этим владыкою. Геннадий догадывался, что могут на это место посадить такое лицо, которое станет мирволить еретикам, и наотрез отказал. "Не управивши дела еретического, писал он, нельзя ставить владыку; не из иной земли добывать нам человека на владычество, а тутошним нашим нужно обыск учинить и тем, что с еретиками служили или с ними были в общении, назначить разные эпитимии, кому отлучение, а кому до конца извержение".

Настойчивые требования Геннадия, обращаемые к митрополиту, могли остаться без внимания, так как и прежде того Геннадий не раз уже писал в Москву, присылал разные доносы и улики на еретиков, а им в Москве не давали ходу: очевидно, люди, принадлежавшие к ереси и приближенные к государю, представляли Геннадия вздорным, беспокойным человеком. Но Геннадий, защищая православие, защищал разом и самого себя от подкопа, который вели против него враги. Вслед за письмом к митрополиту разразился он посланием, обращенным к русским архиереям: ростовскому, суздальскому, тверскому и пермскому; он убеждал их всех не соглашаться на поставление коломенского владыки, требовать немедленного созвания собора и суда над еретиками, и притом суда самого строгого. По мнению Геннадия, современных ему еретиков следовало наказывать строже, чем наказывали проклятием прежних еретиков на соборах. "От явного еретика человек бережется, - писал он, - а от сих еретиков как уберечься, если они зовутся христианами. Человеку разумному они не объявятся, а глупого как раз съедят!" Геннадий давал своим товарищам владыкам совет ни под каким видом не допускать на предстоящем соборе прений о вере. "Люди у нас просты, - писал он, - не умеют по обычным книгам говорить, так лучше о вере никаких речей не плодить, только для того и собор учинить, чтобы еретиков казнить, жечь и вешать. Они, еретики, взяли у меня было покаяние и эпитимию, а потом убежали: надобно их пытать накрепко, чтоб дознаться: кого они прельстили, чтобы искоренить их совсем и отрасли их не оставить". Уликами для еретиков должны были служить показания, отобранные Геннадием под пыткою у тех, которых прежде выслали к нему из Москвы. Уже он посылал эти показания в Москву, но им не верили, говорили, что они вынуждены были муками; и на это недоверие горько жаловался Геннадий архиереям. "При допросе, - писал он, - был я, святитель, двое бояр великого князя, да мой боярин, да опричь того несколько детей боярских, да игумены и священники, и все-таки тому не верят, да еще и на меня со лжою. Говорят, что я Самсонка мучил; не я его мучил, а сын боярский великого князя; мои сторожи только стояли, чтоб кто-нибудь посула не взял. Самсонко объявил, как он бывал у Федора Курицына, как приходили к нему Алексий протопоп, да Истома, да Сверчок, да Ивашка Черный, что книги пишет, и ругались над православием. Как бы тот смерд Самсонко знал, что у Курицына делается, если бы к Курицыну не ходил? Вот он знает, что у Курицына живет венгерец Мартынка, что из угорской земли с ним приехал: почем бы Самсонко знал это, если бы не был вхож в дом к Курицыну?" Геннадий убеждал архиереев стараться, чтобы великий князь непременно послал за новгородским архиепископом, и убеждал их без него не начинать никакого дела.

В показаниях Самсонка и других были признания в том, что еретики изрекали хулу на Христа, Пречистую Богородицу и всех Святых, ругались над иконами и над другими священными вещами. Сам Самсонко сознавался, что он с попом Наумом расщепляли святые иконы, а Наум, проходя мимо иконы Богородицы, показал ей кукиш. Другой еретик, Алексей Костев, вытащивши из часовни икону Успения, бросил на землю и начал поливать скверною водою. Третий, Юрка, бросил икону в лохань. Иные спали на иконах, другие мылись на них. Макар дьяк, который ел в пост мясо, плевал на икону, а Самсонко вырезывал из просфор кресты и бросал кошкам и собакам и пр.

Геннадиево послание оказало немедленное действие. Зосима не хотел собирать собора, но не мог противиться общему требованию архиереев и большинства духовенства, которое единогласно домогалось суда над еретиками. Собор открылся 17-го октября. Геннадия опять не пригласили, и архиереи решились приступить к делу без Геннадия, хотя он просил их добиваться, чтоб его непременно пригласили на собор. Кроме архиереев здесь было несколько монастырских настоятелей, священников и старцев, и между ними знаменитый в свое время Нил Сорский. До нас, к сожалению, не дошли подробные известия о ходе дел на этом соборе; мы знаем только его приговор. Основываясь на показаниях, присланных Геннадием, и на некоторых свидетельствах, собранных в Москве, собор обвинил новгородского протопопа Гавриила, священников: Дениса, Максима (ивановского), Василия (покровского), дьякона Макара, зятя Денисова Васюка, чернеца Захара и дьяков Гридю и Самсона в том, что они не поклонялись иконам, ругались над ними, называя их, зауряд с идолами, делами рук человеческих, признавали тело и кровь Христову простым хлебом и вином с водою. Уличили ли их при этом в прямом "жидовстве" - мы не знаем. Еретики упорно отпирались от обвинений, а в том, в чем нельзя было отпереться, каялись и просили прощения. Собор лишил их духовного сана, предал проклятию и осудил на заточение. Некоторых из них -неизвестно кого именно, но, вероятно, тех, которые были из Новгорода, - отправили к Геннадию в Новгород. Архиепископ приказал встретить их за 40 верст от города, надеть на них вывороченную одежду, посадить на вьючных лошадей лицом к хвосту, в берестовых шлемах с мочальными кистями, в соломенных венцах с надписью: се есть сатанино воинство. В таком виде ввезли их в город. Со связанными руками, они сидели, обращенные лицом на запад, по выражению Иосифа Волоцкого, смотря в ту сторону, где их ожидал вечный огонь. Владыка велел народу плевать на них, ругаться над ними и кричать: вот враги Божии, хулители христианские! После такого обряда на головах их зажжены были берестовые шлемы. По известию Иосифа, Денис скоро умер, за месяц перед смертью лишившись рассудка. Подобная участь постигла и Захара.

Но для искоренения еретического духа этим еще сделано было немного. Соборное осуждение постигло указанных нами лиц собственно не за жидовскую или какую-нибудь определенную ересь, а за противные церкви поступки и выражения, которые могли одинаково быть последствием разных заблуждений и даже просто беспутной жизни и пьянства. Важные еретики оставались без преследования и жили в Москве, пользуясь покровительством властей. Таковы были Федор Курицын, брат его Волк, Сверчок, Семен Кленов, Максимов и другие. Иван Максимов нашел возможность совратить в ересь невестку великого князя вдову Елену. Распространению всякого рода безверия, а тем самым и всяких еретических толкований, способствовало то обстоятельство, что в это время окончилась седьмая тысяча лет, считаемая от сотворения мира. Уже долгое время было в ходу верование, не только на Руси, но и на православном Востоке, что миру должно существовать только 7000 лет. Верование это чрезвычайно древнее и исходит еще от первых веков христианства: один из ранних отцов церкви, Ириней, конца II века писал, что во сколько дней создан мир, через столько тысяч лет последует его конец: с тех еще пор это мнение повторялось многими и в различных видах. Сообразно с этим мнением, пасхалия, которою руководствовались для преходящих праздников, составлена была на 7000 лет, и русские сроднились с мыслью, что конец пасхалии согласуется с концом мира. Но пасхалия была на исходе, конец мира не приходил, и надобно было составлять дальнейшую пасхалию. Митрополит Зосима изложил пасхалию только на следующие двадцать лет, но в то же время поручил Геннадию, приехавшему для того в Москву, составить свою пасхалию, чтобы согласие между тою и другою послужило мерилом истины. Геннадий написал пасхалию на семьдесят лет. Она оказалась дословно сходною в тех годах, на которые составил пасхалию Зосима, и Геннадиева пасхалия была разослана по всей Руси с предисловием, где объяснялся процесс составления пасхалии и проводилась мысль, что нельзя человеку знать времени кончины мира. «Мы написали это для простых людей, говорит Геннадий, думающих о скончании мира; пугаться его не должно, а следует ждать пришествия Христова во всякое время, потому что оно никому не ведомо, как установлено. Как седьмая тысяча изошла и пасхалия рядовая окончилась, а тут еще кто-то написал: вот будет страх, скорбь как при распятии Христовом; вот последний год, кончина явится, ожидаем всемирного пришествия Христова; и сделалась тревога не только между простыми, но и не простыми, и многих взяло сомнение. Вот мы и написали это в обхождение временам, поставили круги солнечные и лунные и "рукам числа": по чем можно знать и лунное течение, и пасху, и мясопусты и все праздники».

Но составление пасхалии не отняло у еретиков возможности пользоваться для своих целей исходом семитысячных годов. «Как же это, - говорили они, - апостолы написали, что Христос родился в последнее лето, а вот уже 1500 лет проходит по Рождестве Христове, миру же все конца нет, стало быть, апостолы неправду писали. Говорили, что Христос скоро придет, а его все нет! Ефрем Сирин давно уже написал: пророчества и писания скончались и ничего не осталось дожидаться, кроме второго пришествия Господа нашего Иисуса Христа. Но вот уже 1100 лет прошло с тех пор, как писал Ефрем Сирин, а второго пришествия все нет!» Такие замечания вызывали со стороны православных необходимость опровергать их и вдаваться в объяснения как Священного Писания, так и Св. отцов. Геннадий опровергал эти замечания, ходившие в то время в народе, и, кроме книг, признаваемых церковью, ссылался даже на апокрифические или отреченные сочинения, которые были тогда в большом ходу между духовными, не всегда умевшими отличать их от канонических. Страсть к религиозным рассуждениям все более и более усиливалась. Иные, не завлекая людей ни в жидовство, ни в какую-либо другую определенную ересь, возбуждали только в народе сомнение в вере; толковали по-своему места Св. Писания и сочинений Св. отцов и говорили, что в искусстве наблюдать течение звезд и по ним отгадывать судьбу человеческую можно найти более мудрости, нежели в писаниях, признаваемых церковью, которые оказываются ложными, так как их пророчества о скончании мира и втором пришествии Христа не сбылись. Митрополит Зосима явно показывал вид, что защищает православие, а на самом деле был опорою для еретиков.

Это был человек, преданный обжорству, пьянству, всяким чувственным удовольствиям, и потому склонный к безверию и материализму. В те минуты, когда вино делало его откровенным, он высказывал самые соблазнительные мнения: что Христос сам себя назвал Богом, что евангельские, апостольские и церковные уставы и предания - все вздор; иконы и кресты, все равно что болваны. "Что такое царство небесное, что такое второе пришествие, что такое воскресение мертвых? - говорил он. - Ничего этого нет: кто умер, тот умер, и только; дотоле и был, пока жил на свете". Его причисляли также к последователям жидовства, но едва ли было так на самом деле: отрицание будущей жизни несогласимо было с общепринятыми иудейскими верованиями, и, кажется, Зосима не принадлежал ни к какой ереси, а просто ничему не верил, потому что ни о чем не заботился, кроме чувственных удовольствий. От этого он готов был смотреть сквозь пальцы на всякую ересь и говорил: не следует наказывать еретиков и отыскивать их. В том же духе говорили не только сами еретики, но и православные, побуждаемые добродушием: "Зачем осуждать и истязать еретиков и отступников; Господь сказал: не судите, да не судимы будете; и Св. Иоанн Златоуст говорит: не следует никого ненавидеть и осуждать, ни неверного, ни еретика, а тем более не убивать их, - если же надобно судить их и казнить, то пусть судят их цари, князья и земские судьи, а не иноки и не простые люди; притом же еретик и отступник только тот, кто сам исповедал свою ересь и отступление, а доискиваться: нет ли в ком ереси, и предавать человека пытке из-за этого - не следует". Такие рассуждения направлены были против доносчиков и соглядатаев; хотя и не отымалось у верховной мирской власти право судить еретиков, но отымалась возможность их отыскивать и предавать светскому суду, если они сами будут осторожны. Против таких-то мнений вооружались в то время строгие ревнители православия, и главным из них был неутомимый Геннадий. Он, напротив, доказывал, что не только следует всеми возможными средствами отыскивать еретиков, но даже не верить их покаянию, когда оно приносится поневоле обличенными в ереси. Геннадий требовал, чтобы их жгли и вешали. Тогда вопрос о том, как относиться к еретикам, занимал умы. Геннадий придавал ему огромную важность и для противодействия своим противникам нашел себе деятельного и энергического товарища в игумене волоколамского монастыря Иосифе. Он был сын землевладельца близ Волоколамска, по прозвищу Санина, и происходил из крайне благочестивой семьи. Его дед и бабка, отец и мать окончили жизнь в монашестве. Его все братья были монахами, а двое из них епископами. Сам Иосиф в молодости постригся в Боровском монастыре у знаменитого и уважаемого за свою святую жизнь игумена Пафнутия, а впоследствии, еще при жизни последнего, сделался его преемником. Он хотел ввести в монастыре чрезвычайную строгость, но вооружил против себя всю братию, и потому удалился из Боровска, скитался около года по разным монастырям, наконец, основал собственный монастырь на своей родине, близ Волоколамска. Великий князь лично знал его и уважал за строгое постничество и необыкновенную по тому времени ученость. С Иосифом сошелся Геннадий, знакомый с ним еще прежде и пожертвовавший в волоколамский монастырь свое село Мечевское.

Зосима недолго мог скрываться. Ревнители благочестия скоро разгадали его, соблазнились его поведением, его двусмысленными выходками, о которых слух расходился в народе, и стали обличать его. Митрополит, прежде проповедовавший милость ко всем, теперь сам стал жаловаться великому князю на своих врагов, и великий князь подверг некоторых заточению; но в 1493 году смело и решительно поднялся против Зосимы Иосиф Волоцкий, написавший в самых резких выражениях послание к суздальскому епископу Нифонту, призывая его со всеми товарищами, русскими иерархами, стать за православную веру против отступника митрополита. "В великой церкви Пречистой Богородицы, на престоле Св. Петра и Алексия, - писал он, - сидит скверный, злобесный волк в пастырской одежде, Иуда Предатель, бесам причастник, злодей, какого не было между древними еретиками и отступниками". Затем, изобразивши развратное поведение митрополита и упомянувши о соблазнительных речах, которые он произносил в кругу приближенных, Иосиф убеждал всех русских иерархов свергнуть отступника и спасти церковь. "Если не искоренится этот второй Иуда, - писал он, - то мало-помалу отступничество утвердится и овладеет всеми людьми. Как ученик учителя, как раб государя, молю тебя: поучай все православное христианство, чтоб не приходили к этому скверному отступнику за благословением, не ели и не пили с ним". Это послание, вероятно, написанное заодно с Геннадием, произвело свое действие. В 1494 году митрополит, увидевши, что вся церковь против него вооружается, добровольно отказался от митрополии, всенародно положил свой омофор на престол в Успенском соборе, объявил, что по немощи не может быть митрополитом, и удалился сначала в Симонов, а потом в Троицкий монастырь. Великий князь не стал его преследовать, быть может, потому, что считал его только пьяницей, но человеком, безвредным для веры по удалении своем от управления делами церкви. Не ранее, как на следующий год, в сентябре следующего года, избран был новый митрополит Симон, бывший игуменом Троицко-Сергиевого монастыря. Геннадий и на этот раз не участвовал в поставлении нового митрополита. Достойно замечания, как вел себя великий князь в этом случае: предшествовавшие события показали ему, что церковь, так сильно содействовавшая усилению верховной мирской власти, способна была, однако, заявлять свою независимость против этой власти. Мысль эта уже тяготила Ивана, и этим-то, должно быть, пользовались приближенные к нему еретики, отклоняя его от слишком ревностного преследования вольнодумцев. Иван был отчасти доволен: охлаждение к духовенству, распространявшееся в народе, могло содействовать видам Ивана. Во-первых, он видел в этом средство поставить свою власть выше всякого противодействия со стороны представителей церкви; во-вторых - возможность осуществить со временем свое тайное желание овладеть церковными имуществами, желание, которое уже давно он выказал своими поступками, отнявши у новгородского владыки и у новгородских монастырей значительную часть их имений: в дополнение к прежнему, он в последнее время запретил Геннадию приобретать куплею новые земли. Чтобы приучать русских к мысли о первенстве государя над церковью, после наречения Симона митрополитом, Иван в Успенском соборе всенародно взял нового митрополита за руку и «предал его епископам», знаменуя тем, что соизволение государя дает церкви первопрестольника. Подобное повторилось и при посвящении: государь громогласно "повелел» митрополиту "принять жезл пастырства и взойти на седалище старейшинства". Это был новый, невиданный до сих пор обряд, имевший тот ясный смысл, что поставление митрополита, а тем самым и всех духовных властей, исходит от воли государя.

При таком настроении Ивана Васильевича, еретикам удобно было подделываться к нему и пользоваться его покровительством, уверяя, что все обвинения в ереси есть не что иное, как следствие изуверства духовных. Иван Васильевич давно уже не любил Геннадия; Иосифа Волоцкого он уважал, но когда последний начал докучать ему просьбами об отыскании и преследовании еретиков, государь и ему велел замолчать. Еретическое направление в особенности укрепилось тогда, когда государь охладел к своему сыну Василию и оказывал расположение к своей невестке и ее сыну. В это время Курицын вместе со своим братом Волком, назло ненавистному Геннадию, упросили государя послать в Юрьевский новгородский монастырь архимандритом своего единомышленника Кассиана. В Новгороде, благодаря Геннадию, ереси совершенно было замолкли: теперь, после прибытия Кассиана, Юрьев монастырь сделался средоточием всякого рода отступников от церкви. Там происходили еретические совещания и совершались поругания над священными предметами, и Геннадий не в силах был преследовать их. Московские еретики, а вместе с ними и бояре Патрикеевы, благоприятели Елены и ее сына, подстрекали великого князя присвоить себе церковное имущество, что было очень по душе Ивану Васильевичу, и государь начал с имений новгородского владыки: он отнял у Геннадия часть архиепископских земель и отдал своим детям боярским.

Между тем Геннадий, ведя неутомимую войну против еретиков, первый понял, что православию нельзя бороться с ересями только теми средствами насилия, какие до сих пор употреблялись. В ереси уходило из православия то, что по умственному развитию стояло выше общего уровня; еретики были все люди начитанные и книжные. Глубокое невежество господствовало между духовенством. Во всяком свободном споре еретика с православным первый всегда мог взять верх. Геннадий понял это и требовал заведения училищ. Несколько раз бил он об этом челом великому князю, просил ходатайствовать и митрополита Симона. В своем любопытном послании к митрополиту Геннадий изложил тогдашнее состояние просвещения духовенства. "Вот, - пишет он, - приведут ко мне мужика на посвящение: я ему дам читать апостол, а он и ступить не умеет; я ему дам псалтырь, он и тут едва бредет. Я его прогоню, а на меня за это жалуются. Земля, говорят, такова; не можем достать человека, который бы грамоте умел: всю землю, видишь ты, излаял, нет человека на земле, кого бы избрать на поповство. Бьют мне челом: пожалуй, господин, вели учить! Я прикажу ему учить ектеньи, а он и к слову не может пристать. Ты говоришь ему то, а он тебе иное. Велю я ему учиться азбуке, а он поучится мало азбуке, да просится прочь. Не хотят учиться азбуке, а иные учатся, да не от усердия, и долго дело идет. Меня бранят за их нерадение, а моей силы нет. Вот я и бью челом государю, чтоб велел училище устроить, чтоб его разумом и грозою, а твоим благословением это дело исправилось. Попечалуйся, господин отец, перед государями нашими великими князьями, чтоб велели училища устроить. Мой совет таков, чтоб учить в училище сперва азбуку с истолкованием, потом псалтырь со следованием хорошенько, чтобы потом могли читать всякие книги; а то мужики невежды ребят учат, только портят; первое, выучат его вечерне; за это мастеру принесут кашу и гривну денег, потом заутреню - за это еще поболее; а за часы особенно; да кроме того магарыч, как рядятся. А от мастера отойдет - ничего не умеет, только по книге бредет! Такое нерадение в землю вошло; а как послышат, что государь укажет учить все, что выше писано, и сколько за это брать, так и учащимся будет легко, и никто не посмеет отговариваться, и с усердием примутся за учение..." Мы не знаем, в какой степени приняты были эти советы.

Вместе с тем Геннадий видел необходимость распространения Св. Писания. До этих пор книги Ветхого Завета составляли редкость. Геннадий собрал разные части Ветхого Завета, существовавшие в древних переводах, и присовокупил к ним новые переводы других частей. Таким образом, кроме внесенных в его свод книг древних переводов, переведены были вновь с латинской Vulgata две книги Паралипоменон, три книги Эздры, Неэмии, Товита, Иудифь, Соломонова Премудрость, Притчи, Маккавейские книги; четыре книги Царств носят на себе следы нового перевода с греческого, а книга Есфири прямо переведена с еврейского. Равным образом, в древних переводах, где были пропуски, встречаются новые переводы. Главными сотрудниками Геннадия в этом деле были: переводчик великого князя Димитрий Герасимов и доминиканец, принявший православие, по имени Веньямин. Библия эта носит на себе сильный отпечаток влияния латинского текста. Несмотря на недостатки этого перевода, Геннадий совершил очень важный подвиг в деле умственного развития на Руси, так как во всех христианских странах переводы священного писания на язык страны и распространение его имели более или менее важное влияние на дальнейший ход умственной деятельности. Хотя, при малограмотности русского народа, священное писание очень долго еще оставалось достоянием немногих, но эти немногие, после Геннадия, имели возможность познакомиться со Священным Писанием в его целом объеме, приобретали сравнительно большую широту и правильность взгляда на отвлеченные предметы и получали средства к возбуждению работы мысли.

Торжество еретиков было недолговременно. В 1499 году опала поразила Патрикеевых и их партию; Иван охладел к невестке и внуку, примирился с Софьей и с Василием; это делалось медленно, и не прежде как в апреле 1502 года дело приняло решительный оборот: Елена с сыном были посажены в темницу: Василий объявлен государем всея Руси; в Елене потеряли еретики свою важнейшую опору. Но настроение, сообщенное Ивану еретиками в прежнее время, все еще оставалось в нем и после того. Еретики первые возбуждали Ивана против духовенства, нападали на разные злоупотребления, на соблазнительное поведение духовных, в особенности выставляли на вид старинные обвинения, поднятые стригольниками обвинения в том, что духовные поставляются за деньги, «по мзде». Во многом нападки еретиков невольно сходились с требованиями самой противоположной для них стороны, требованиями ревностных православных, желавших улучшения нравственности духовенства. В 1503 году состоялся собор под председательством митрополита Симона. На нем были русские епископы и в числе их Геннадий, затем многие архимандриты и игумены, и между ними знаменитые в свое время лица: Иосиф Волоцкий, Нил Сорский, Паисий и Ярославов игумен троицкий. Этот собор сделал постановление, отсекавшее, по-видимому, у вольнодумцев исходный пункт нападок на духовенство: собор запретил брать какие бы то ни было пошлины от поставлений на священнослужительские места. "И от сего дня вперед, -сказано в соборном определении, - кто из нас или после нас во всех землях русских дерзнет преступить это уложение и взять что-нибудь от поставления или от священнического места, тот будет лишен своего сана по правилам Св. апостолов и Св. отец: да извержется и сам, и тот, кого он поставил, без всякого ответа". Для избежания наперед укора в безнравственности, падавшего на духовенство, собор подтвердил уже прежде бывшие распоряжения русских митрополитов о том, чтобы чернецы и черницы не жили вместе в одном монастыре, а овдовевшие священники и дьяконы лишались права священнослужения: из них тем, которые, после смерти жен, вели себя целомудренно, давалось право причащаться в алтаре в епитрахилях и стихарях, а те, которые обличались в держании наложниц, записывались в разряд мирских людей с обязанностью отпустить от себя наложниц, в противном случае предавались гражданскому суду. Чтобы священнослужительские должности не доставались людям слишком молодым, собор постановил, чтобы в священники поставлять не ранее 30 лет от роду, а в дьяконы не ранее 25. Это строгое распоряжение относительно вдовцов вызвало энергический протест со стороны одного вдового священника города Ростова, Георгия Скрипицы, замечательный памятник современной литературы . При окончании этого собора Нил Сорский поднял вопрос об отобрании имений у монастырей, о чем мы будем говорить в биографии последнего.

Лицо, которое первое подверглось строгости постановления соборного о бесплатном поставлении священников, был архиепископ Геннадий. Едва он прибыл в Новгород, как его обвинили в том, что он брал "мзду" со священников еще в большем размере, чем прежде. Это сделалось по совету Геннадиева любимца, дьяка Михаила Алексеева. Великий князь и митрополит произвели обыск и свели Геннадия в Москву. Вероятно, во избежание соблазнительного суда над Геннадием, ему позволили или велели подать от себя митрополиту «отреченную грамоту» (в июне 1504 года). В ней он отказывался от управления, как будто по причине немощи. Дело это остается для нас темным. Геннадий имел столько врагов, что взводимое на него обвинение могло быть несправедливым или, по крайней мере, преувеличенным. Геннадий поселился в Чудовом монастыре, где и умер через полтора года (в декабре 1505).

В то время, когда уже Геннадий доживал свой век в уединении, дело, начатое им, доканчивал друг его Иосиф Волоцкий. После собора, будучи в Москве, он виделся с Иваном Васильевичем наедине и до того подействовал на него своими речами, что великий князь стал говорить откровенно:

"Прости меня, отче, как митрополит и владыки простили. Я знал про новгородских еретиков». «Мне ли тебя прощать?» -сказал Иосиф. «Нет, отче, пожалуй, прости меня".

"Государь, - сказал ему на это Иосиф, - если ты подвигнешься на нынешних еретиков, то и за прежних Бог тебе простит".

Через несколько времени государь опять призвал к себе Иосифа и стал говорить о том же. Видно, что религиозная совесть Ивана Васильевича была возмущена:

"Митрополит и владыки простили меня", - сказал Иосифу государь.

"Государь и великий князь, - возразил Иосиф, - в этом прощении нет тебе пользы, если ты на словах просишь прощения, а делом не ревнуешь о православной вере. Пошли в Великий Новгород и в другие города, да вели обыскать еретиков".

"Этому быть пригоже, - сказал Иван Васильевич, - а я знал про их ересь".

Иван Васильевич рассказал при этом Иосифу, какой ереси держался протопоп Алексий и какой - Федор Курицын. "У меня, - говорил великий князь, - Иван Максимов и сноху мою в жидовство свел". Тут открылось Иосифу, что Ивану давно уже было известно, как еретики хулили Сына Божия, Пресвятую Богородицу и святых, как жгли, рассекали топором, кусали зубами и бросали в нечистые места иконы и кресты. "Теперь, - говорил Иван, - я непременно пошлю по всем городам обыскать еретиков и искоренить ересь".

Но после данного обещания Иван долго ничего не делал, и снова, призвавши к себе Иосифа обедать, спросил: "Как писано: нет ли греха еретиков казнить?"

На это Иосиф сказал, что у апостола Павла в послании к евреям написано: "Кто отвергнется Моисеева закона, тот при двух свидетелях умрет. Кольми паче тот, кто попирает Сына Божия и укоряет благодать Святого Духа!" Иван замолчал и не велел Иосифу более говорить об этом.

Из этого можно заключить, что Иван отчасти сам подпадал влиянию еретиков и склонялся к ереси, а потом, хотя и раскаивался, но все еще колебался. Лета брали свое. Иван слабел здоровьем и приближался к гробу. Страх замогильной жизни побуждал его искать примирения своей души с церковью; но в нем еще боролись прежние еретические внушения, нашедшие к нему доступ, потому что были согласны с его практической натурой. Вероятно, их поддерживали и православные, предпочитавшие кроткие меры жестоким. Иосиф действовал на Ивана через его духовника, андрониковского архимандрита Митрофана. "Я много раз, - писал к нему Иосиф, - бил челом государю, чтобы послал по городам обыскивать еретиков. Великий князь говорил: пошлю, сейчас пошлю! Но вот уже от велика дня другой год наступает, а он все не посылал. Еретики же по всем городам умножились, и православное христианство гибнет от их ереси!" Иосиф представлял Митрофану множество примеров из византийской истории, когда православные императоры мучили и убивали еретиков, и убеждал доказать великому князю, что нет греха мучить их. "Стоит только схватить двух-трех еретиков, -замечал он, - и они обо всех скажут". Но против Иосифа ополчалась и православная партия, смотревшая на дело иначе. Ее главой был преподобный Нил Сорский. Его последователи, старцы Кирилло-Белозерского монастыря и вологодских монастырей, доказывали противное в своем послании к Иосифу. Они упрекали его в том, что он руководствуется примерами Ветхого Завета, а забывает Евангелие и христианское милосердие. "Господь, - писали они, - не велел осуждать брату брата, а одному Богу надлежит судить человеческие согрешения; Господь сказал: не судите и не осуждены будете, и когда к нему привели жену, взятую в прелюбодеянии, тогда премилостивый судья сказал: кто не имеет греха, тот пусть на нее первый бросит камень; потом, преклонивши главу, Господь писал на земле прегрешения каждого и тем отвратил от нее убийственную жидовскую руку. Пусть же каждый примет от Бога по своим делам в день судный! Если ты, Иосиф, повелеваешь брату убивать coгрешившего брата, то значит: ты держишься субботства и Ветхого Завета. Ты говоришь: Петр Апостол Симона волхва поразил молитвою: сотвори же сам, господин Иосиф, молитву, чтобы земля пожрала недостойных еретиков или грешников! Но не услышана будет от Бога молитва твоя, потому что Бог спас кающегося разбойника, очистил милостию мытаря, помиловал плачущую блудницу и назвал ее дочерью. Апостол написал, что готов получить анафему oт Христа, т.e. быть проклятым, лишь бы братья eго Израильтяне спаслись: видишь ли, господин, апостол душу свою полагает за соблазнившуюся братию, а не говорит, чтобы огонь их пожег или земля пожрала. Ты говоришь, что катанский епископ Лев связал епитрахилью волхва Лиодора и сжег при греческом царе. Зачем же, господин Иосиф, не испытаешь своей святости: свяжи архимандрита Кассиана своею мантиею, чтобы он сгорел, а ты бы его в пламени держал, а мы тебя извлечем из пламени, как единого от трех отроков!.. Петр апостол спрашивал Господа: можно ли прощать своего согрешившего брата семь раз на день? А Господь сказал: не только семь, но семью семьдесят раз прости его. Вот каково милосердие Божие!"

Несмотря на этот протест, настойчивость Иосифа и государева духовника Митрофана взяла верх. Иван Васильевич, долго колебавшись, в декабре 1504 года созвал собор и предал на его решение дело об ереси. Собор обвинил и предал проклятию нескольких уличенных еретиков. Иосиф настаивал, чтобы не обращали внимания на их раскаяние, потому что оно вынужденное, и требовал самой жестокой казни над наиболее виновными. Иван Васильевич не мог уже, если бы даже хотел, спасти их против воли всего собора, уступившего во всем убеждениям Иосифа. Дьяк Волк Курицын, Димитрий Коноплев и Иван Максимов были сожжены в клетках 28 декабря в Москве. Некрасу Рукавому отрезали язык и отправили в Новгород: там сожгли Рукавого, архимандрита Кассьяна, его брата и с ними многих других еретиков. Менее виновных отправили в заточение в тюрьмы, а еще менее виновных в монастыри. Но Иосиф вообще не одобрял отправления еретиков в монастыри. "Этим ты, государь, - говорил он, - творишь мирянам пользу, а инокам погибель". Впоследствии, когда в его монастырь прислан был еретик Семен Кленов, он роптал на это и доказывал, что не следует предавать покаянию еретиков, а надлежит их казнить. Спор с последователями Нила Сорского об обращении с еретиками продолжался долго после, даже и по смерти Иосифа, у его последователей, носивших на Руси название "Осифлян"

После казни, совершенной над еретиками в 1504 году, все они, как и их соумышленники и последователи, преданы были церковному проклятию. Спустя почти два столетия, в неделю православия предавались анафеме имена: Кассиана, Курицына, Рукавого, Коноплева и Максимова со «всеми их поборниками и соумышленниками». Со времени казней, совершенных в последнее время царствования Ивана, в официальных памятниках не упоминается более о жидовствующей ереси. Но она не была истреблена совершенно и продолжала существовать в народе из поколения в поколение, в ряду других уклонений от господствующей церкви: это ясно из того, что до сих пор существует в русском народе жидовствующая ересь, которой последователи признают себя преемниками новгородских еретиков.

ПРИМЕЧАНИЯ
1. "Солнце праведное Христос на ада наступи и смерть связа и души освободи, и того ради, рече, исходит на Пасху, то же преобразуют на утрении".
2. В современном послании патриарха константинопольского Антония (Акты Ист. т. I, стр. 9) говорится об этом довольно темно: "взвещено мне бысть о вас моему смирению и всему священному сбору, председящу о прежеваривших вас ересях, яже суть расколы, занеже сблазнистеся во время онаго Карпа, дьякона отлученного от службы, стригольника, и глаголете, недостойны суть презвитеры по мзде поставляемы" и пр. Во-первых, неизвестно, говорится ли здесь об одном лице Карпе, который был разом и дьяконом и стригольником, или же имелось намерение сказать о трех лицах: Карпе, отлученном дьяконе и стригольнике, а если об одном, то в таком случае не значило ли стригольник - название той ереси, к которой принадлежал Карп, название, уже прежде существовавшее.
3. Быть может, эти представления зашли в древнюю Русь через влияние болгарскои секты богумилов, составлявшей почти одно и то же с мессальянскою, а может быть, образовались и позже при всеобщем брожении умов. Тем не менее, однако, достойно замечания, что следы таких представлений, чисто в духе мессальянской или богумильской ереси, до сих пор существуют в народных суевериях на русском Севере. Таким образом, существует легенда о том, что Бог и дьявол творили человека: дьявол создал тело, а Бог вдунул в него душу; от этого человек плотью покушается угодить бесу, а духом стремится к Богу.
4. "Господа мои, вы знаете божественное писание и знать вам его подобает, но странно, что вы, зная, не хотите знать. Господь сказал: „Осуждайте без лицеприятия, судите праведно"; а вы, господа, всех иереев и дьяконов без испытания осудили: у какого попа есть жена, тот чист, у которого нет, тот нечист; а у чернеца нет жены, тот все-таки чист. Что же, господа, вы духом прозрели, кто чист, кто нечист? Как вы это испытали: свят ли поп с женой, или без жены? Чернец свят или белец? Как вы можете знать человека без свидетелей? Ваше дело, господа, обличать явные грехи, а тайным грехам Бог судья. Чернецам попам можно служить в городах и селах, а вдовцам попам, хотя бы чистым, не следует служить и в пустынях, не только в городах; если у попа жена есть, он достоин служить: стало быть, он освящается женой! Кто не подивится, кто не посмеется вашему собору и в других землях. Если бы вы одного человека неповинно осудили, так и тогда дали бы ответ Богу в день судный, а вы всех иереев Божьих без свидетелей признали нечистыми..."

Святитель Моисей, архиепископ Новгородский (1325 - 1330; 1352 - 1359), в миру Митрофан, родился в Новгороде. В юности он тайно покинул родительский дом и поступил в Тверской Отроч монастырь, где принял иноческий постриг. Родители нашли его, и по их настоянию он перешел в Колмов монастырь близ Новгорода. В этой обители он был рукоположен в сан иеромонаха , а затем в Юрьеве монастыре возведен в архимандрита . После смерти архиепископа Давида святитель Петр (+ 1326; память 21 декабря) посвятил его в 1325 году в сан архиепископа Новгородского. Однако святитель Моисей недолго управлял новгородской паствой. Раздоры и междоусобные распри, пожары и другие бедствия тяготили его душу, искавшую иноческого уединения. В 1330 году святитель удалился в Колмов монастырь на покой. Но и здесь он оставался недолго. Отыскав пустынное место на Деревянице, он построил там каменную церковь Воскресения Христова . В этом месте святитель провел в иноческих подвигах более двадцати лет. Уступив настоятельным просьбам новгородцев, он снова возвратился к своей пастве. Древний летописец так описывает святителя Моисея: "Он пас Церковь свою, как пастырь добрый; защищал обиженных, берег бедных вдов; собрав множество писцов, на свой счет написал много книг, многих он утвердил в благочестии своими наставлениями". В 1354 году Константинопольский Патриарх Филофей (1354 - 1355; 1362 - 1376) в знак глубокого почитания святителя Моисея разрешил ему пользоваться древним преимуществом Новгородских святителей - носить крестчатые ризы, которые и прислал сам. Он также позволил святителю Моисею самому непосредственно обращаться к Константинопольскому Патриарху. Семь лет продолжалось вторичное святительство архиепископа Моисея, ознаменовавшееся строительством многих церквей в Новгороде и его окрестностях. В 1352 году святителем был построен каменный храм в честь Успения Пресвятой Богородицы на Болотове; в 1355 году устроен монастырь в местности, называемой Сковородкой, с каменным храмом в честь святого Архистратига Божия Михаила ; в 1357 году построены храмы еще в трех монастырях: в Радоговицах при Волотовском Успенском храме, в Духовом монастыре и в женском монастыре во имя святого Иоанна Богослова (первый и последний монастыри были основаны святителем).

В 1359 году, почувствовав слабость и болезнь, святитель удалился в основанную им Сковородскую обитель во имя святого Архистратига Божия Михаила и подвизался в ней до самой кончины, наступившей 25 января 1362 года. Он был погребен в соборном храме. Архиепископ Новгородский Сергий в 1484 году, ехавший на кафедру из Москвы, велел священнику открыть гроб святителя Моисея. "Не смею. Владыка, дерзнуть открыть мощи святителя. Это твое дело, святительское, открывать гроб святителя", - ответил священник. "Что на этого смерда и смотреть!" - сказал разгневанный архиепископ, но был вскоре наказан. Лишившись рассудка, он не смог управлять кафедрой и не выздоровел, пока не принял схиму в Хутынском монастыре (+ 1504 в Троице-Сергиевом монастыре).

Установление празднования святителю Моисею на 19 апреля связано с обретением в 1686 году его нетленных мощей.